Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

– Переодевайся и приходи.

И ушла, даже не став ждать того, чего хотела целый день, изнывая от нетерпения и непреодолимого желания как следует всё приладить и пригладить на нём, как на любимом ребёнке, освобождаясь в ухаживании от переполнявшей любви.

– 7 –

– О-о-о-о! – взвыл от восхищения Марлен, первым увидевший Владимира. На появившемся были хорошо отглаженные тёмно-синие шевиотовые брюки, шёлковая кремовая рубашка с расстёгнутым по-домашнему воротом и закатанными до локтей рукавами, а на ногах тускло поблёскивали умопомрачительные тёмно-коричневые полуботинки на толстой подошве с широкими простроченными рантами. Где такие добыла Марина, одной ей и богу известно, но в послевоенной нищей стране в таких не ходили по улицам. Там сплошь мелькали чёрные расползающиеся ботинки на резиновых подмётках, а в последнее время – крик моды: узкие парусиновые полуботинки с кожаными носами и пятками, выбеленные зубным порошком или мелом.

У Марины потеплело на сердце от удачных базарных приобретений. Он не надел полностью костюма с пиджаком, синим же жилетом и красным галстуком в жёлтую полоску, но так, наверное, ещё лучше – лучше видна мальчишеская свежесть в чистой гладкой коже и мужская сила в развёрнутых плечах, выпирающих бицепсах, скуластом решительном лице с правильными чертами, смущённо улыбающихся серых глазах и непокорных русых волосах, не желающих быть зачёсанными по-взрослому назад. Без мундирной брони и уродующих фигуру галифе парень стал по-настоящему хорош, она это почувствовала не только щемящим сердцем, но и успела разглядеть во вспыхнувших синим пламенем глазах рыжей паскуды, которая только взглянула исподтишка, украдкой, и тут же опустила бесстыжие глаза, заалев румянцем так, что высветились тёмные крапинки веснушек, хоть считай.

Владимир же без привычной формы чувствовал себя почти раздетым, не знал, как двигаться и куда девать руки. Постоянно хотелось сдёрнуть холодящую скользкую рубашку, посмотреть, что случилось с сапогами, почему ногам так свободно. Приблизившись к обалдевшей компании, он интуитивно сделал самый верный и самый справедливый поступок: подошёл к напряжённо сидящей Марине, наклонился и поцеловал в губы, ещё раз и ещё, а потом поднял и расцеловал её вмиг ослабевшие от нежданной ласки руки, сначала в каждую ладошку, и следом – в каждое запястье, и поблагодарил:

– Спасибо.

Потом объяснил замершим присутствующим:

– Всё она. Её заботами. Самый лучший модельер в городе с самым лучшим вкусом, и самый симпатичный. Рекомендую.

Марлен тут же обрадовано заюродствовал:

– Мариночка, купи и мне штаны, я тебя тоже хочу поцеловать. А можно авансом?

– Обойдёшься, - осадила его невольно зардевшаяся от красивой похвалы Марина, а Зося, наоборот, побледнела, сжав побелевшими пальцами столешницу, словно боялась упасть, и весёлые веснушки на её лице утратили яркий цвет, будто утонули в побелевшей коже.

– Пусть Марлен у нас будет сегодня запевалой, - предложил всё ещё неестественно оживлённый заново вылепленный штатский, садясь, наконец-то, за стол рядом с Мариной.

– Ке-е-е-м? – недоумённо протянул, даже с некоторой обидой, не обрадованный сомнительным доверием младший лейтенант НКВД. – Да я ни в одной песне больше одного куплета не знаю, даже в гимне.

– Да нет, - досадливо сморщился Владимир, поняв, что сморозил не то, - не песни петь, а… будешь говорить, за что пьём.

– Тамадой будешь, - перевела его запинания Марина.

– Эт-та мы могём, - обрадовался польщённый справедливым доверием Марлен, освобождённый от несвойственной для его чина культмассовой затеи.

Он тут же ухватил со стола бутылку водки, неряшливо обстучал ножом сургуч прямо на скатерть, профессионально хлопнул ладонью по донышку и вытащил зубами слегка подавшуюся наружу пробку. Было видно, что вся процедура для него не нова. Обтёр ладонью горлышко и стал разливать зелье по зелёным стограммовым гранёным стаканчикам сначала – хозяйке, потом – хозяину, нацелился на стопку Зоси, но та прикрыла её рукой и твёрдо сказала:

– Мне не надо, я не пью.

– Тебе, может быть, кипячёного молочка налить? – тут же съехидничала Марина.

– Мне ничего не надо, я пойду.

– А я не пойду! – возмутился Марлен, боясь, что придётся оторваться от непочатой выпивки.

– Может быть, всё же останетесь? – попросил Владимир, не сомневаясь, что просьба напрасна.

– Нет, - упорствовала Зося, - я не люблю пьяных компаний.

– Подумаешь, цаца какая! – подначила Марина, довольная, что рыжая исчезнет с глаз долой.

Если бы не эта оскорбляющая агрессивность подруги, Владимир, наверное, проводил бы девушку до порога и вернулся, а так, сжавшись в негодовании от скотского поведения той, что менялась на глазах, ослеплённая, как он думал, обычной женской ревностью, решил неожиданно для всех, отстаивая самостоятельность:

– Я провожу вас, Зося.

Она не возразила и молча, не попрощавшись, пошла к выходу.

Оставшиеся за непочатым столом молчали. Марина – копя обиду на неблагодарного сожителя и ненависть к рыжей, жалея себя и неудавшуюся жизнь. Всё, кажется, есть для счастья, а вот поди ж ты, не получается, случай за случаем сталкивает на обочину, где она, кувыркаясь в грязи, так и не может выбраться на чистую, ясную и длинную колею. Марлен же молчал, опасаясь непредсказуемой хозяйки, выжидая, как всегда, чужой инициативы, чтобы потом подхватить и отдаться короткому течению времени, не задумываясь ни о чём, тем более о таком широком понятии как жизнь, которую попросту надо тратить сегодня, не оставляя ничего на неизвестное «потом».

– Ну, что, кавалер, - нарушила, наконец, хозяйка тягучее молчание, - дерябнем для бодрости?

– Мы завсегда готовы, - обрадовался НКВД-шный гусар, не мешкая, поднял свой стаканчик и стукнул о край марининого, - особливо ежели с прекрасными дамами.

Они слаженно выпили, залпом влив отраву в засохшие глотки, и затыкали тупыми погнутыми алюминиевыми вилками в жареную с помидорами капусту и в варёную картошку со шкварками.

– С прекрасными дамами у тебя не очень, а? – подкузьмила одна из них, засовывая во влажный рот приличный кусок сала вместе с долькой чеснока.

– Да я счас в одиночку всю деревню топчу, - возмутился недооценкой своих способностей кавалер, тоже наваливаясь на укрепляющее потенцию сало.

– Небось, в деревне-то одни старухи? – не сдавалась вредная женщина.

– А мне без разницы, кто попадёт, на всех хватает. В очередь стоят, гарем – да и только.

– И Зоську затоптал? – быстро спросила, пытливо вглядываясь в неутомимого петуха, Марина.

– И… - по инерции чуть не соврал сельский султан, но вовремя осёкся, опасаясь схлопотать когда-нибудь за ложь и от этой, и от той. – Не даётся, падла рыжая, - намеренно грубо сознался он в своей единственной неудаче, поняв уже, что Зоська для Марины, что красная тряпка для быка. – Ничего, пусть подрастёт, уломаем.

– Если сумеешь сломать ей целку, получишь зажигалку и золотые запонки с красными камушками, как раз к твоим часам, договорились? – жёстко поставила, не таясь, гнусную задачу неразборчивому топтуну мстительная подруга Владимира, надеясь таким грязным способом навсегда отвадить рыжую и парня друг от друга.

– Ага, - заерепенился сексуальный маньяк, - она ж ещё малявка, 18-ти нет, засудют.

– А ты тишком, тайком, по согласию, разъяри девку-то, пусть сама ляжет. Мне, что ли, рассказывать как? Ты ж с целой деревней управляешься, а одной девки сдрейфил. Халтурщик! Короче: сделаешь – получишь. И ещё кое-что обломится, соображаешь? – она обещающе подмигнула. – Давай ещё по одной за уговор, наливай, мой офицер.