Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

– Не укатали, значит, Володьку крутые горки.

И тут же резко подняла голову, ещё быстрее чмокнула в жёсткие заветренные губы, оставляя за собой даже последний поцелуй, и заторопила:

– Давай, давай шевелись, соня. Опоздаешь – посадят ещё, пропадёшь ни за понюх. Потеряешь и любимую работу, и любимую женщину. Винить-то меня будешь. Подъём! – и ушла, чуть споткнувшись и чуть качнувшись в дверях непослушным телом.

Оставшись один, Владимир со смаком потянулся, вытянув ноги и руки, сначала одним боком, потом другим, с минуту разглядывал весёлый переливчатый калейдоскоп света на стене, устроенный лучами низкого солнца, пробивающимися сквозь трепещущие от лёгкого ветра листья и ветви деревьев, и, резко поднявшись, потопал прямо в одних трусах к колодцу.

Как хорошо всё же, что у него есть здесь такая женщина как Марина. Не чета Эмме и, тем более, Эльзе, не приспособленным даже к мимолётному раю в шалаше и, уж тем более, к самопожертвованию. Правда, Марина тоже не любительница шалашного рая, но, если придётся, выживет и любимого выходит. Без неё бы он после вчерашнего дня пал духом и больше не пошёл на автобазу. Марина – по-своему сильная натура, преданная и заботливая до самоотвержения, страстная и земная, настоящая опора для рабочего мужика. Жаль, что своё счастье она оценивает только вещественными критериями – бытом, деньгами, тряпками, драгоценными побрякушками, и преданность её, хотя и истовая, но – временная, до той поры, пока не встретится кто-либо новый, кто устроит ей и дочери более обеспеченную и лёгкую жизнь. Владимир знал о потенциальном вероломстве подруги, знал и, сознательно обманывая себя, оправдывал нелёгкой судьбой в эвакуации, отвергая природные особенности характера, присущие хищной и не особенно пекущейся о честности натуре, выросшей на закваске еврейских генов. Он оправдывал и её отвращение к любой физической работе где-нибудь на стройке, фабрике или заводе и безудержное, настойчивое стремление занять всеми правдами и неправдами непыльное местечко буфетчицы или, на худой конец, временно, официантки в хорошем ресторане. Разве это не естественное желание работать в лучших условиях, поменьше и с большей оплатой, хотя бы и за счёт чаевых? Она этого не скрывает. У каждого своё понятие счастья, и нет единого, и чем ниже потолок желаний и требований, тем счастливей человек, тем приятнее и спокойнее с ним быть, подпитываясь лёгким оптимизмом. Он всё оправдывал в ней, потому что с ней было хорошо и удобно сейчас, хорошо, что она не насовсем, что у них нет и не может быть будущего, и оба об этом знают. Так стоит ли будоражить его в ущерб дню сегодняшнему? И новый день кажется не таким уж безнадёжным, и почему-то верится – может, потому что обласкан, обихожен и успокоен приятной женщиной – что он будет лучше вчерашнего. Владимир ещё больше уверовал в это, когда вылил на себя ведро холодной колодезной воды и дал слегка обсохнуть пупырчатой коже под тёплым ветром и солнцем.

На кухне в миске его ждала обязательная для здешнего народа варёная картошка, красные помидоры, два яйца, небольшой кусочек сала с коричневыми прожилками, полкружки молока и ломтик чёрного хлеба – царский завтрак по тем временам, приготовленный заботливой подругой, светящейся навстречу всем лицом в ожидании заслуженной благодарности.

– Вот тебе обед, - она присела рядом и указала на почерневший солдатский дюралевый котелок с крышкой, стоящий на столе, - хлеба только маловато.

– Балда! – обозвал себя в сердцах Владимир, стукнув ладонью по лбу и вспомнив кстати трудное нарицательное русское название глупцов и разгильдяев. – Я ж забыл взять карточки в бухгалтерии.

– Карточки – это хорошо, - без энтузиазма согласилась Марина. – Только и с ними, чтобы взять пайку, надо отстоять в очереди полдня. Чего ни наслушаешься, ни навидишься, все бока обомнут, хуже, чем на работе. И отстояв, нет уверенности, что хлеб достанется – в магазинах его не хватает, а назавтра сегодняшние талоны не берут, они пропали. Дают строго по головам: сколько голов с тобой, столько и карточек отоваривают. Приходится за работающих выстаивать две очереди или набирать чужих детей и стариков, а они требуют платы только хлебом. Тоска, а не жизнь! Хорошо, что тётя Маша не унывает, вместе и стоим, втроём с Жанной. На твою карточку придётся какого-нибудь сорванца захомутать. Весь день как в прорву. А ты говоришь, чего лезу в ресторан! Да там я всё возьму и без всякой очереди, и твою карточку отоварю без проблем. Усёк, работничек?

– Усёк, - легко согласился, приканчивая картошку с салом и молоком, Владимир, для которого хлеб, очередь, карточки были пока всего лишь местной экзотикой. – Знаешь, у меня есть для тебя два поручения. Выполнишь?

– Попробую, - неуверенно согласилась Марина. – А что за поручения?

– Самое главное: походи, сколько сможешь, по большим заводам, стройкам и торговым базам и узнай, нет ли у них вакансий шофёра на дальние грузовые рейсы.

– Хочешь мотануть с автобазы?

– Да. Главмех, еврей, обманул, машины не дал и поставил на долгий ремонт развалюхи. Поищешь?

– Попробую, - снова неуверенно согласилась Марина. – Тебе хочется сразу же за руль и пылить далеко за городом, так?

– Так. Чем дальше, тем лучше. Выгоднее, - на всякий случай добавил Владимир понятную Марине причину.

– Ладно, поищу. А ещё что?

– А ещё… - замялся Владимир. – Даже неудобно как-то просить.

– Кончай, - успокоила Марина, - какие могут быть неудобства между своими. Смогу – сделаю, нет – и суда нет.

Чуть замешкавшись, Владимир изложил и второе поручение.

– Купи мне штатскую одежду, а то форма моя до воскресенья не выдержит, да и не пойдёшь же в грязной и драной по магазинам. Спецодежды на автобазе, оказывается, не выдают.

Марина фыркнула, а потом и рассмеялась от его наивности и оттого, что второе поручение, не в пример первому, оказалось приятнее.

– Лучшего поручения для меня и не придумаешь. Прикинем, что тебе надо. Костюм из хорошего материала, тёмный, 50-й размер, рост 4, так? Так. Пару рубашек однотонных. Тебе какие больше нравятся?

– Белые.

– Замётано. Полуботинки бы неплохо из настоящей кожи, коричневые, 43-го размера, да? Да. На голову что хочешь надеть? Шляпу, фуражку?

– Пока ничего. Нет, пожалуй, фуражку, как у всех.

– И то. Трусы, майки надо? Не стесняйся.

– По паре надо бы.

– Да, совсем забыла – носки. Тёмные? Конечно, тёмные. Двое-трое? Ладно, там посмотрим, что попадётся. Ого-го! Враз и не донести.

Она любовно потрепала его по волосам.

– Не журись, всё допру. Лишь бы добыть. Надёжнее всего на барахолке, в коммерческом разве только рубашки, я уже смотрела, знала, что скоро придётся тебя одевать.

Она даже разволновалась, попав в любимую стихию, загорелась, на щеках появился румянец возбуждения, в глазах – огонь добытчика, и Владимиру пришлось напомнить о главном поручении, о котором она уже напрочь забыла.

– Марина!

– О!

– Но главное – работа мне, одежда – потом.

Она сморщилась от его напоминания, как от горькой пилюли, и, нисколько не сомневаясь, что главное – второе поручение, недовольно соврала:

– Да помню я.

Владимиру ничего не оставалось, как только поверить и положиться на свою предприимчивую, пожалуй, не в меру, подругу. Привычным, уже выработанным движением рук он расстегнул левый карман гимнастёрки и вытащил деньги, которые успел переложить из тайника до завтрака, пока вытирался и одевался.

– Вот, возьми 10 тысяч.

Она приняла деньги и рассмеялась.

– Ты чего?

– Да мне смешно глядеть, как ты всё вытаскиваешь и вытаскиваешь деньги из одного и того же кармана, будто из прорвы, словно у тебя он волшебный, неиссякаемый. Я даже, когда стирала, рассматривала, дурёха, внимательно, но ничего секретного не обнаружила. Как это тебе удаётся? Может, и работать с таким кармашком не надо?

– Надо, - огорчил её фокусник. – Кончаются мои фронтовые сбережения, - соврал, чтобы умерить аппетит барахольщицы. – Придётся жить на зарплату. Выживем?

– Нет, - честно призналась разочарованная спутница. – Может, мне повезёт всё же, устроюсь на работу. Директор ресторана, тоже еврей, тянет, ни бе, ни ме, а сам щупает масляными глазками с ног до головы, мурыжит, паскуда, что-то задумал.

– Смотри, - предупредил Владимир, - вызову на дуэль. Я его убью – места не получишь, он меня – совесть тебя замучает.

– Ничего, - слегка улыбаясь и заранее смирившись с потерей, ответила дама раздора, - совесть пусть тешат интеллигенты, а нам бы тёплое хлебное с маслицем местечко, хватит – натерпелась.