Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

Владимир подал Юрке бутылочку, похожую по габаритам на мензурку, а сам расстелил на чурбаке салфетку, которой было закрыто содержимое котелка, и вывалил на неё неизменную картошку, два помидора, два яйца, кусок сала граммов в 100, сиротливый ломтик хлеба – «не забыть бы зайти за карточками» - и пакетик из газеты с солью.

– Богато, - отметил Юрка, отмерив грязным пальцем треть бутылочки сверху, и даже сумел на мгновение остановить блуждающие глаза на лице хозяина.

– Нет, нет, - отрицательно махнул тот рукой, - я не буду, я лучше – чай.

Тогда грязный палец сполз до середины мензурки, и отмеренное содержимое одним глотком исчезло в галочьем рте-клюве Юрки. Оставшуюся часть медленно и со смаком высосал Алёха, долго держал бутылочку над раскрытым ртом, ловя последние редкие и самые вкусные капли, потом с сожалением отставил стеклянное вымя, вытер рот и затих, умиротворённо поглядывая на соседей. И глаза у него оказались не такими уж злыми, а просто очень серьёзными, болящими и скорбными, глазами человека, глядящего на мир и на себя уже оттуда, не живущего, а наблюдающего жизнь, смиренно зная, что всё напрасно.

Владимир вытащил свой складной нож в наборной ручке из цветного плексигласа, открыл тонкое длинное, сантиметров в 15, и очень острое лезвие с чуть заметными продольными бороздками посередине, закрепил стопором и нарезал сало.

– Фартовая блудка, - восхищённо произнёс Юрка, не отрывая остановившихся глаз от ножа.

– Не пронесть, - непонятно охладил его Алёха. – На шмоне вохровцы заметут, срока добавят.

Юрка вздохнул с сожалением, убегая взглядом от очень понравившейся серьёзной игрушки, поинтересовался:

– Где добыл?

– Друг подарил, - ответил счастливый обладатель блудки и не соврал, потому что нож ему на самом деле подарил Виктор.

– Если потеряешь, скажи где, - попросил Юрка, не в силах сладить с глазами, ослеплёнными играющим в солнечных лучах блестящим лезвием из нержавейки.

– Ладно, - обещал Владимир. – Давайте ешьте сало, всё ешьте, потом чайку попьём.

Ели молча и осторожно, не спеша, тщательно пережёвывая, ловя каждую крошку и наблюдая друг за другом, чтобы не опередить. И съели-то всего по два ломтика сала, по картошине и одно яйцо на двоих и, как ни уговаривал Владимир, больше не стали, поглаживая для убедительности тощие животы.

– Налопались от пуза.

Владимир почти бегом сходил к Водяному за чаем, не стал, торопясь, ничего объяснять, пообещав прийти в обеденный перерыв, и, захватив одну кружку, вернулся к друзьям, терпеливо ожидающим опекуна.

– Сначала – ты, - увидев одну кружку, настоял Юрка.

Владимир налил полкружки уже заваренного кипятка и, обжигаясь, выхлебал, не чувствуя вкуса, торопясь передать тару помощникам.

– Байкал, - непонятно оценил чай Юрка, но оба выпили всё, медля и прогревая воспалённое нутро, потея и отдуваясь. Владимир разломил пополам кусочек хлеба и настоял, чтобы парни съели с чаем, чувствуя почему-то глубокое облегчение оттого, что не видит больше сиротливого мизерного ломтика, напоминающего о карточках, очередях, мини-трагедиях в них и об остром дефиците этого основного продукта, дефиците, который был постоянным укором беспомощным кормильцам в семьях.

– Пора и мантулить, - определил Юрка, поднимаясь, и, протянув руку, помог встать Алёхе. Владимир успел уже заметить, что он был как бы старший в паре. Сам он быстро сложил остатки еды в котелок и присоединился к ним.

До обеда оставался час. Они снова дружно, изредка переговариваясь по делу, оценивая состояние деталей вслух, советуясь и помогая друг другу, взялись за мосты и только-только успели собрать один, как не вовремя замолотил рельс, прерывая слаженную работу. Помощники обтёрли тряпками руки и встали плечом к плечу парой перед Владимиром, поглядывая на него в молчаливом ожидании. Он их сразу понял, тоже кое-как обтёр руки, достал деньги и подал по сотенной каждому. Осторожно приняв деньги, помощники с посветлевшими от неожиданно большой оплаты лицами по своему обыкновению молча развернулись и ушли в мастерские. Было непонятно, придут ли после обеда, на что очень надеялся Владимир, выдав щедрую приманку, или их слаженный коллектив распался, и ему придётся продолжать начатое трудоёмкое и тяжёлое дело в одиночку.

– 5 –

– Заходь, заходь, - радушно встретил его дед Водяной, хлопоча около старенькой керосинки. – Я як чуял, гуторю старой: «Зроби оладков – Володька придёт». Чаёк вже надыхивается, зараз стряпню подогреем и примемся. Сидай покуль. Кому чай-то торопко носил, кали не сякрет?

Владимир выложил на газетку из котелка свои оставшиеся припасы и рассказал о нежданных-негаданных помощниках.

Дед, колдуя над мелкой алюминиевой тарелкой, в которой подогревал серо-сизые от плохой муки пополам с картошкой оладьи, поделился своими соображениями относительно знакомых Владимира.

– Ты с имя асцярожна – воны зэки.

– Кто? – переспросил Владимир, не знакомый с коротким нарицательным русским словом.

– Заключённые, осуждённые. Тильки без сторожов. Срока у их невялики, живут у зоне, а працовать сюды сами приходят – Шендерович узял за мастацтво. Пропуска у их есць, а сами прозываются пропускниками. Не позже якой-то годзины должны быть у зоне, а то больш не выпустят.

Он поставил согретые оладьи в тарелке-сковороде на фанерку на столе, увидел сало и посетовал:

– Што ж не сказал! Я бы их на сале зажарил, шкварки бы были. Вельми люблю шкварки, не зазря – Шкварок. Можа, потерпишь чуток?

– Потерплю, - согласился Владимир, чувствуя усталость во всём теле и единственное желание прислониться к стене и хорошенько вздремнуть.

– Гэта бы ничога, - продолжал характеристику парней дед, - да воры они жутчейшие! Наши их кольки раз имали, гуторили по-доброму, потым били, ничого не дапамогло. Хвороба, видаць, у их така. Гляди за добром своим – увядуць.

Он ещё что-то говорил, как жужжал, постепенно отдаляясь куда-то, пока совсем не пропал. И возник вновь всего лишь за 10 минут до конца перерыва, когда осторожно растолкал Владимира, справедливо полагая, что сон лучше всякой еды.

– Сморило? Сидай швыдчей, поешь, зусим полегчает.

Они торопливо съели всё, что было, причём больше старался Владимир, у которого вдруг проснулся звериный аппетит, запили горячим чаем, и, потянувшись, нахлебник заспешил к студебеккеру, а дед к рельсу, оказавшись тем, кто огорчает автобазовский народ утром и радует вечером.

«Не надрывайся, сынок!» - услышал Владимир напутствие вслед и не сразу сообразил, что так назвали его, назвали впервые в жизни, и не обернулся, боясь взгляда глаза в глаза названному отцу, даже не предполагавшему, что названный сын из тех, что убили настоящих его сыновей. Мгновенно навалилась давняя сиротская тоска, мерзкое чувство неполноценности и острое желание хотя бы раз увидеть, хотя бы одним глазком, в щёлочку, тех, кто дал ему жизнь. Порой в горькой иронии думалось, что его-то уж точно нашли в гнезде у аистов, рождённым не от людей, а от каприза Бога. Гевисман говорил: «От генов не отвертишься». Так и есть. Понятно, почему он здесь, сын русских шпионов в шкуре американского шпиона. Яблочко от яблони недалеко падает. Наследственность сработала. Какой уж тут «сынок»? Мерзавец, не меньше, а больше – враг.