Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Он был так непривычно деловит и собран, что Владимир окончательно растерялся, не зная, что и сказать и в какой степени быть доверчивым не только к товарищу, протягивающему руку помощи, но и к представителю скорее карающих, чем охраняющих органов.

– Я, правда, ничего не понимаю, - пробормотал он, растерявшись. Знаю, что вчера утром арестован наш сосед, Слободюк Саш… Александр, но не знаю, за что, - он смотрел в окно, вперёд, на давно поднятый шлагбаум, чтобы не выдать глазами, что не так уж недогадлив. – Сашка… Слободюк у нас часто бывал, приходил в баню, да и так за чем-нибудь изредка, по-соседски, забегал. Всех русских в республике считал чужими, оккупантами, и нас с хозяином в свои дела не допускал. Оговорился как-то, что организовал какой-то домашний кружок по изучению белорусской истории и языка, да я не придал этому значения, мне неинтересно, а сам Сашка никогда о нём ничего не рассказывал. Он, в общем, неплохой парень, очень больной и немного озлоблен из-за этого. Как я понял, он хочет одного: чтобы белорусы были в республике хотя бы наравне с русскими, а лучше – хозяевами, чтобы больше было белорусских школ и институтов, в которых изучали бы прошлое Белой Руси, больше театров и печатных изданий, чтобы везде звучал белорусский язык.

– Что ещё? – понудил к продолжению неузнаваемый Марлен, и Владимир не осмелился ослушаться.

– Сергей Иванович постоянно убеждал его, что русские и белорусы в республике давно слились в один народ, и у обеих наций одна задача – восстановление разрушенной экономики и построение коммунистического будущего. А то, что русские преобладают на командных должностях, связано с тем, что Белоруссия – республика аграрная, и большинство местного населения – сельчане с недостаточным образованием. Когда республика станет индустриально развитой, всё изменится, и все русские работают на это, помогая братьям-славянам. Сашка соглашался, но ему хотелось, чтобы произошло это побыстрее, пока белорусы не обрусели.

Владимир, конечно, значительно смягчил бескомпромиссную позицию националиста и контрпозицию комиссара.

– Дома у него я был два-три раза, не помню точно. Он человек женатый, семейный, занятой. Тем более что в последнее время с женой возникли нелады, и она ушла от него, вернее, была нагло вытеснена старшеклассницей, которая как зверь кидалась на всякого, кто появлялся в их доме. Вот и всё. Для нас он был обычным знакомым, постоянным посетителем бани, и разговоры наши были банными, далёкими от политики. Не было бы бани, может быть, и знакомства бы не было, - соврал Владимир. – Сергей Иванович говорил ему, чтобы он оставил националистические замашки, упреждал, что до добра не доведут. И оказался прав. Предполагаю, что арестован по ложному доносу одного из обиженных кружковцев, так?

Не ответив, Марлен предложил, очевидно, давая себе время на осмысление услышанного:

– Чего мы здесь застряли? Заезжай во двор и встань где-нибудь, чтобы никто не мешал, там и продолжим: разговор будет долгим. – От прежнего скоропалительного парня не осталось и помину.

Владимир заехал на стоянку и встал лобовым стеклом к забору.

– Ты правильно предполагаешь, - согласился Марлен, - одного только не смог предположить: что дело попадёт к Вайнштейну, а я у него на подхвате, вроде как шестёркой – стажёром.

Владимир обрадовался, перебил заинтересованно:

– Ты ушёл из команды? Вот молодец!

Стажёр скупо улыбнулся на дружескую похвалу.

– Пришлось. Да я и сам хотел. – Добавил непоследовательно: - Доктора посоветовали, - он напыжился по-старому, изображая ответственное лицо, ценная жизнь которого полностью в руках медиков. – Нерва какая-то в глазу забарахлила. Стану целиться, а вижу две головы, в какую целить – не знаю. Жвакну промежду – и в божий свет. Уберу глаз с целки – снова одна голова. Кравченко матерился, грозился из моей головы тоже две сделать – у него-то никогда не двоится – а потом, после докторов, сдался и помог устроиться на следовательские курсы. Выучишься, шутит с пустыми своими глазами, приду к тебе в помощники. Да если захотел бы, папаня его сразу сделал бы старшим, да ещё по экономическим делам, там – лафа, спокойно, не то, что у нас с контриками. Зарплата в два раза меньше стала, паёк урезали, внеочередная звёздочка не светит, дом недостроенный стоит – зэков не дают. Так что неизвестно: молодец или недотёпа. Зато глаз перестал дёргаться. Хватит болтать, - остановил сам себя, - давай к делу.

– Вайнштейна я знаю, - вспомнил Владимир неприятного следователя, не без основания пытавшегося уличить героя-шофёра во вранье, - отвратительный тип. – Тогда его защитил Павел. – Кстати, ты не слышал что-нибудь о Коробейникове, командире «ястребков»?

Марлен сжал губы, сузил глаза, напрягся перед дурным сообщением.

– Коробейников погиб, похоронили с воинскими почестями.

Оба замолчали. Вот и не успел Павел ни влюбиться, ни жениться, ни дом построить. Ходил, не страшась, по лезвию ножа и оступился, оставив память о себе скромным памятником да недолгими воспоминаниями уцелевших отрядников. У Владимира, похоже, не будет ни памятника, ни доброй памяти среди людей.

– Вайнштейна откуда знаешь?

У этого тоже не будет ни того, ни другого.

– Протокол оформлял по делу о гибели экспедиторши.

– А-а, когда тебе орден дали?

– Тогда. Не поверил мне.

– С орденом поздравляю. Он никому не верит, даже себе. Может, потому и никому, что, в первую очередь – себе. Скот наипервейшей категории, образина жидовская.

Марлен грубо выматюгался, открыл боковое окно и выплюнул горечь, образовавшуюся при упоминании нынешнего шефа.

– Эта падла стряпает из Сашкиного кружка контрреволюционный националистический заговор, направленный на развал СССР, идейным руководителем заговора считает твоего комиссара, а его правой рукой – тебя. Ясно, зачем я здесь?

Владимир похолодел, совершенно не подготовленный к такому немыслимому, абсурдному развитию Сашкиного ареста.

– Но это сущий бред! Он никогда этого не докажет.

Марлен сухо рассмеялся и утешил:

– Ему и не надо ничего доказывать. Доказывать будешь ты. Что не участвовал в заговоре, что его не было, что не стремился к развалу Советского Союза, что не английский и не американский шпион…

Вот это доказывать не стоит.

– …Что не горбатый и не рогатый, что… только всё напрасно: кроме слов, у тебя в защиту ничего нет, а что твои слова против слов следователя?

– Сашка подтвердит.

– Сашку сломают – это у нас умеют делать – и он скажет и подпишет от боли и безысходности всё, что надо следствию, во всём признается, и в том, чего не было. Тем более что в анонимке написано, что он часто бегал к вам за советом, и вы знали о кружке, а это уже документ, а не просто слова.

– Анонимка?

– Да, она у нас приравнивается к следственным документам.

– Даже если в ней нет ни слова правды?

– Докажи.

– Лживая бумажка и вырванное под пытками признание – документы? – в отчаянии возмутился Владимир. – Хорошо устроились, ребята, и работать не надо. – Вот когда по-настоящему аукнулось прикосновение чокнутой, вот на что она намекала, подсаживаясь.

Довольный Марлен рассмеялся.

– А зачем? Пусть подследственный поработает – ему очень даже есть зачем. Признание арестованного у нас – самое главное доказательство его вины, важнее любого документа, оно – главная и основная улика. Раз признался, чего больше? Работа следователя – правильно оформить признание в дело и подобрать к нему, кроме анонимки, показания других, чтобы били в выбранную точку. Так учит Вайнштейн, а он – москвич, не одно дело состряпал. – Марлен хмыкнул. – На последнем, правда, прокололся. Помнишь генерала Шатрова? С его бабой мы возвращались? Ты ещё к ней клеился ночью?

– Помню, - коротко ответил Владимир, холодея душой в предчувствии очередного плохого известия, которые сыпались на голову в последние дни как из гнилого дырявого рога.

– Вайнштейну достался. Обрадовавшись возможности выслужиться, он стал вешать на генерала измену в пользу англичан в последние месяцы войны и антипартийную политику в строительстве вооружённых сил, что вместе тянуло на верную вышку. Прознав от кого-то об аресте Шатрова, за него вступился Жуков – он хорошо знал по фронту и уважал боевого генерала. Против такого адвоката не попрёшь, а Вайнштейн заартачился – у него тоже была приличная крыша в центральном аппарате госбезопасности – заспешил, чтобы доказать своё, но не рассчитал своих способностей и недооценил стойкости и воли генерала. И угробил его. Оформили инфаркт, а не справившегося с перспективным делом следователя сплавили в Минск – у нас, в органах, своих не сдают – понизив в должности и, главное, подальше от гнева маршала.