Король танца

«Почему здесь так много медиков?» – думала я и испуганно следила влажными глазами за их каждым действием. Сердце сжалось от страха, а к горлу подступил комок. Я едва держалась на ногах, облокотившись о перегородку у входа.

– Будьте так добры, отойдите в сторону. Вы мешаете, – обратился ко мне один из врачей, и голос его звучал недовольно. Он с серьёзными тревожными глазами тщательно проверял условия, в которых содержались лошади, будто бы украдкой намекая на то, что уход за лошадями был отвратительный. Нюхал сено и овёс. Изучал внимательно стены, видимо, искал на них плесень.

Возмущения и вопросы лезли из меня гурьбой. Я едва сдержалась, только поглядела на него беспомощно и отступила вбок, едва слышно приговаривая:

– Вы знаете, что значит для меня эта лошадь? – всхлипывала я, потирая нос рукавом. – Нет, не знаете. Откуда же вам знать?

В воздухе витало ощущение какой-то неизбежности, обречённости на провал. Врачи нервничали, раздражались по любому поводу и работали неуверенно, будто сомневались в пользе своих действий. Как только подошёл м-р Балимор, они тут же оживились и с новыми силами принялись искать причину странного недомогания коня. Хоть всем своим видом говорили, что применили всё возможное, но бесполезно, и тем не менее не покладая рук продолжали суетиться возле Душки. На секунду мне стало легче от того, что м-р Балимор был рядом. Всё это время он отсутствовал из-за работы, отлучался по важным делам, но как только появлялось несколько свободных минут, он заглядывал, чтобы справиться о самочувствии Душки.

Пока м-р Балимор беседовал с врачами, я подобралась к больному обездвиженному телу лошади и, присев на корточки, просила его непременно поправиться, вспоминала наши тренировки и обещала ему выезд загород и долгие прогулки лесом, но он даже ухом не прял, а его глаза были плотно сомкнуты. Я тормошила его и гладила по шее, теребила гриву и чесала за ухом, но он не шевелился – так и лежал на боку с протянутыми тонкими ногами без малейшего признака жизни.

Врачи после тщательного затяжного осмотра, как один, пришли к мнению, что Душку сразила инфекция, но какая сказать затруднялись, а между собой они допускали вероятность пищевого отравления и склонялись к тому, что, возможно, с едой к нему попало огромное количество не то снотворного, не то другого седативного средства, способного свалить с ног даже лошадь. Я впервые узнала о том, что лошадей подкармливали вредными, опасными для их здоровья веществами, конечно, в допустимых дозах, чтобы в случае необходимости вводить их в состояние спокойствия, либо развивать в них силу и выносливость, якобы так улучшались показатели на соревнованиях, а шансы на победу увеличивались вдвое.

«Этого не может быть. Вы врёте!» – с диким возмущением вскричала я и пронзила ненавистным взглядом м-ра Балимора, от которого не ожидала ничего подобного. Я рвала и метала от вопиющей несправедливости, считая такое обращение с животными жестоким.

– Вы же подсыпаете им яд, – ругалась я. – И всё это ради наград?! Это нечестно и отвратительно!

М-р Балимор не искал подходящих слов в своё оправдание и не ждал от меня понимания. Он угрюмо сдвинул брови и пожал плечами, провожая любезно врачей из конюшни, и оставил меня одну с умирающей лошадью. Внутри себя я билась в истерике, как дикий маленький зверёк в закрытой клетке, проклиная всех врачей за их безалаберность, и м-ра Балимора, и всех работающих в школе за то, что они были безответственны и не углядели за лошадью. Мои душераздирающие вопли были слышны на улице. Ко мне подошла маленькая наездница и тонким милым голоском пролепетала, что Душка спит и не стоит так беспокоиться, что скоро он проснётся, и всё будет опять хорошо. Она проходила мимо и слышала, как об этом твердили врачи и просили м-ра Балимора успокоиться и подождать до завтра.

«Спит?» – подумала я, взглянув с грустью на девочку, которая стояла возле меня и уверенно качала головой в знак того, что с ним всё будет хорошо, и он поправится.

– Такое бывает, – продолжала говорить она. – Моего пони Джоша тоже по ошибке усыпили на днях, но сейчас он в порядке, и твой очухается, вот увидишь.

Её глаза тепло по-детски улыбнулись. Она ещё раз бросила наивный взгляд на спящую лошадь и убежала. Кажется, её позвали.

«Если то, что говорит эта девочка, правда, – обратилась я к беспомощному Душке, – только встанешь ты на ноги, сразу выведу тебя из денника на солнце». Загордилась я и наклонилась к его уху, прошептав: «Мы поскачем на прогулку, и плевать, что скажет м-р Балимор». Я прижалась щекой к сильной шее коня, который всё так же лежал неподвижно, не издавая ни звука. Хотя если прислушаться, то он тихо посапывал. Я уловила слабое, но ровное сопение, когда ближе притулилась к его мордочке, тогда можно было хорошо расслышать, как он дышит. «Неужели это правда, и он просто спит», – сказала я в полголоса и, встряхнувшись, встала с твёрдым намерением терпеливо дождаться завтра.

Ко мне вернулась бодрость духа и снова появилась надежда на то, что Душка выздоровеет, но, несмотря на это, я была обеспокоена тем фактом, что животных тайком подкармливали пищевыми добавками, способными свалить их замертво. «Как же так. Я ничего не замечала», – думала я, упрекая себя в невнимательности и чувствуя за собой вину. Меня мучали угрызения совести, но нужно было успокоиться и запастись терпением, хотя при таком положении вещей это было сделать крайне трудно. Вся эта неразбериха выбивала почву из-под ног. Не было ни сил, ни желания разбираться и уж тем более выяснять отношения с м-ром Балимором, который всегда был прав. Пустая трата времени. Всё равно он ни в чём не сознается, как и врачи, с вопросительным видом пожмёт плечами, соврёт и нагло скроет правду – спишет на неосторожность и не станет искать крайнего. Всем было известно, как они умели замять дело.

В м-ре Балиморе я разочаровалась больше, чем в других, потому что ему больше всех доверяла, безосновательно и наивно, а он оказался плохим человеком, хотя что я на него так взъелась, а вдруг он знать не знал, что творилось у него под носом. Предположений было уйма, но не одно из них не имело доказательств, поэтому любые обвинения были бы беспочвенны, а домыслы бессмысленны. Я не отходила далеко от конюшни, выходила только в туалет и на несколько минут на свежий воздух. Остальные продолжали работать в обычном рабочем режиме: обслуживали посетителей, мыли лошадей, чистили стойла, а опытные наездники во всю готовились к скачкам. Мне было не до них, мой конь заболел и беспомощно лежал на сене в полном одиночестве, а значит, и речи не могло идти о тренировках, покуда он опять не встанет, не забьёт копытами и как следует не фыркнет.

На ночь школу закрывали, и мне пришлось одной заночевать в конюшне. С первыми сумерками все разошлись по домам, остался только сторож, который добросовестно просидел в своей будке до рассвета. Он был необщительный, даже не зашёл поздороваться, а мог бы ненадолго составить мне компанию. Скорее всего, он испугался непредвиденных обстоятельств и решил не искушать судьбу. Однако я бы не отказалась от общества, особенно ночью в трудный час, когда я не могла уснуть, – лежать на сене было неудобно. Оно кололо в спину и бока. Тогда я заскучала за постелью и треснула себя по лбу, уставившись наверх в деревянные балки, что забыла известить Аннет о ночёвке в конюшне. Я как вышла днём из дома, так до сих пор не возвращалась. «Аннет, наверное, с ума там сходит», – думала я и бранила себя за то, что вспомнила о ней в самую последнюю секунду, и уже обдумывала наперёд, что придётся извиняться и рассказывать ей всё, как есть.

Перед глазами всплыло лицо м-ра Балимора, мрачное и в смятение. На нём я видела следы переживаний, которые он не скрывал. Он опасался за меня и Душку, и оказался в жутком положение, когда всплыла наружу горькая правда. Не он, мне кажется, придумал пичкать бедных лошадей вредной химией, и вряд ли поддерживал того, кто это задумал. Он любил лошадей и ни раз проявлял к ним симпатию. Мне было даже страшно представить, что он мог бы быть причастен к столь бесчеловечным действиям.

М-р Балимор не отличался красноречием, был в меру строг и говорил всегда по сути, и не словом, а делом переманивал людей на свою сторону, добиваясь их расположения и уважения к себе. Он мог бы быть кем угодно: и сварливым, и жёстким, и требовательным, но никак не убийцей, травящей животных. Он больше остальных переживал, как бы мне самой не слечь, приносил поесть и заваривал чай в промежутках между работой. В голове не укладывалась, чтобы он мог согласиться кормить лошадей всякой гадостью. Уж кто, а м-р Балимор бездушным не был. Кто-то точно провернул это грязное дельце у него за спиной, и он, сам того не ожидая, растерялся. Я помню, как забегали его глаза, когда врачи заговорили о каком-то непонятном средстве. Он и впрямь не ожидал от них услышать такое низкое отвратительное заключение, что на мгновенье потерял дар речи. Только кивал и нервно подёргивал нижней губой, отвисшей при первых подозрениях на отравление.

«Кто же стоит за всем этим? – размышляла я. – И что теперь делать? Как быть?» Я думала придать эту историю огласки, дать заявление в газету, подкинуть работёнку журналистам, пусть переварят и опубликуют громкую статью о бесчеловечном обращении с лошадьми в престижной школе верховой езды. Но выносить сор из избы неблагодарное занятие, от этого всегда страдают невинные люди. Администрация умоет руки, как это обычно бывает, и выйдет сухой из воды, пойдёт по головам в поисках виновных, чтобы усмирить недовольную общественность, и многие хорошие ни в чём неповинные люди лишатся своих рабочих мест, а их честные имена смешают с грязью. Им будет нечем кормить свои семьи. Они пострадают по моей вине. Я подкину мысль журналистам, а они преувеличат и раздуют так, что всё это закончится скандалом, и не в пользу добрым людям. Оставалось два варианта: либо бороться за справедливость, отчего обязательно будут жертвы, либо контроль за питанием взять в свои руки – самой готовить корм и следить за тем, как это делают другие.

Я немного дремала и время от времени, наперекор тяжёлым векам, закрывающим уставшие глаза, поглядывала из последних сил на Душку. Разные мысли лезли в голову и навевали нестерпимую тоску, выйти из которой помогал здоровый крепкий сон, но уснуть не получалось. Я вздрагивала всякий раз, когда слышала какой-то шорох или стук. В этой полной тишине среди лошадей, которые всё время издавали звуки, было невозможно отключиться, при том, что я весь день была на взводе. «Врачи больше не заслуживают моего доверия», – продолжала думать я, прокручивая в полузакрытых глазах их непонятные лица: с одной стороны, обеспокоенные, способные хоть что-то чувствовать, а с другой, лицемерные, готовые на самые низкие поступки, лишь бы не испортить свою репутацию.