Король танца

– Да, это тебе не шуры-муры с красавцем крутить, – выпалила я с огромным удовольствием. Хотела бы сказать с сочувствием, но нет, я потирала руки от радости, что наконец она прозрела и увидела сама, кто такой этот Джереми – самый настоящий неудачник. По её кислому лицу было видно, что она скорее промолчит, чем станет возражать.

– Знаешь, о чём я сейчас думаю? – начала я откровенничать.

– О чём? – подхватила Аннет и насторожилась.

– О том, что ждёт меня впереди.

– К счастью, всё только хорошее, – сказала она и отмахнулась.

– Мне бы твою уверенность. Эта неизвестность перед завтрашним днём меня часто пугает.

– Она всех пугает. Не думай ты о завтрашнем дне. Будь здесь и сейчас, – говорила Аннет и зевала.

– За минувший вечер я усвоила одно, что жизнь полна случайностей, непредвиденных событий, поворот которых может быть непредсказуемым. – Я задумалась и решила посвятить её в своё ночное приключение. – Я тебе ещё не всё сказала. – Аннет сидела и подозрительно мигала на меня глазами. – Кажется, сегодня ночью я побывала в будущем. Вокруг меня столпилось много молодых людей: небрежные мужчины и пошло одетые девушки, они вели себя распущенно – совсем не так, как подобает в нашем скромном обществе. Сперва я очень испугалась, а потом мне стало любопытно посмотреть на людей через сто с лишним лет. И вдруг я усомнилась в ценностях, которые заложены в нас с детства. Во мне воспитали представление о жизни, как той, что ложится в принятые обществом правила, выйти за рамки которых означало бы упасть лицом в грязь – сойти с неверного пути. Мне было трудно допустить, что в их мире есть нормы поведения и приличия, или самая обычная мораль. Они вели себя развязано, как будто бы свободные от всяких предрассудков, словно знали, что им за это ничего не будет. Почему ты молчишь? Ты меня не слушаешь?

Аннет с лицом крепко спящего человека не издала ни писка. Как хорошо, что она уснула, пропустив всё мимо ушей, а если что и услышала, то можно будет смело сослаться на сновидение и сказать, что ей это приснилось. Тогда мне не придётся сожалеть о том, что я ей рассказала. Безусловно, мне хотелось поделиться с кем-то этим необычно-странным зрелищем, и, может быть, тогда бы я нашла покой, но риск, что мне не поверят, был слишком велик, и я решила держать язык за зубами.

7

Стоял полдень. Солнце пробивалось сквозь шторы и светило мне прямо в лицо. Наша спальня находилась на солнечной стороне. Окна выходили на юг, и солнце в зените пекло. Сколько раз я просила Аннет плотно задёргивать шторы, но она всегда делала по-своему, мол до обеда вредно спать и ложиться нужно пораньше. Сама она вставала рано, даже если ложилась поздно, а вот мне было важно как следует выспаться. От этого зависел мой день. И ей ли это не знать, но с неё как с гуся вода. Она нарочно оставляла небольшие щели, а потом извинялась и галдела с виноватым видом о своей забывчивости.

К счастью, когда я проснулась, Аннет дома не было. Она – птица ранняя. Тем более, работа подвернулась. Небось, покатила на встречу с профессором, который займёт её очередным переводом. Она и пяти минут не могла просидеть без дела. Вроде скромная, но неугомонная, и всё делала исподтишка. За столько времени совместной жизни я к ней уже привыкла и даже изучила все её повадки, а ещё имела наглость примерять её недостатки и казаться себе такой идеальной, хотя сама была несносной, иногда несправедливой, но Аннет со мной неплохо ладила. Просто во мне было развито чувство меры, даже несмотря на мой вспыльчивый и местами трудный неуживчивый характер. Возможно, поэтому мы находили общий язык, потому что я умела быстро остывать, а она не принимала близко к сердцу мои едкие, обидные слова. Именно поэтому здоровый долгий сон шёл мне всегда на пользу, но Аннет опять пренебрегла этим условием, и мир в нашем доме стал под угрозой.

Мне нравилось нежиться в постели и от безделья думать, что-то представлять. Одеяло спасало от солнца, или можно было встать и задёрнуть шторы. Я могла часами так лежать и ничего не делать, кроме как капаться в голове до тех пор, пока не постучит кто-то в дверь, или Аннет не занесётся как фурия в спальню с кучей идей и расписанием на каждый день. Она любитель расписать всё наперёд, а я спонтанный человек – сторонник неожиданностей. Вот она и прибегала к разным уловкам, подбивала меня на то, что дисциплина не грех и собранные люди деловиты и успешны, а расхлябанные так и мечутся всю жизнь в материальном и моральном недостатке.

Я сползла с кровати и спустилась вниз к входной двери. Кто-то упрямо стучал и не собирался уходить. Меня насторожила эта настойчивость. Обычно так ломятся в дверь, когда что-то крайне важное, но что могло привести кого-то в этот прекрасный солнечный день к нам на отшиб. Я пожала плечами и выглянула из двери, щурившись на солнце. На пороге стоял молодой симпатичный посыльный с конвертом в руке. Он велел расписаться и вручил мне письмо.

М-р Балимор спешил мне сообщить, что Душка заболел, и прошло уже пол дня, а ему не становится лучше. Видно, что писал он быстро, встревоженно, местами невнятно, пропуская буквы в словах. Тон письма был напряжённый и пугающий. Хорошо, что посыльный ещё не отчалил и, войдя в моё безысходное положение, по-человечески согласился подбросить меня к школе верховой езды. Я выскочила в чём была, набросив плащ поверх ночной рубашки. Мы мчались окольными путями, объезжая центр города, который в это время дня был перегружен и людьми, и транспортом. Туда стекались и туристы, и приезжие, а главные дороги пролегали через город, но добраться с одного конца в другой быстро без пробок не представлялось возможным, и мы были вынуждены делать лишний круг, чтобы не застрять в удушливой зажатой обстановке в полдень.

Поездка заняла дольше обычного, но всё же лучше ехать, нежели стоять. Я с натянутой улыбкой поблагодарила извозчика и вежливо откланялась, как только он меня высадил у железной кованной калитки, сквозь которую просматривалась вытоптанная дорожка, ведущая к конюшне через задний вход. Голова была тяжёлой и чумной, встревоженная мыслью, как там Душка, жив ли он. Меня ни на секунду не покидали слова м-ра Балимора. В письме он был обеспокоен состоянием лошади и даже намекал на непредвиденный исход, словно заранее хотел подготовить меня к самому худшему.

Я поспешила к деревянному павильону, где меня встретил м-р Балимор. Он был по-прежнему взволнован и выглядел уставшим, а бледный цвет лица говорил о том, что дела были плохи.

– Что случилось? Где он? – дрожащим голосом спросила я и тревожно забегала глазами по конюшне.

– Не волнуйтесь. С ним врачи, – ответил м-р Балимор и тяжело вздохнул.

Я рванула вперёд к стойлу Душки, где после скачек он заслуженно отдыхал и всегда приветливо встречал меня тихим фырканьем, когда я выводила его на манеж. У меня потемнело в глазах и навернулись слёзы от печальной картины, неожиданно открывшейся передо мной: за решёточной дверцей мелькали белые халаты, а внизу на сене смирно лежал конь и не двигался. Мне довелось застать его в плачевном состоянии. Он выглядел безжизненным, не издавал ни звука, а над ним склонились обеспокоенные врачи, переговариваясь и переглядываясь с озадаченными лицами.

Мне хотелось подойти к нему и погладить его по шее, запустить пальцы в его густую косматую гриву, но к нему не подпускали. Было дозволено только стоять и молча наблюдать за всем происходящим, а то и вообще выйти и ждать снаружи, но молчание было убийственным. Спустя какое-то время, когда положение накалилось до невозможного, а врачи ничего не могли объяснить, а только продолжали суетиться и обмениваться озабоченными взглядами, я начала подкрадываться к ним поближе, чтобы хоть что-нибудь подслушать, но моё присутствие мешало. Меня отталкивали и просили выйти. На мои вопросы никто не отвечал, никому до меня не было дела. Я сама справлялась, как могла, с глубокими, внезапно охватившими меня переживаниями. Пребывая в абсолютном неведении, меня внутри сковало мучительное давящее чувство страха. Впервые в жизни я так сильно, до умопомрачения, переживала за животное, которое мне было дорого, как самый близкий человек.

Когда я увидела Душку, беспомощно лежавшего на боку, то в голову полезли самые печальные мысли. Зрелище было удручающим: со всех сторон его окружали врачи, и так продолжалось уже несколько часов. Они не знали, что с ним делать, разводили руками, потом снова над ним колдовали с ещё более взволнованным видом. Один крепкий мужчина лет сорока в жутком белом халате что-то постоянно приговаривал, в то время как второй, такой же крупный врач, проводил осмотр, а третий оглядывал стойло. Меня тошнило при виде их инструментов, а от белой врачебной одежды бросало в озноб.