Король танца

8

Теперь я зачастила в школу верховой езды. Домой возвращалась поздно, покидала обычно школу с приходом охранника, который делал обход и смотрел на меня удивлённо, словно видел меня впервые. Даже несмотря на то, что м-р Балимор меня ни раз сердечно заверял, что Душке ничего не угрожает, что он здесь в полной безопасности, и что уже давно распорядился усилить контроль за состоянием лошадей и следить за их питанием, всё равно я предпочитала кормить его сама – хотя бы какое-то время, пока всё не наладится.

Начальник школы и пара его подчинённых ничуть не внушали доверия. Стоило нам где-то пересечься, как лица их становились мрачными, неприветливыми, а взгляд холодным и злобным. Они были враждебно настроены. Это чувствовал каждый и был начеку. На расстоянии их держало только одно – они боялись общественного мнения, а я им пригрозила социальной расправой, если они впредь будут пичкать лошадей всякой гадостью.

О их предвзятом отношении ко мне я умалчивала. Никому ничего не рассказывала, даже м-ру Балимору, у которого и без меня забот хватало. Тем более перечить самому директору означало бы собственноручно подписать себе приговор, и нужно было тронуться мозгами, чтобы согласиться на такое. Никто не хотел подставлять свой зад под удар, и решиться выступить за правду, и пойти против верхушки, и я знаю, почему: на себе успела ощутить этот коварный презрительный взгляд и плотно сжатые губы, которые в самый раздражительный момент становились тонкими, как нитка.

В это раз домой я добралась не на вечерней повозке, а мне подфартило на удобный экипаж с двумя лошадьми в упряжке, на котором ездят богачи. Только я ступила на порог, как Аннет, словно стрекоза, подлетела ко мне с расспросами. Она делала так каждый раз, когда я возвращалась с конюшни. Сама туда не ездила, якобы из-за нехватки времени, и чинила регулярный допрос, спрашивая, понесёт ли кто ответственность за такую халатность и ответит ли за беспредел, вообще.

Её словесные набеги утомляли, особенно, если день выдавался напряжённым, и хотелось как-то снять усталость, отвлечься и залечь на дно хотя бы на ночь. Иногда на неё что-то находила, и она становилась сама не своя, не давала мне покоя, дёргала, ходила вокруг да около, настаивая на своём. Когда я не хотела никого ни видеть, ни слышать, она мелькала, как назло, перед глазами и тарахтела без умолку, а когда я чувствовала себя прекрасно и была не прочь поговорить, она ходила молча с недовольным видом.

– Я так переживала. Места себе не находила. Не могла ни спать, ни есть – так сильно волновалась, – продолжала скулить Аннет и давить на жалость.

Я кивнула благосклонно, поблагодарив её за всё с признательностью, и упала на диван.

– Вид у тебя утомлённый, измученный. Тебе нужно как следует выспаться.

– Как раз это я намереваюсь сейчас сделать, но ты мешаешь.

Чтобы её чем-то занять, я попросила приготовить мне чай. Она покорно прошла мимо меня через гостиную и вышла в дверь напротив, оставив её приоткрытой.

– А знаешь, почему я такая заведённая, – кричала из кухни Аннет, – потому что сюда приходил один странный мужик с бородой и усами и требовал, чтобы я с тобой поговорила и попросила тебя замолчать, а то он сам заткнёт тебе рот. Его точно подослали, и тебе, наверное, виднее кто. Хорошо, что появился тот молодой человек из подземного вагона в самый нужный момент. Джон, кажется, так его зовут. Этот первый испугался и ушёл.

Аннет стучала чашками, и вовсю раздавался лязг посуды, будто её руки не слушались и не могли совладать с напряжением. Она что-то невнятно выкрикивала, но ко мне доносились лишь звуки – громкий прерывающийся голос вперемешку со звоном кухонной утвари. Шум стоял невыносимый. «Вот бы встать и подняться наверх, – думала я. – Всё равно толку с меня сейчас мало». К тому же я нуждалась в тишине, а рот у Аннет не закрывался. Мне стало смешно – она напрасно надрывалась. Я пропускала всё мимо ушей. Сейчас бы всё равно ничего не решилось, и смысла не было вникать в её галдёж. Я даже была не в силах посочувствовать её излишней возбуждённости. «Покричит и успокоится. – Я снова улыбнулась. – Рано или поздно ей надоест рвать глотку, и она заглохнет, когда поймёт, что я её не слушаю».

Прошло почти две недели, но атмосфера в школе верховой езды оставалась накалённой. Открытая враждебность перешла в закрытую. Подавляющая обстановка сказывалась на всех плохо. Никто не хотел вникать в чужие проблемы и выслушивать претензии, когда сам был по уши в делах. Аннет могла легко увлечься своим длинным монологом, бегать из комнаты в комнату, махать руками и закатывать истерику, от которой голова шла кругом. Она часто повторяла, что ненавидит в людях равнодушие, что даже готова стерпеть крики, и ругань, но безразличие не шло ни в какое сравнение. Неспособность или нежелание людей войти в чужое положение выводило её из себя и до жути раздражало, превращая в истеричку.

Ей нужно было просто суетиться, говорить, а мне заставить себя встать с дивана, набрать горячую ванну и, наконец-то, смыть с себя всю грязь прошедших дней. Уснуть всё равно не получиться. Аннет была в поднятом настроении и бегала кругом как заведённая. Пока она дальше возилась на кухне, я лениво поднялась по лестнице и прошла в ванную комнату почти что на ощупь. Дом погрузился в темноту. Проводка была старая и в двух местах перегорела. Хозяйка обещала вызвать мастера, но так никто и не пришёл. Аннет в целях экономии зажигала свечи только в гостиной и спальне. По дому мы должны были перемещаться с керосиновой лампой и сразу же её тушить. Она ввела такие правила, и мне пришлось с ней согласиться.

Ванная комната была единственным местом в доме, куда можно было отлучиться, чтобы там уединиться и на время спрятаться. Она знала о моём пристрастии к горячей воде и о том, что это был единственный способ привести себя в порядок и во время банных процедур меня нельзя беспокоить. Я зажгла две свечи: одну на деревянном столике в углу, а вторую на подоконнике и, сбросив одежду, села в пустую холодную ванну и заткнула слив пробкой. На потолке и стенах дребезжали тени от свечей. Это небольшое квадратное помещение напоминало мне ванную в монастыре, хотя я смутно себе представляла монастырскую комнату, но, думаю, что по уровню убогости они были бы схожи.

В любой другой раз я бы вздрогнула от холода, и холод током пробежал бы по всему моему телу, но не в этот вечер – к счастью, ванна наполнялась горячей водой и быстро прогревалась. Трубы были старые и клокотали, и водой горячей нас баловали редко: она обычно бежала тонкой струёй из ржавого крана и хватало её только на то, чтобы умыться и зубы почистить. Часто приходилось воду даже греть. Бывало такое, что её совсем отключали. Мы запаслись тазами и вёдрами, чего в доме было предостаточно. Хранили часть в подвале, а часть на чердаке – так, чтобы поближе к ванной комнате и кухне.

– Я принесла тебе чай, – прохрипела Аннет, скрипнув дверью, и стала напротив меня в полумраке.

«Неужели я забыла задвинуть щеколду», – подумала я, отвернувшись к окну.

– Так и знала, что найду тебя здесь, – сказала она и обрадовалась. – Лежи, не вставай. Поставлю чашку на столик.

Мне было лень благодарить её, притом открой я рот, она тут же заведёт разговор. Было проще отвернуться и сделать безразличный вид. Я даже не смотрела в её сторону, лежала с полуоткрытыми глазами и думала, что нужно было закрыть дверцу на задвижку. Должна же она, наконец-то, понять, что разговоры не всегда уместны, что иногда полезно помолчать. Постояв ещё немного и поняв, что от меня нет никакого толку, она вышла, громко хлопнув дверью. Ей не нравилась моя замкнутость, и отчасти она давала мне об этом понять, хоть и знала причину моего молчания. А сама как часто уходила в себя, вот буквально на днях со мной не общалась, на вопросы отвечала кратко – всем видом умоляла оставить её в покое, а теперь из себя общительную корчит.

Я не заметила, как уснула, а когда проснулась, то вода в ванной уже остыла и чай в чашке тоже. Меня по-прежнему клонило в сон, и я, набросив на себя халат, прошагала в спальню и упала на кровать. Очнулась я под вечер следующего дня и разозлилась, что завтра снова на лекции, а я, как дура, провела воскресный день в постели, когда могла бы поехать в школу верховой езды и проведать Душку или просто прогуляться по парку, предполагая, что погода весь день была солнечной. После долгого глубокого сна я сделалась рассеянной. Хорошо всё в меру, а проспать почти что сутки было чересчур.