Король ворон

— Всё будет в порядке, — сказал Ронан брату. — Ты можешь жить вот так. Ты можешь просто никогда её не снимать.

Глаза Меттью бесстрашно глядели из глазниц. Это ночной кошмар. Это кошмар. Это...

Деклан сорвал маску.

Дерево за ним засочилось чёрным.

Лицо Меттью оказалось расчерченным линиями и пунктиром. Не кровавым, не внушающим ужас; это просто было не лицо, и потому оно было страшным. Он стал не человеком, он стал чем-то нарисованным.

Грудь Ронана сотрясали тихие, безмолвные рыдания. Таким образом он не плакал уже так долго...

Сон содрогнулся. И теперь не только Меттью рассыпался в прах, всё рушилось. Руки Авроры указывали друг на друга, все пальцы загнуты к груди – разорванные линии. Позади них Гэнси стоял на коленях с мёртвыми глазами.

Горло Ронана саднило:

— Я сделаю что угодно! Я сделаю что угодно! Я сделаю...

Уничтожалось всё, что Ронан любил.

— Пожалуйста.

В общежитии Аглионбая проснулся Меттью Линч. Потянувшись, он ударился головой о стену, посреди ночи он подкатился к ней вплотную. В тот момент, когда его сосед по комнате Стефан Ли издал звук нелепого разочарования, Меттью понял, что проснулся из-за звонящего телефона.

Он нашарил трубку и поднёс к уху.

— Да?

Ответа не последовало. Он моргнул и посмотрел на экран, чтобы понять, кто звонит, потом снова приложил телефон к уху. И сонно прошептал:

— Ронан?

— Ты где? В своей комнате?

— Ну.

— Я серьёзно.

— Тут.

— Меттью.

— Да, да, я в своей комнате. Стефан Ли ненавидит тебя. Сейчас два ночи или около того. Чего тебе?

Ронан не ответил сразу. Меттью его не видел, а он свернулся на своей кровати на Монмаут, прислонившись лбом к коленям, одной рукой крепко сжав затылок, прижимая телефон к уху.

— Только узнать, что ты в порядке.

— Я в порядке.

— Тогда иди спать.

— И так всё ещё сплю.

Браться разъединились.

За пределами Генриетты что-то тёмное, прильнув к энергетической линии, наблюдало за всеми событиями, происходящими в ночной Генриетте, и говорило: «Я просыпаюсь, я просыпаюсь, я просыпаюсь».

Глава 12

Следующее утро было чересчур ярким и чересчур жарким.

Гэнси и Адам стояли у двойных дверей Мемориального Театра Мастера Глэдис Френкайн Моллин, аккуратно сложив руки. Они были назначены церемониймейстерами... На самом деле, только Адама назначили, а Гэнси добровольно вызвался считаться вторым церемониймейстером. Ронан был вне поля зрения. Внутри Гэнси медленно закипала досада.

— День Ворона, — начал директор Чайлд, — это больше чем день гордости за школу. Потому что разве мы не гордимся школой ежедневно?

Он стоял на сцене. Все немного вспотели, но не он. Он был поджарым, суровым пастухом при перегоне скота, и этот перегон являлся жизнью, кожа изборождённая, будто обесцвеченная стена каньона. Гэнси давно утверждал, что Чайлд здесь остаётся непонятым. Поместить такого последнего героя в светло-серый костюм и галстук – всё равно что бросить на ветер возможность вместо этого посадить его в седло из оленьей шкуры и засунуть внутрь широкополой ковбойской шляпы.

Адам бросил на Гэнси понимающий взгляд. Он беззвучно произнёс:

— Йи-хо.

Они ухмыльнулись и отвели глаза друг от друга. Взгляд Гэнси остановился прямо на Генри Ченге и ванкуверской тусовке, они все сидели рядом, поближе к задней стене. Как будто почувствовав его внимание, Генри посмотрел через плечо. Его брови приподнялись. Это неприятно напомнило Гэнси, как Генри увидел Девочку-Сиротку в багажнике внедорожника. Рано или поздно ему потребуется объяснение, отговорка или ложь.

— ...для этого Дня Ворона, — настойчиво продолжал Чайлд.

Обычно День Ворона очаровывал Гэнси. Он состоял полностью из того, что тот любил: студенты стильно собирались в белых футболках и штанах цвета хаки, словно статисты документального фильма времён Первой мировой войны; поднимались флаги; команды сталкивались друг с другом с ликованием; напыщенность, торжественность, шутки, понятные лишь посвящённым; и вороны, изображённые над всем этим. Немало учеников младших классов делали воронов на всём теле, чтобы инсценировать мнимый публичный конфликт, в то время как школьные фотографы запечатлевали сияющие лица для повышения ценности рекламных материалов следующего года.

Сейчас же всё в Гэнси безотлагательно воспевало трату времени, презназначенного для поисков. Его квест был волком, и волк голодал.

— Сегодня десятая годовщина Дня Ворона, — сказал Чайлд. — Десять лет назад эти торжества, которые нас радуют сегодня, предложил студент, занимающийся в Аглионбае долгие годы. К сожалению, Ноа Жерни не может праздновать с нами сегодня, но перед тем, как остальные этим займутся, мы, к счастью, можем позвать сюда одну из его младших сестёр, чтобы она поведала нам немного о Ноа и о происхождении этого праздника.

Гэнси бы решил, что ослышался, если бы Адам не взглянул на него и не спросил одними губами:

— Ноа?

Да, Ноа, потому что здесь была его сестра, и она сейчас поднималась на сцену. Даже если бы Гэнси не узнал её с похорон, он бы признал миниатюрный рот Ноа, крошечные глаза с жизнерадостными мешками под ними, огромные уши, спрятанные под тонкими волосами. Было необычно видеть черты Ноа в молодой женщине. Ещё необычнее было видеть их в ком-то живом. Она казалась слишком взрослой, чтобы быть младшей сестрой Ноа, но это только потому, что Гэнси забыл, сколько Ноа существовал в подвешенном состоянии. Ему было бы двадцать четыре, если бы спасён был он, а не Гэнси.

Первокурсник сказал что-то, что Гэнси не уловил, и был быстренько выпровожен из театра за свои старания. Сестра Ноа наклонилась к микрофону и произнесла что-то слишком робко, чтобы её услышали, и затем что-то ещё, что было съедено визгом, когда ответственный за звук попытался подогнать громкость. Наконец, она сказала:

— Привет. Я Адель Жерни. У меня на самом деле нет длинной речи. В смысле, я проходила через всё это, когда была вашего возраста, и речи были скучными. Я только хочу сказать несколько слов о Ноа и Дне Ворона. Кто-нибудь из вас, ребята, знал его?

Гэнси и Адам синхронно начали поднимать руки и так же быстро опустили их. Да, они знали его. Нет, они не узнали его. Ноа живой существовал до начала их учёбы здесь. Ноа мёртвый был явлением, а не знакомым.

— Ну, вы многое потеряли, — продолжила она. — Моя мама всегда говорит, будто он был фейерверком, это означало, что он всегда получал штрафы за превышение скорости, прыгал по столам на семейных торжествах и всё такое. У него всегда было так много идей. Он был таким гиперактивным.