Королева

Спенсеры жили в норфолкском Парк-Хаусе, который арендовали у королевы, у них было четверо детей – Сара, Джейн, Диана и Чарльз. После того как Джонни оставил службу при дворе и занялся сельским хозяйством, Спенсеры, проживая в шаге от Сандрингема, общались с августейшими соседями лишь эпизодически. В сентябре 1967 года, когда Диане было шесть лет, Фрэнсис ушла от мужа к любовнику, Питеру Шэнд-Кидду, и начала скандальный бракоразводный процесс, чтобы затем выйти за Кидда замуж. Сара и Джейн Спенсер в это время учились в школе-пансионе, а Диана с трехлетним братом хлебнули склок и грязи полной мерой, что оставило неизгладимый след в душе Дианы и посеяло зерна эмоциональной нестабильности. В возрасте девяти лет она поступила в первую из двух своих школ-пансионов, которые давали хорошую подготовку, хотя училась Диана плохо и дважды заваливала экзамены обычного уровня. После неудачных полутора месяцев в швейцарском пансионе для благородных девиц Диана вернулась в 1978-м в Англию и год спустя поступила помощником воспитателя в лондонский детский сад “Янг Ингланд”.

Когда принц Чарльз в конце 1976 года отслужил свои пять лет в ВМФ, желтая пресса принялась отслеживать все его романтические шаги, особенно после наступившего в ноябре 1978-го тридцатилетия – вехи, которую он сам три года назад назвал “подходящим возрастом для женитьбы” (46). Среди его мимолетных пассий оказалась и Сара Спенсер, а затем, во время охоты на фазанов в Элторпе, нортгемптонширском поместье площадью в тринадцать тысяч акров, которое Джонни Спенсер унаследовал после смерти отца в 1975 году, Чарльз заметил Диану. Он был на двенадцать лет старше, однако шестнадцатилетняя девушка беззастенчиво флиртовала с кавалером сестры и по уши влюбилась в наследника престола. В следующие несколько лет их пути периодически пересекались, но полноценный роман начался лишь в июле 1980 года, с домашнего приема в Суссексе. Диана была соблазнительно хорошенькой, с выразительными голубыми глазами и прелестным нежным румянцем, а кроме того, отличалась “легким и открытым нравом” (47) и явной любовью к загородной жизни, которую обожал и Чарльз. Особенно его тронуло сочувствие Дианы к постигшей его в предшествующем году утрате – гибели Дики Маунтбеттена.

Последовали стремительные ухаживания с приглашениями на скачки в Коуз и в Балморал, где Диана уже успела побывать дважды со своей сестрой Джейн, вышедшей замуж за королевского советника Роберта Феллоуза в 1978 году. Однако на этот раз ее приглашала сама Елизавета II, и, когда “прелестная английская роза” попалась на глаза репортеру желтой прессы, “The Sun” тут же раструбила, что “леди Ди – новая претендентка” (48). Следующие несколько месяцев Чарльз колебался насчет предложения, а двое его друзей, Николас Сомс и Пенни Ромси, жена внука Маунтбеттена, Нортона Натчбулла, выражали сомнение насчет Дианы. Пенни Ромси опасалась, что девушка “полюбила скорее образ, чем человека” (49). Сомс попросту сбрасывал ее со счетов как “незрелого ребенка” и говорил, что у нее с Чарльзом “совершенно ничего общего”.

Таблоиды и папарацци тем временем не давали Диане прохода, и в январе 1981 года Филипп отправил сыну письмо, разъясняя, что для спасения своей репутации он должен либо сделать предложение, либо потихоньку свернуть роман. Как глава семейства, Филипп выражал и мнение жены, однако Елизавета II напрямую никак не оценивала кандидатуру Дианы как возможной супруги наследника престола. Вернувшись с горнолыжного курорта, тридцатиоднолетний Чарльз сделал 6 февраля предложение девятнадцатилетней Диане в Виндзорском замке, и на 24 февраля назначили помолвку.

Впоследствии Чарльз скажет, что своим письмом отец надавил на него и задел за живое. “Принц Филипп и королева чувствовали ответственность за Диану, тем более что Джонни служил когда-то адъютантом при дворе, – говорит Памела Хикс. – Принц Филипп своим письмом хотел помочь сыну, но принц Чарльз прочел его иначе. Он решил, что от него требуют пойти на жертву и наконец определиться. Письмо он держал при себе и периодически перечитывал” (50).

Чарльза ждала скоропалительная женитьба на молодой девушке, отвечающей в силу своего благородного происхождения и девственности главным критериям будущей супруги наследника. В этой спешке жених с родителями замечали только привлекательные черты Дианы – магнетизм, юмор, душевность, застенчивое обаяние, послушность. Зная, что родители невесты в разводе, они тем не менее полагали, что ей будет в радость войти в королевскую семью. Кроме того, как человеку, близко наблюдавшему придворную жизнь с детства, ей окажется несложно подстроиться под предъявляемые этой жизнью требования – тут они, что называется, попали пальцем в небо. “Одно дело – соседствовать, и совсем другое – выйти замуж и стать участницей всех этих приемов и банкетов, знать, кто все эти люди вокруг, что кому можно и нельзя говорить” (51), – объясняет одна из норфолкских школьных подруг Дианы.

Если бы королевская семья удосужилась узнать Диану получше через ее друзей и родных, им открылись бы неожиданные черты характера, которые заставили бы их повременить с предложением. Разного рода комплексы, усугубившиеся в перипетиях детства, отсутствие дисциплины, перепады настроения, признаки навязчивых состояний, лживость… Обо всем этом прекрасно знала Рут Фермой, однако, как впоследствии объясняла бабушка Дианы биографу Чарльза Джонатану Димблби, выразить свои сомнения вслух она не могла. “Вряд ли я переубедила бы Чарльза, объяснив, что он делает большую ошибку. Он действовал под давлением” (52).

13 июня, за считаные недели до свадьбы старшего сына, королева выехала во главе парада по случаю своего дня рождения на Бирманке, девятнадцатилетней вороной кобыле, которую подарила ей в 1969 году канадская королевская конная полиция. Предыдущие две недели Елизавета II ежедневно оттачивала навыки езды в боковом седле на Конном дворе Букингемского дворца, а в день торжества отправилась на своей любимице на раннюю прогулку по дворцовому парку.

Елизавета II в тринадцатый раз выезжала на Бирманке между плотными рядами ликующих зрителей на Мэлл, одетая в алый мундир Валлийской гвардии и темно-синюю юбку-амазонку. Идеально ровно держа спину, она смотрела строго перед собой, перекинув ноги на левый бок Бирманки и крепко сжимая левой рукой поводья, а правой – хлыстик. За ней ехали Чарльз и Филипп в красных мундирах и медвежьих шапках, а также несколько гвардейцев.

Около 11 часов утра, когда королева повернула направо к Конногвардейскому плацу перед началом церемонии выноса знамени, из толпы прозвучали шесть выстрелов. Испуганная лошадь Елизаветы II рванула вперед, и королева машинально натянула поводья обеими руками, думая только о том, как ее успокоить. Муж и сын даже не успели среагировать – гвардейцы и зрители моментально скрутили стрелявшего, на помощь спешила полиция, а один из кавалеристов, пришпорив коня, подскакал к королеве. Та уже ехала шагом, похлопывая Бирманку левой рукой, и, улыбнувшись толпе, продолжила церемонию. Выстрелы оказались холостыми. Стрелявшего, семнадцатилетнего Маркуса Сарджента, приговорили к пяти годам заключения за “попытку напугать” (53) суверена. Позже королева рассказывала друзьям и близким, что на долю секунды разглядела в толпе нацеленный на нее ствол пистолета Сарджента, но не поверила своим глазам.

Своей реакцией королева продемонстрировала не только мастерское умение обращаться с лошадьми, но и непоколебимую храбрость и уравновешенность, которые друзья и придворные наблюдали “в домашнем кругу”, – не двинуться с места в окружении встающих на дыбы жеребят или на крикете, когда в соседнее кресло влетает лихо закрученный мяч (54) и все разом вскакивают от неожиданности. “Я ни разу не видел ее испуганной” (55), – утверждает сэр Эдвард Форд, пятнадцать лет служивший помощником личного секретаря. Даже когда какой-то псих сбросил камень на ее машину во время одного из первых визитов в Белфаст, а она “поехала дальше как ни в чем не бывало”.

Сознавая риск появления на публике верхом или в открытой карете, Елизавета II все равно отказывалась от защитных экранов, которые загораживали бы ее от зрителей. Не в последнюю очередь этот ее фатализм объяснялся наличием наследника. Тем не менее в 1982 году армия ввела новые правила, согласно которым на именинном параде с двух сторон от ее величества должны ехать придворные. “Вы ведь знаете, зачем вас ко мне приставили? – бодро заявила королева Малкольму Россу, оказавшемуся в роли такого прикрытия. – Чтобы пуля угодила в вас, а не в меня” (56). Периодически во время проезда по Мэлл она, оглядываясь, командовала, как строгий инструктор по верховой езде: “Левую ногу выпрямить!” (57) Королева выезжала верхом до 1986 года, пока двадцатичетырехлетнюю Бирманку не отправили на пенсию. Тренировать новую лошадь для этих целей она не пожелала и пересела в фаэтон.

Пресса и публика восхищались самообладанием королевы. “В каждом пабе и клубе страны вердикт вынесен единодушный, – писала “Daily Express”. – Ее величество продемонстрировала храбрость, мужество, выдержку, крепкие нервы и вообще показала себя молодцом!” (58) К восторгам примешивалось радостное предвкушение предстоящей свадьбы Дианы и Чарльза, и престиж монархии резко вырос. По данным июльского опроса 1981 года, ее поддерживали 86% населения (59), тогда как все предыдущие двенадцать лет эти показатели не поднималась выше 80%.

Одним из самых почетных гостей на свадебном торжестве стала Нэнси Рейган. Первая леди познакомилась с Чарльзом (60) несколько лет назад через Уолтера Анненберга, посланника Никсона в Британии, и его жену Ли, во время визита в Калифорнию, когда принц еще служил на флоте. Кроме того, Нэнси завоевала симпатии королевской семьи (61), пригласив Чарльза в мае предыдущего года на ужин в частных покоях Белого дома вместе с Кэри Грантом, Одри Хепберн, Уильямом Бакли и Дианой Вриланд. “Я просто влюбился в миссис Рейган, – признавался Чарльз Мэри Хендерсон, жене британского посла Николаса Хендерсона. – Я готов был ее расцеловать!” (62)

Поскольку Елизавета II, занятая предсвадебной подготовкой, не могла принимать первую леди сама, она поручила своей кузине Джин Уиллс дать обед в честь американской гостьи во вторник, 28 июля, за которым последовало приглашение на кофе к королеве-матери в Ройял-Лодж и игра в поло в Большом Виндзорском парке. Нэнси Рейган и Джозефина Луис, супруга недавно назначенного посла Джона Луиса, “разоделись, как на бал” (63). “Кажется, для поло мы выглядели слишком нарядно”, – вспоминает Джозефина.

Когда игра уже началась, к площадке подкатил “лендровер”, с водительского места выпрыгнула королева в простой твидовой юбке и ботинках-брогах и пробралась сквозь толпу в королевскую ложу. Личная охрана держалась в тени. “Королева была само радушие, – свидетельствует Джозефина Луис. – Такая открытая и дружелюбная” (64). Нэнси Рейган подружилась и с королевой-матерью, которая к вечеру прислала ей сердечное письмо и коробочку шоколадок с мятной начинкой в память о визите в “маленький домик в Большом Виндзорском парке” (65).

Состоявшаяся на следующий день в соборе Святого Павла свадьба стала поводом для радости посреди омраченных расовыми беспорядками и растущей безработицей будней. Праздничная атмосфера царила на улицах (66), где выстроилось около шестисот тысяч пришедших посмотреть на торжественный проезд, Диана выглядела ослепительно в воздушном подвенечном платье из шелковой тафты с почти восьмиметровым шлейфом, когда архиепископ Кентерберийский Роберт Ранси провозгласил собравшимся знаменитое: “В такие мгновения и рождается сказка”. Позже Ранси признавался, что видел несовместимость Чарльза и Дианы, но надеялся – “стерпится, слюбится” (67).

Родные, близкие друзья и королевские гости отправились на свадебный завтрак. Вечером, когда Чарльз и Диана отбыли в свадебное путешествие, кузина королевы, леди Элизабет Энсон, собрала в “Кларидже” пять сотен гостей, включая Елизавету II и принца Филиппа. Все веселились (68), на телеэкранах проигрывались видеоролики с бракосочетания. Королева, присев на кушетку с бокалом мартини, любовалась на экране действом, в котором участвовала несколько часов назад. “Ой, Филипп, взгляни! – воскликнула она вдруг. – Опять я застыла с физиономией мисс Пигги!” (69)

Королева пригласила Нэнси Рейган в сопровождении Джона Луиса и принцессу Монако Грейс за свой стол на ужине-фуршете, Филипп сидел во главе соседнего стола, а пятидесятилетняя принцесса Маргарет устроилась с тарелкой омлета на полу. Бальный зал украшал полог из разноцветных ленточек с привязанными на концах яблоками, одно из которых, качнувшись, угодило Филиппу в глаз. Августейшие супруги часто выходили танцевать, хотя Елизавете II было немного неудобно в паре с американским послом, который возвышался над ней во весь свой почти двухметровый рост. Танцы под музыку оркестра Лестера Ланина продолжались почти до половины второго ночи.

В конце концов Елизавета II все-таки собралась уходить, заявив с сожалением: “Я бы с радостью осталась танцевать до утра!” (70) Вслед за ней и Филиппом отбыли Джон и Джозефина Луис, а Нэнси Рейган проскользнула в телефон-автомат, чтобы позвонить в Белый дом супругу с подробным отчетом о прошедшем вечере. “Королева сердилась на Филиппа, который ни в какую не хотел снимать праздничную шапочку, – вспоминает Джозефина Луис. – Ей это казалось неуместным. Наконец она его упросила, но, как только они сели в машину, он нахлобучил шапочку снова” (71).

Никто из гостей не предполагал, что брак Чарльза и Дианы уже дал трещину. Проблемы начались, еще когда Диана, поселившаяся в Букингемском дворце после помолвки, чувствовала себя одиноко, стоило Чарльзу куда-нибудь отлучиться. Подверженная скрытой булимии, она быстро теряла вес (72), вынуждая модельера Элизабет Эммануэль несколько раз ушивать свадебное платье. Чарльза пугали перепады настроения невесты, обвинения насчет Камиллы Паркер-Боулз, с которой он в то время порвал. (Камилла вместе с мужем, Эндрю, присутствовала в числе трех с половиной тысяч гостей на венчании, но из списка приглашенных на прием Диана ее вычеркнула.) К моменту возвращения в Балморал после двухнедельного круиза на “Британии” Диана стала плаксивой и раздражительной, исхудав до пятидесяти килограммов при росте метр семьдесят семь (73).

Принцесса не скрывала, как она ненавидит Дисайд и все с ним связанное – замковый распорядок и особенно охоту. “Это было нечто, – вспоминает Филипп. – Она не выходила к завтраку. За ланчем она сидела в наушниках, слушала музыку, а потом исчезала на прогулку или пробежку” (74). Никто никогда не нарушал протокол наглее Дианы и не выказывал такого неуважения к королеве. Чарльз пытался умаслить жену, но безуспешно. Не в силах справиться с ее претензиями, он либо выходил из себя, либо отступал, пораженный “обратной стороной” той “веселой девушки” (75), которая очаровала его своей мягкостью. Наконец, с согласия матери, Чарльз отправил Диану в Лондон на психиатрическое обследование, чем явно оттолкнул, а не утешил (76).

От королевы не укрылось бунтарское поведение Дианы, однако она предпочитала списывать все на стресс от перемен, а не на более глубинные причины. Елизавета II не понимала Диану – например, как ей удается совмещать эмпатию и эгоцентризм, – в том числе и потому, что, как выразился один из бывших верховных советников, “королева думает о себе в последнюю очередь. Она не любит говорить о себе, и ее мало интересуют попытки других представить себя центром вселенной” (77). Кроме того, она предпочитала не вмешиваться в жизнь близких. “Как бы ни грубила ей Маргарет, королева ей и слова не скажет, – свидетельствует одна из давних подруг королевы-матери. – Таков ее принцип. Детям она тоже не делает замечаний. Она очень порядочный человек, но воспитывать никого не берется” (78).

В основе этой нелюбви к конфронтации лежит глубочайшая терпимость. Вернувшись в Лондон, Елизавета II дала невестке понять, что будет рада ей в любое время. Поначалу Диана, называвшая королеву “mama”, заглядывала к ней, когда наведывалась в Букингемский дворец поплавать в бассейне. “Королева всегда была добра к Диане, – утверждает Лусия Флеча де Лима, близкая подруга принцессы. – И всегда ее принимала” (79). Однако, даже видясь со свекровью чаще, Диана по-прежнему ее боялась (80), как утверждал Роберт Ранси.

Королева поручила сорокадвухлетней леди Сьюзан Хасси, самой молодой из придворных дам, научить Диану придворным манерам. Острая на язык исполнительница “самого четкого и глубокого реверанса” (81), она помогала освоить премудрости придворного этикета Чарльзу и Анне, когда те были подростками. Однако не исключено, что строгая блюстительница протокола слишком сильно давила на неуравновешенную Диану и была недостаточно снисходительна к ее очевидным недостаткам. Несмотря на благодарственные письма (82), в которых Диана называла свою наставницу старшей сестрой, позже принцесса призналась, что давняя дружба фрейлины с Чарльзом вызывала у нее подозрения. Одна из приближенных к королевской семье считала, что Елизавете II следовало бы вместо Хасси поручить Диану своей американской фрейлине, Вирджинии Эрли. “Она очень милая, мягкая и веселая, – свидетельствует приближенная. – Она помогала бы Диане искренним советом и шуткой” (83). Как и следовало ожидать, Диана крупно поругалась со Сьюзан Хасси, рассказав потом друзьям, что почувствовала себя “оплеванной” (84) со своей безоговорочной верностью Чарльзу.Диана забеременела во время медового месяца, однако в этот период она стала еще более нервной. Навязчивое внимание желтой прессы выводило ее из себя, и королева устроила в декабре 1981 года встречу с двадцатью одним редактором в Букингемском дворце. Пресс-секретарь Майкл Ши сообщил представителям Флит-стрит, что своими преследованиями они окончательно допекли Диану и та боится выходить из дома (85). На вопрос Барри Аскью, редактора желтой “News of the World”, почему принцесса сама ходит за сладостями в магазин, вместо того чтобы послать слуг, королева, не удержавшись, ответила: “Большей снобистской ереси я в жизни не слышала” (86).

Президент назвал королеву “очаровательной” и “простой”, отметив также, что она “отлично владеет конем”.

Королева и президент Рональд Рейган на тщательно спланированной верховой прогулке по Виндзорскому парку. Июнь 1982 года.

Глава четырнадцатая Особые отношения

После Нового года внимание к Диане ослабло, переключившись на разгорающуюся в Южной Атлантике войну за Фолклендские острова между Британией и Аргентиной. В пятницу 2 апреля 1982 года Аргентина ввела свои войска на острова, колонизированные Британией еще в XVIII веке, утверждая, что на самом деле Мальвины, как называют их аргентинцы, принадлежат им. Вторжение на суверенную территорию Британии дало Маргарет Тэтчер право немедленно выслать военный десант, чтобы вернуть острова обратно. Королева полностью поддержала действия премьера не только как монарх пострадавшей страны, но и как глава Содружества.

Кроме того, Елизавете II пришлось решать, отправляться ли ее двадцатилетнему сыну Эндрю, второму наследнику престола, в зону военных действий. Жесткостью Эндрю пошел в отца, по чьим стопам следовал и в Гордонстоуне. В отличие от Чарльза младший брат со своим мужским волевым характером легко переносил суровые школьные условия. По программе обмена он отучился полгода в Лейкфилд-колледже в канадском Онтарио, однако после окончания Гордонстоуна в 1979 году, пропустив университетский этап, сразу прошел подготовку в Дартмуте, как отец, и поступил на флот. К началу Фолклендской войны Эндрю получил лицензию пилота вертолета.

Правительство возражало против вылета в горячую точку, но, когда Эндрю настоял на отправке вместе со своим эскадроном на авианосце “Инвинсибл”, Елизавета II его поддержала. Это решение “как на ладони показало, в чем состоит ответственность матери, по совместительству выступающей сувереном, – вспоминает Эндрю. – Королеву и герцога полностью устраивало, что я туда еду. Решение было безоговорочное”. Теперь “народ знал, что королева не отделяет себя от страны и переживает то же, что переживают остальные родители военных” (1).

14 июня Аргентина сдалась, и война закончилась, унеся двести пятьдесят пять погибших с британской стороны и шестьсот пятьдесят – с аргентинской. Эндрю, хоть и не участвовал в боях, совершил ряд диверсионных вылетов на вертолете “Си Кинг”, перевозил бойцов и проводил поисково-спасательные операции, подвергаясь самой что ни на есть серьезной опасности. Он терял друзей и однополчан, его корабль попал под обстрел ракетами “Эксзосет”. “Я отправился туда мальчишкой, а вернулся мужчиной” (2), – с уверенностью утверждал Эндрю.