Корректировка 2
Шрифт:
Недостроенная бесконечная колоннада возле порта напоминает античные руины.
Я немедленно отправился к морю искупаться и пожалел об этом.
Теплое соленое море кишело медузами, от маленьких, величиной с металлический рубль, до большущих — со шляпу.
По пляжу ходила цыганка с дрессированным попугаем и скатанными в трубочки билетиками в картонной коробке. Попугай прорицал будущее. Я дал полтинник, и он вытащил мне предсказание, отпечатанное на машинке. «Вы человек настойчивый, умеющий бороться с трудностями. Радость дней Ваших близка, хотя сейчас у Вас сложности в жизни. Кто бывает обижен в судьбе и переживает трудности, тот
Вот так вот оптимистичненько.
С Эдиком мы встретились в чайной в порту. Он сперва меня не узнал — я сильно изменился с той нашей встречи. Но когда я назвался, узнал и очень обрадовался. Мы обнялись, как старые кореша. Он долго тряс мне руку, преданно, по-собачьи заглядывая в глаза. Потом мы поднялись на второй этаж и расположившись возле вентилятора в плетеных креслах, заказали чаю.
Через широкие полукруглые окна был виден причал с большим белым пароходом. Прямо под окном росла магнолия. Её блестящие кожаные листья отливали лиловым. Все дерево, как гигантский темнолиственный шар с единственным белым цветком, точно жемчужная заколка в женской прическе.
Под ароматный чай я рассказал Греку о своём желании затаиться в каком-нибудь тихом месте, на некоторое время, может пару недель, может месяц. А также о том, что мне нужны новые документы.
Он откликнулся с энтузиазмом. Сказал, что всё готов устроить. Есть у него такое место, где сам черт меня не найдет и жить я там могу хоть до морковкина заговенья и совершенно бесплатно. Ксивы тоже сделать не проблема — в Махачкале продажные менты за три штуки оформят настоящий паспорт.
Затем он описал мне свою ситуацию, мол, хочет выкупить любимую девушку у бакинских воров и назвал сумму. Я присвистнул, но сказал, что готов помочь деньгами.
Он замахал руками и возразил, не по-пацански брать деньги у кореша, который сам в беде, но он уже придумал, как всё провернуть к взаимной выгоде и, если я согласен, договориться можно прямо сейчас.
В павильоне шашлычной, пропахшем маринадом и дымом, мы подсели к пожилому грузину. Тот обрадовался нам, как старым друзьям и сказал, что заказал немного еды под разговор. Тут как раз подоспел буфетчик и начал выставлять на стол «немного еды»: блюда с овощами, фруктами, шашлыки, купаты, лобио, огромный кувшин с гранатовым соком, бутылку «Киндзмараули» и коньяк «Енисели».
Мы стали выпивать и закусывать, постепенно выяснилось, что пожилой грузин, с античным именем Аполлон, предлагает мне вложить деньги в коммерческую операцию — оплатить стоимость двух фур с мандаринами, которые отвезут их в Москву. Под это Аполлон просил десять тысяч рублей. В Москве его друг примет машины и отдаст товар рыночным перекупщикам, после чего вернет мне уже двадцать пять тысяч — долю в полученной от операции прибыли.
Всё это немножко смахивало на развод. О своих сомнениях я и сообщил Эдику, когда мы вышли с ним проветриться на балкон. Но он энергично замахал руками и затряс головой, уверяя, что люди надежные, да и сам он метнется кабанчиком в столицу, лично всё проконтролирует и притаранит мне моих двенадцать штук и новый паспорт. Я пожал плечами и согласился.
Мы вернулись в шашлычную и ударили по рукам.
Ехать мне предстояло в Абхазию. Там недалеко от Сухуми, жил в собственном доме фронтовой друг родственника
Эдика, художник — отшельник и пьяница.— Денег он с тебя не возьмет, но имеет пристрастие к иностранному бухлу. Надо взять ему пару-тройку флаконов.
— Где ж их тут взять? — усомнился я.
— Спокойно шеф! Я уже договорился с халдеем вон с того парохода, — он показал на белоснежный круизный лайнер, стоявший у причала. — Дай немножко бабосиков и будет тебе иностранное пойло. Отправляешься завтра утром морем.
— Морем? — удивился я. — А чего бы такси не взять? Тут всего-то километров сто пятьдесят.
— Тачку отследить могут. А там ребята свои — контрабандисты.
На другое утро я с чемоданами в руках, в котором были все мои пожитки, пробирался сквозь толпу на пристани.
Прямо передо мной возвышался белоснежный борт теплохода. На белой краске горели бронзовые окошки — иллюминаторы. Теплоход назывался «Михаил Светлов» и готовился к отплытию, кажется в Одессу.
Грянула торжественная музыка. Убрали трап. Тонкие стальные концы шлёпнулись в воду. Белый борт медленно пополз вдоль причала.
Кто-то схватил меня за плечо.
— Ты чего чаек считаешь? — позади меня стоял Эдик. — Пошли скорей, нас ждут!
Уверено рассекая толпу, он повёл меня вдоль причала. В самом конце пристани стояла маленькая, выкрашенная в грязно-синий цвет… не знаю, как обозначить эту дряхлую посудину. Баркас? Яхта? Шхуна? В морской терминологии я не силен. На носу посудины белыми буквами было написано название: Гита. На палубе стояло несколько человек и следили за нашим приближением. Мельком поздоровались. Эдик, прощаясь, хлопнул меня по плечу и велел ждать вестей.
Шагнув через борт, я очутился на палубе и тут же всё пришло в движение. Бородатый увалень в драной тельняшке отвязал конец, оттолкнул багром нос «шхуны». Затарахтел мотор. Спустя десять минут «Гита», вышла из бухты. Тут же её начало качать. Только бы не было шторма! — с тревогой думал я. — Этому корыту не понадобится девятый вал, чтобы перевернуться. Ах, зачем я согласился на такую авантюру?
С тоской оглядел палубу: всего одна шлюпка. Она лежала у борта, коротенькая и мелкая, как лоханка для стирки белья. Как спасаться в случае чего? Удивительно, что шхуна ещё держится на воде!
Берег, такой милый и твердый, уходил всё дальше и дальше.
Знакомиться со мной никто не спешил. Все занимались своими делами, на меня не обращали внимания. Вся команда — три человека.
Капитан толстый, волосатый с трубкой в зубах. Он стоял за рулём в одних штанах, потрёпанной фуражке и до сих пор не сказал ни слова. Сразу было видно — морской волк. Похоже всю жизнь водил океанские пароходы. Плыть на такой букашке для него пустяк, граничащий с оскорблением. Что тут скажешь?
Моторист сидел в машине. Какой-то невзрачный тип в грязном комбезе. Его я толком и не разглядел.
Третий, тот самый бородатый увалень, видимо был на подхвате — подай принеси. Его я мысленно окрестил: матрос Лом.
Ветер, меж тем, крепчал.
Сначала волны были мелкие, как на стиральной доске, потом они становились все круче и длиннее и, наконец, стали черт знает какими большими и страшными.
К горлу у меня подступил комок. Я опрометью бросился к борту и блеванул в мрачное море.
Тут бородатый матрос Лом, видимо опасаясь, что пассажир выпадет за борт, наконец проявил ко мне участие и отвел в каюту.