Кощег

— Ты хотя бы подумай, — попросил Горон.

— Хорошо, батюшка. Но не жди от меня быстрого решения. Жениха я если искать и стану, то уже следующей весной. Не верю я будто просто так приходил к нашему двору калика перехожий.

* * *

Путята ждал ее за дверью. Хороший воин, замечательный товарищ, пришедший на смену старому воеводе. Злате он всегда нравился больше других ратников, которые не столько порядок хранили, сколько пьянствовали да бедокурили. Горон и сам проводил дни в лености, и других настраивал на то же. На царство давно никто не нападал, хотя и сам Горон цапался с соседями по поводу и без, и те не отставали от него, гадости учиняя. Просто все окрестные цари боялись, как бы не вышла из чащи, до которой рукой подать, армия Кощея и не напала бы на дерущихся аль победителя.

— Царь уж победу отпраздновал, — прошептал Путята. — На будущем пиру новую байку расскажет: как испугался его Кощей Бессмертный, умолял о прощении и пообещал дочерей не красть.

— Ох, накликает, — промолвила Злата. — Ты приглядывай за ним, Путята. И войско в ежовых рукавицах держи.

Тот склонил голову.

— На тебя их всех оставлю, коли беда придет.

— Придет ли, Злата? — он остановился. Пришлось смерить шаг и ей. — Когда?

— Скоро узнаю, — бросила она через плечо, направляясь к себе.

Почивать днем считала Злата неправильным. Слабостью веяло от такого времяпрепровождения да леностью, однако коли собралась на сонную поляну, то не до гордыни. Травы усыпят намертво, их действие продлится некоторое время уже после того, как Вольх ее вынесет. Вот чтобы проснуться до света и во дворец вернуться, пока никто не хватился и ор не поднял, следовало выспаться вволю, чтобы даже единая мысль снова уснуть вызывала неприятие.

Придя к себе, выгнала Злата прислуживающую ей девицу, строго настрого наказав не беспокоить, закрылась на засов, вытащила из тайника заветный материн ларчик. Из него достала шкатулку с порошком сон-травы, отмерила так, чтобы проспать до вечерней трапезы сном беспробудным, и обратно спрятала. Плеснула в чарку воды ключевой, в ней же растворила порошок и выпила в два глотка, постаравшись не ощутить и даже не думать о вяжущей горечи снадобья, сильно заметной в воде, но почти полностью теряющейся в травяном отваре. Только и успела лечь и подумать, что стоит напоить тем же мамок-нянек, сторожащих каждую ночь сон царевен, как порошок подействовал.

Травкам всяким, заговорам и заклятиям Злату учила Ягафья — лучшая во всей округе травница, повитуха да ведьма. О последнем, правда, немногие знали, а те, кто знал, никому не рассказывали. Умела Злата чего и посильнее. Совой серой оборачиваться силенок не хватало, слишком сильна оказалась кровь человеческая, но вот отвести глаза хоть одному, хоть троим могла. Оттого нисколько она не тревожилась, как незаметно из дворца улизнет в лес, а опосля воротится.

Именно благодаря поляне с сон-травой Злата вызнала однажды собственный секрет, тщательно батюшкой хранимый. Случилось это когда ей и семи годков не стукнуло, но в чаще она уже за свою считалась. И пусть была Злата тогда еще совсем девчонкой несмышленой, а подмечать да сравнивать умела. Странными ей казались взгляды, какие нет-нет, а кидала в ее сторону челядь. Мамки и няньки все сюсюкать норовили, несмотря на ее нелюбовь к этому делу, а стоило прикрикнуть, руки в боки уперев и ножкой топнув, разбегались, словно жуки от ведра с помоями.

Учил Злату уму-разуму сам воевода, да не просто грамоте да былям, а делу ратному. Сказки сказывал все чаще страшные: про упырей, злыдней да убивцев, про болотников, глупых прохожих в трясину заманивающих, про ырку и болиглава, Змея Горыныча, Ягу Ягишну, леших, волколаков и много про кого еще. Какие-то из существ так и остались для Златы сказочными, с другими судьба дала свидеться. Вольх чуть горло ей не перегрыз в их первую встречу, благо леший вмешался, спас.

Очень россказни воеводы отличались от тех, какими сестер мамки-няньки пичкали: о землях заморских, жар-птицах сладкоголосых, нарядах да сластях, каменьях самоцветных и добрых молодцах, что обязательно приедут, добьются суженой, станут жить душа в душу и умрут в один день. Глупые те россказни казались в сравнении с путешествием Ивана-царевича в царство Подсолнечное или мореплавателя смелого за тысячу морей. Сестер еще и за рукоделие сажали, учили каким-то чисто женским премудростям. Злате же меч и колчан вручали, объясняли, как пройти так, чтобы и полевые мыши не услышали.

Злате ее времяпрепровождение всяко больше нравилось, она за пяльцы и гадания садиться точно не желала, уж лучше на Воронке по полям-лугам скакать и играть в салки с зайцами. Однако ж интересно. Почему к ней такое отношение? И вот однажды вышла Злата на полянку, а трава ей шепчет:

— Постой, расскажу.

Знала Злата, что на поляне, сон-травой заросшей, останавливаться — последнее дело. Бежать следует да так быстро, что, если на бегу заснешь, все равно поляну миновать сумеешь. Но не в этот раз. Села она на землю и принялась слушать тихие нашептывания. Веки сами собой прикрылись и привиделся ей сон.

Дни предзимние стояли, самые безрадостные да темные. Леший уж спать ушел. Листва с деревьев облетела, временами выпадал снег пусть пока и не укрывал землю целиком. Кощеево время — так звали. Родиться в такое беду накликать на весь свой род. Давно уж повитухи подметили: если рождался младенчик в кощеево время, то либо в год до того кто-то из родичей уходил в Навь, либо уйдет в скорости. Вот только Злата о том не знала. Хотя… вероятно, она все равно никак не смогла бы повлиять на день и час своего рождения. Ведь не сама же она решила родиться раньше положенного срока? Причем намного раньше.

Не могла царица ее доносить, сморил ее недуг. Если бы не старуха Ягафья, что специально из лесу пришла да в хоромах на целые три года поселилась, Злату не выходили бы. Не нашлось в ту пору подходящих кормилиц, потому Ягафья козье молоко травками и кровью сдабривала, никому о том не говоря, иначе обвинили бы, мол, погубить младшую царевну хочет. Ну а как стало окончательно ясно, что Злата выживет, батюшка решил празднества устроить.

Невесело они проходили. И вовсе не потому, что небо серой хлябью смотрело на землю, а дни стояли короткие. Народилось у царя шесть дочек и ни одного сына. Злата — последней надеждой для него была, да несбывшейся.

Как известно, беда одна не приходит. В ту пору ворота стояли настежь распахнутые. Любой путник мог прийти, сесть за общий стол, выпить да закусить. Зашел раз на закате калика перехожий. На гуслях играл да песни пел, всем гостям нравился. Он один смог кручину царскую развеять, за что Горон воспылал к нему искренней благодарностью. Пригласил царь калику сначала за свой стол, а после, как разговорились они, и в горницу.

Многое калика поведал. В том числе и о том, что не могло быть у царя сыновей. Ведь царица у него была особенной. До замужества носилась она по небу серой лебедью, щукой в реках плавала, могла с птицами и любым лесным зверем говорить.

Чем дольше рассказывал калика, тем сильнее мрачнел царь. Это поначалу, когда еще молод да глуп был, любил он похваляться, как встретил на берегу реки девицу, краше которой не могло быть на свете белом. Только умалчивал он, что одежу у купающейся в реке девицы стащил и тем вынудил за себя выйти. А уж об уговоре, мол, уйдет краса ненаглядная, когда седьмую дочь царю подарит, давно уж забыл и сам. Оказалась Злата той самой седьмой дочерью.

Калика дальше душу рвал отцу-батюшке, сказывал, как тот на каком-то пиру похвалялся будто никого не страшится, не указ ему сам Кощей Бессмертный.

— Было, было такое, — отвечал Горон.

— А неужто неведомо тебе, кто сосед твой? — спрашивал калика.

Горон понурился, зажмурился, но вдруг поднял голову, в глазах неожиданная надежда воспылала.

— Так разве же то Кощей? — сказал он. — Его так кличут лишь оттого, что в замке своем живет вроде как хозяин, а на самом деле будто пленник: ни к кому не ездит, пиров не устраивает, охотой и той не развлекается, поскольку замок находится на острове посреди озера зачарованного, а озеро — в самой чаще леса.