Кощег

— Все так, — отвечал калика и смотрел на царя черными очами из-под седых бровей. Пристально, испытующе, жутко. Только Горон не столько в собеседника вглядывался, сколько в собственные думы. — Может и далеко вашему Кощею до хозяина Нави, а царство его непростое да волшебное и силушки ему не занимать. Может, и не бессмертный он, а ни одному мужу не одолеть его ни в честном бою, ни подлостью. Не следовало тебе, Горон, привлекать к себе его внимания.

Царь вздрогнул и, вероятно, впервые посмотрел на собеседника. А как посмотрел, так и вздрогнул. На миг почудилось ему, вовсе не калика то перехожий с гуслями да в обносках. Седина в волосах калики отливала благородным булатом, плечи уж больно широкими показались, богатырям впору, да и стать — истинно царская. Но только на миг. Затем калика отвел взгляд, принялся перебирать струны, и наваждение пропало. Для Горона, но никак не для присутствующей при разговоре бесплотной тенью Златы.

— Знай же, царь Горон! Как исполнится осьмнадцать самой младшей твоей дочери, прилетит за ней аль кем-то из сестриц ее Кощей и унесет в свой замок, — сказал калика, ударил по струнам пронзительно и пропал, словно его и не было.

А как исчез, как царь, держась за сердце и не в состоянии вымолвить ни слова с трудом отдышался, так легкой тенью скользнула в горницу Ягафья, принесла кувшин кваса, в чарку Горона плеснула, да и сказывала:

— Ты, царь-батюшка, не кручинься и не плачь.

— Как же мне не кручиниться, не лить слез? — молвил царь. — Я уж самого дорогого и светлого лишился, а теперь знаю, что лишусь и в будущем.

— Сам же слышал посланника, — гнула свое Ягафья. — Слова его — золото.

— Да что ты такое говоришь, старая?! — вышел из себя Горон. — Не окажись он колдуном распроклятым, приказал бы я в темницу его посадить на хлеб и на воду!

— Не на того гневаться нужно, кто о зле предупредил да указал, как избежать самого горького, — наставительно произнесла Ягафья.

— Ну?

— Сыновей у тебя нет, — знахарка явно заторопилась, пока царь вновь не впал в ярость.

— И не будет уже. Ни на одну не посмотрю боле.

— Это уж твое дело, — не стала спорить да убеждать в обратном Ягафья, — ты подумай над словами, что вестник обронил: «ни одному мужу не одолеть Кощея ни в честном бою, ни подлостью».

— Получается…

— А то и получается, — она развела руками. — Ты не смотри, не смотри злыднем-то, а смекай. Семь дочерей у тебя и осьмнадцать лет впереди. За Марфу беспокоиться ни к чему. Она в следующем годе уж будет женой князя Всеволода. Лукерья тоже в девках не засидится. А вот остальные…

— Клич по землям брошу! — воскликнул Горон. — Как не оскудеет земля русская богатырями, так и богатырки на ней имеются.

Ягафья только руками всплеснула.

— За твоей дочерью явится окаянный, здесь другие девки не помогут, — и принялась загибать пальцы, подсчитывая. — Василисе четыре годика уж, учить ее поздновато, хоть и можно. О старших и не говорю. А вот последнюю, Златушку…

— Почему Златушку? — удивился царь.

— А ты глаз ее не видал, что ли?

Горон промолчал. Он младшую дочь и не видел толком, да и, сказать по правде, видеть не хотел. Хоть и понимал, что не из-за младенчика жены лишился, а разочарование больно сильное испытывал. И от того, что снова дочь народилась, а не сын — особливо.

— Истое золото, нечеловечьи глаза-то, — заверила Ягафья. — Оно важно, когда Навь в человеческом ребенке сильна. Это значит, не одному лишь миру людскому дите принадлежит. Все прочие дочери твои — люди как люди и иной судьбы для себя не желают. А вот иные, навьи дети, наоборот, жить как все не хотят.

— Да что ты меня уговариваешь? — снова начал гневаться Горон. — Дело говори.

— Ты Златушку не обижай, царь-батюшка, мамкам-нянькам не давай портить, а как на ножки встанет крепенько, отдай ее сначала мне в лесную избушку, а потом… да хоть воеводе своему в обучение. Пусть он спуску не дает, всей науке своей ратной учит. А там… и иная сторона подтянется. Чаща-то рядом, царство Подсолнечное и того ближе: оно всегда за порогом, за околицей, за речкой и лесом. Выучится Злата, вырастет и сумеет дать отпор Кощею-проклятому будь он повелителем Нави аль просто колдуном могучим.

— Навь против Нави выступит? — усомнился Горон.

— Так и люди на людей войной идут, — улыбнулась Ягафья наполовину беззубым ртом. — Здесь нет ничего особенного. Тем, кто за границей чащи заповедной сидит, не всем по нраву неспособность ее покинуть.

— То есть?..

Царю в детстве рассказывали сказки всякие. Многие из них он помнил до сих пор. О том, как хозяйничала нечисть близ дорог, а то и в села иной раз заходила. Поговаривали, бродили злыдни повсюду после старой войны. Навь с Явью ратилась, а там, где битвы, все перемешивается. И люди в царство Подсолнечное, словно на двор к себе ходили. И нечисть с людьми жила через печку. Домовые вот так и остались при людях, банники с овинными — тоже. Даже кикиморы нет-нет, а приходили, жили с домовыми как жены с мужьями и людям не пакостили. Лешим с водяными и болотниками тоже в Яви жилось вольготно. Русалки — так и вовсе люди измененные. А бывало выходили из топей такие чуда-юда, что обрусевшая нечисть спасалась бегством и помощи у богатырей просила. Так и сгинули бы в конце концов и явяне, и навяне, перемешались промеж собой, да Правь вмешалась. Калики говорили, выступили Родовичи на стороне людей, да только Горон в том сомневался. Скорее, никого старшие боги не поддерживали, а младшие тем паче: растащили по углам, всыпали всем, до кого руки дотянулись, да велели не озорничать сверх меры. Вот и весь сказ.

Навские ходоки долго потом еще озорничали, да и люди — никак не меньше. У первых богатств всяких, каменьев самоцветных да злата-серебра целые горы имелись. Кто ж такое стерпит и не пойдет добывать? А перестали, когда вырос белокаменный замок на острове посреди озера зачарованного. Кощей нечисть к порядку призвал, строго-настрого запретил границу переступать. Однако ж и людям наказал не являться в его владения, а если уж кто явится, пусть пеняет на себя.

— Выходит, не просто так нечисть всякая к замку тянется? — Горон и не заметил, как сказал вслух.

— Правду смекаешь, царь-батюшка, — согласилась Ягафья. — Нечисть границу перейти не смеет. Кощей как сам себя в замке запер, так и границы свои держит на тридцати трех замках. Но только ты не думай, царь-батюшка, будто он людской род от нави хранит. Вовсе нет! Он армию собирает, к повиновению приучает. Наступит час, снова развяжет войну и, боюсь, никому покоя уже не будет! И никогда. Живых рабов погонит через реку Смородину да по Калинову мосту.

— А Правь как же?

— Они тогда едва со злодеем совладали. Сейчас же… — Ягафья покачала головой. — Сдюжат ли? Они ведь не молодеют, царь-батюшка. Да и Явь нынче уж не та стоит. Не Святогор нынче Родину защищает. Богатырем раньше всякого второго прозвать можно было, а нынче? Нынче ратники только за пиршественным столом бахвалятся да соревнуются, кто скорее бочку зелена-вина опустошит. Скажешь, не так сказываю?

— Да так. Так, старая. Только ты о другом поведай: кому-то из ваших не надо прихода кощеева? — задумчиво проговорил Горон.

— Конечно, царь-батюшка. Я вот в избушке своей посередь леса живу — горя не знаю. Лесовики, домовые, водяные с русалками свои владения и свой покон имеют. Ни к чему нам война, не хотим ее, тьфу на нее трижды и на зачинщика распроклятого! — Ягафья сплюнула сначала через правое, а затем через левое плечо. — Не сомлевайся даже, будут у Златушки лучшие наставники, обучат как победить и чисть, и нечисть.

Злата тогда проснулась в лесной избушке у бабушки Ягафьи. Ох и ругалась та. Говорила, что, если бы леший весточку ей не прислал, Злата так и осталась бы лежать на поляне, ни в век не пробудилась бы. Конечно, Злата принялась спорить: проснулась бы, еще как! Осень наступила бы, травы завяли…

— Упырицей! — припечатала Ягафья. А потом присмотрелась, губами пошептала, головой покачала. Бросила: — Знаешь, значит? Может, и к добру, а не к худу.

Глава 3