Кошки говорят Мяу

(… Во сне! Ну, конечно же, во сне…)

валяющуюся где-то рядом его башку, отгрызенную жуткой черной тварью, двухметровой пиявкой, вырвавшейся из моего нутра, из моих раскинутых, распахнутых ног…

Я машинально шарю глазами по земле и… Вот она — круглый шар, мячик с грязно-бурым обрубком шеи, и… Он — белый, как во сне — башка Хорька белая, как снег, она…

Все плывет у меня в глазах, замусоренная земля превращается в песок и окрашивается в тускло-багровый цвет, нет, свет — этот свет льется отовсюду, он… Наконец! Наконец-то я вырубаюсь — с каким-то облегчением теряю сознание, в последний момент чувствуя, как меня подхватывают под мышки сильные руки Ковбоя…

…Створки рыла этой твари смыкаются на глотке Хорька, и… На красный песок падает круглый предмет — его башка — и застывает там, словно снежный ком. Белые, как мел, волосы скрывают от меня его лицо и обрубок откушенной шеи, из которой, наверняка, тугой струей бьет кровавый фонтан, но я этого не вижу, а просто знаю, что струя крови уходит в красный песок, сливается с ним, всасывается в него, словно песок пьет эту кровь, как выпил мою, выплеснувшуюся из моей распахнутой vagina перед вынырнувшей оттуда же..

* * *

Очнулась я уже на заднем сиденье несущейся по шоссе в город «Мазды».

— На, выпей, — Ковбой протягивает мне пластиковый стаканчик с коричневой жидкостью, и я послушно выпиваю коньяк. В животе теплеет, а в голове начинает бледнеть и таять жуткий кошмар… Даже целых два кошмара, каким-то страшным образом, слившихся в один — мой ночной и… Реальный, который был здесь, на свалке, только… Только который из них больше реальный?..

— Зачем ты привозил меня сюда? — хрипло, но довольно спокойно спрашиваю я. Зачем надо было показывать мне это?

— Чтобы ты убедилось — я тут не при чем, — говорит он, глядя мне прямо в глаза, и я вижу в его глазах… Опять страх? Нет, не совсем, но… Какую-то странную неуверенность, растерянность. — Ты же знаешь меня, я не отморозок, а если уж приходится, то… Все мило, без увечий…

— Шилом в печень, и все дела, — кивая, буркает сидящий впереди охранник. — А такое… — он крутит башкой и прищелкивает языком.

— А кто? — спрашиваю я, возвращая ему пустой пластиковый стаканчик.

— Не знаю, — он берет у меня стаканчик, достает из мини-бара бутылку «Мартеля», наливает и залпом проглатывает, как водку. — Пока не знаю, но… Узнаю, да и не в этом дело. Мы… Мы не нашли дискеты.

Ага, соображаю я, дискеты вы не нашли, но раз искали, значит, наверняка, нашли фотографии, и теперь ты знаешь про Кота. Пробить личность по фотке для тебя — плевое дело, значит, ты знаешь, кто он такой, и… Нет, ты его не станешь трогать сейчас, потому что еще веришь мне, и в любом случае знаешь, что после Хорька я с Котом не виделась — наверняка прокачал по минутам, как я провела эти сутки. И я не встречусь с ним, пока не буду знать, что ты на свалке, а уж потом…

— Значит, плохо искали, — пожимаю я плечами. — Или Хорек заныкал ее так глубоко, что… Слушай, — изображаю я испуг, — а может, он сам передал ее… Понял, что со мной выйдет облом, что ни за что не соглашусь, и решил без ансамбля, сам-бля…

— Нет, он не мог, — медленно качает головой Ковбой, и… вдруг сам опережает события и разыгрывает, как по нотам, мою игру. — Слушай, пока тут этот бардак… Пока я не выяснил все детали… Может, тебе слетать на пару недель в Штаты? Побудешь с дочкой, развеешься, отвлечешься от всех этих..? А?

— Ты что, боишься за меня?

— Да, нет, — морщится он,

(… Но что-то такое тут есть… Хотя чего ему бояться, если он сам уже вычеркнул меня из списков живущих на белом свете?.. Но что-то тут…)

— Просто ты паршиво выглядишь и… Зря я тебя сюда притащил. Словом, тебе надо отдохнуть. Двух недель хватит? Я закажу билет прямо на завтра…

Ага, ты рассчитываешь, что двух недель хватит тебе — на то, чтобы выпросить у Седого индульгенцию… Чтобы тот согласился на… И не хочешь эти две недели спать с бабой, которую надо пришить? Даже тебе, такому крутому, это как-то не…

— Нет, давай дня через три-четыре. Ну, в общем, после…

— После чего?

— После похорон, — почти шепотом говорю я. — Я хочу… Я должна быть на похоронах Хорька.

* * *

Хорька и его охранника похоронили через пять дней. Самих похорон я почти не помню — все проходило, как в тумане, потому что…

Пять ночей я почти не спала. Я трахалась с Ковбоем, я затрахивала его, как и собиралась, но… Собиралась я это делать из садистских побуждений — хотела помучить его, заставить поболеть, хотя бы поныть рудиментарный отросток его совести, — а делала совсем не поэтому. Я не хотела засыпать.

Стоило мне заснуть, как я проваливалась в жуткий, тупо повторяющийся кошмар

(… Ты еще не знаешь, что такое настоя-а-ащий стра-а-ах… Знаю! Теперь — знаю!..)

— оказываюсь там, где сверху, в мертвой серой пустоте висит багровый

(диск?.. Обруч?.. Тарелка?..)

круг, а внизу… Повсюду, на сколько хватает глаз, простирается красный — местами почти алый, а местами тускло багровый, — песок. И взгляду не за что зацепиться, разве что за огромные песчаные глыбы,

(валуны?…)

образованные из того же песка, из слипшихся друг с другом песчинок,

но почему-то взгляд не может за них зацепиться, взгляд соскальзывает с них, и…

21

… Я бегу по этому красному песку, босая, в черном мужском плаще, накинутом на голое тело — любимом плаще моего мужа, моего хозяина, — зажав в руке неизвестно откуда взявшуюся здесь

(А откуда взялась здесь я — что, известно?…)

босоножку. Я бегу, меня гонит страх, я знаю, что они где-то рядом, что они вот-вот настигнут меня, и страх толкает меня вперед, не дает остановиться хотя бы на секунду и прикинуть, откуда они могут появиться, и… Я бегу, вернее, пытаюсь бежать, но движение получается как в замедленной съемке — ну правильно, так часто бывает во сне, а это же сон, я знаю, что это сон, но от этого страх не становится меньше. Наоборот, от этого страх только усиливается и колотится в висках, в животе, в груди противными, липкими толчками, сдавливает легкие, тяжелыми комками застывает в глотке и мешает дышать.