Кошмарное преступление в курятнике

Вздох ужаса пронесся над поляной, а Кашалот продолжал нагнетать еще больший ужас:

— Девиз Бионики: «Живые организмы — ключ к новой технике». Это мы-то с вами — ключ!

— Действительно, разве я похожа на ключ? — удивилась Стрекоза, оглядев себя и даже пролетев над озером, чтобы посмотреть на свое отражение в воде, и вдруг пропела:

Ах, этот ключ, ключ к сердцу Откроет вашу дверцу…

— Помолчите, Стрекоза! — Кашалот всем своим видом ясно давал понять, что не потерпит в столь драматический момент каких-либо легкомысленных песенок. — Всякий, у кого есть сердце, должен не куплетики дурацкие распевать, а содрогнуться при виде разверзающейся пред ним бездны! Ведь некоторые из нас уже стали жертвами планомерного, поставленного на широкую ногу грабежа технических идей! Яркий пример тому — история с ухом Медузы. Дорогая Медуза, расскажите Съезду об этом преступлении.

Медуза хотела было выбраться на берег, но Кашалот остановил ее жестом, великодушно разрешив оставаться в воде. Поблагодарив его кивком колокола, она начала:

— Тяжело говорить, но и молчать не могу. Жизнь свою провела я скромно, обхожусь малым — зонтик да бахрома. Простая я, прозрачная — вся перед вами как стеклышко. Но нашелся недруг злой, попользовался моей прозрачностью… Есть y меня гордость одна-единственная — от прапрапрапрапра… я уж и не знаю, сколь-ко раз прабабушки досталась, свято берегла я ее, драгоценность мою несказанную — мое ухо. Скрывать мне нечего — вот, глядите: сосуд круглый под зонтиком моим на стебельке висит, а в сосуде камушки. Разглядели?

— Что-то на ухо не очень похоже, пробормотал Рак, осматривая этот медузий орган со всех сторон.

— Как же не ухо? — Медуза даже разволновалась. — Я ведь им слышу! Если буря где поднимется, я голос ее задолго услышу — часов за пятнадцать до того, как сама она объявится: сосуд звучать начинает, гудеть, камешки колышутся и на нервные клетки давят. И тотчас я подальше от берега отплываю, чтоб волной меня о камни не разбило. А Человек голоса бури не слышит, узнаёт он о ней по барометру — часа за два. Узнавать-то узнаёт, а приготовиться к встрече гостьи не успевает. Вот и подглядел он, какое у меня ухо, и сделал похожее. Нехорошо это, не по чести.

— Вы слышали? — воскликнул Кашалот. — Такая же участь ждет каждого из нас! — и он рубанул наотмашь ластом, как бы наглядно показывая, какая всех ждет участь…

Среди воцарившейся могильной тишины особенно громко и вызывающе прозвучал вдруг жизнерадостный смех.

— Кто смеялся? — грозно вопросил Кашалот.

Ответом был новый хохот, очень выразительный и, как ни странно для воцарившейся на поляне гнетущей атмосферы обреченности, — заразительный. Во всяком случае, кое-кто начал подхихикивать.

На Кашалота страшно было смотреть…

— Я еще раз спрашиваю, — возопил он в ярости, — кто посмел смеяться в эту трагическую минуту?!

Первой весельчака обнаружила Стрекоза.

— Это вон та птица смеется, — сообщила она.

Все посмотрели в указанном направлении и увидели расположившуюся на ветке довольно крупную птицу с бурым оперением и длинным прямым клювом.

— Наверное, у нее истерический смех — на нервной почве, от страха перед Бионикой, — предположила Мартышка.

— Так сказать, смех сквозь слезы, — сказал Гепард.

Рак выдвинул свою версию:

— А может, она просто хулиганка?

Конец спорам положила Сова, заявившая:

— Окстись, Рак, — какая же она хулиганка? Я про эту птицу наслышана — кулики наши, что в Австралии зимуют, про нее сказывали: Зимородок это тамошний, прозывается Кукабаррой, а ученые люди Смеющимся Зимородком его зовут, потому как утром, в полдень и вечером его разбирает смех. А сейчас аккурат полдень.

— Да, полдень, — подтвердил Кашалот. — И что же тут смешного?

— Кто ж его знает, — Сова развела крылья. — Только сказывают, будто не может он иначе: ровно в полдень Кукабарра засмеяться должон — хошь часы проверяй.

— Граждане, проверьте ваши биологические часы! — объявила Мартышка голосом радиодиктора. — Третий смешок дается ровно в двенадцать часов.

Кашалот, однако, счел шутку Мартышки неуместной, равно как и демонстрацию Кукабаррой точности биологических часов в ответственный и, можно сказать, судьбоносный момент, когда решается судьба…

Договорить он не успел: снова раздался смех Кукабарры, и на этот раз его подхватили почти все находившиеся на поляне. Мгновение спустя она напоминала картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в животном варианте. Повальный хохот делегатов объяснялся, очевидно, тем, что нервное напряжение, в каком они пребывали последние полтора часа, требовало разрядки.

Напрасно Кашалот, делая титанические усилия, чтобы преодолеть желание рассмеяться самому, уговаривал, требовал, просил прекратить смех, напрасно взывал к гражданской совести и прочим добродетелям — хохот продолжался. Кончилось тем, что он захохотал громче всех и продолжал хохотать, не в силах остановиться, даже тогда, когда общий смех прекратился.

Гепард, конечно, не преминул заметить по этому поводу:

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

— Вы… вы пра… ха-ха-ха… правы, Гепард, — сквозь смех подтвердил эту истину Кашалот, и все обратили внимание, каким бодрым и решительным тоном он заговорил. — Да, смеяться последними будем мы — если не станем покорно ждать, пока Человек похитит один за другим наши патенты и ноу-хау! Надо действовать, и действовать решительно!

— Какой резкий поворот от отчаяния к надежде! — Удильщик не скрывал радости.

— Вот что может сделать здоровый жизнерадостный смех! — воскликнула Мартышка.

— Конечно, смех всё может сделать, — согласилась Стрекоза. — Ну, а мы — что можем мы сделать против Человека?

— Что делать? — переспросил Кашалот и победоносно оглядел аудиторию, — прежде всего — не поддаваться панике. Еще не всё потеряно. Бионика — совсем молодая наука, и Человек успел использовать лишь ничтожную долю наших технических секретов. Необходимо немедленно объединиться и создать организацию, которая защитит приоритет нашей великой матери Природы — ведь мы ее полномочные представители, не так ли?

Все с полным единодушием заверили, что это именно так.

— Я уже все продумал, — продолжал Кашалот. — Мы назовем эту организацию Комитетом Охраны Авторских Прав Природы!

Едва он закончил эту фразу, как раздался крик, ставший вскоре известным всей нашей планете: «КОАПП! КОАПП!» Его издала птица с довольно своеобразной внешностью: высокая, стройная, на длинных, как у Журавля, ногах, почти вся в белом — этот нарядный цвет оттеняли лишь черные «штаны», черные маховые перья и особенно эффектно — пучок черных перьев на голове, торчащих наподобие писчих перьев, какие в старину закладывали за ухо писари. Желтые ободки вокруг глаз, напоминавшие очки, придавали птице ученый вид…