Кошмарное преступление в курятнике

— Это он умеет, — одобрительно заметила Сова.

— Ох уж эти личинки, — продолжал Рак. — Родители их, правда, тоже не подарок — взрослые хрущи объедают листву на березе, липе, клене, тополе… Но отпрыски у них — настоящие бандиты, негде пробы ставить! Я навел справки: в иные годы от личинок майского жука в лесных питомниках, в том числе и в еловых, гибнут все всходы и саженцы, до единого!

— Это ж надо, какие гены бывают зловредные, — Сова сокрушенно покачала головой. — Эх, Бекаса бы сюда с юга вызвать, Дупеля лесного, Вальдшнепа — клюв у них длинный, тонкий, в землю глубоко втыкается, а на конце клюва клеточки особенные: шевельнется где личинка — клеточки чуют.

— К сожалению, милая Сова, клеточки сейчас не помогут, — печально сказала Стрекоза. — Ведь зимой личинки не шевелятся — они затаились до весны.

— Но обезвредить их необходимо именно сейчас, пока они не успели натворить бед! — решительно заявил Кашалот.

— А как их найдешь? — Рак беспомощно развел клешнями. — Хоть бы кто-нибудь из юных биоников изобрел прибор для поиска личинок под землей, а то просто клешни опускаются…

— И напрасно! — донесся откуда-то снизу тоненький голосок. Из дупла в основании пня выглянул крошечный зверек, напоминавший миниатюрную мышку, и весело продекламировал:

Клешни не опускайте и хвосты И носа никогда не опускайте — Надежды от себя не отпускайте И не сжигайте за собой мосты!

— Кто это? — спросил Кашалот, стараясь разглядеть малютку-декламатора.

— Мышонок! — радостно объявила Стрекоза. — Какой малюсенький, какой хорошенький!

Зверек улыбнулся и выдал еще одну порцию стихов:

О, Стрекоза, скорей глаза открой-ка, Вглядись внимательней в один мой носик лишь, И ты увидишь — вовсе я не мышь, А чемпионка мира Землеройка!

— Что, Стрекозушка, опростоволосилась? — засмеялась Сова. — Вот я бы нипочем ее с мышью не спутала — у мышей-то такого длиннющего носа отродясь не бывало.

Землеройка тотчас откликнулась на это заявление четверостишием:

Прислушайтесь к тому, что говорит Сова — В вопросе о мышах она всегда права! Но ведь и мы, друзья, — закон для всех един, — Неплохо знаем то, что хорошо едим…

— Тонко замечено, — оценил Кашалот. — Я, например, неплохо знаю кальмаров, особенно глубоководных. Дорогая Землеройка, вы назвали себя чемпионкой мира — это не поэтическое преувеличение?

— Напротив — преуменьшение! — заверила крошечная собеседница и для вящей убедительности провозгласила:

Во весь свой голос заявляю звонко: Я не единожды, а дважды чемпионка!

— Землеройки — самые маленькие из млекопитающих, — пояснила она, переходя на прозу, — а я — самая малюсенькая из землероек: моя длина всего лишь три с половиной сантиметра. Недаром мое имя — Карликовая Белозубка!

— О, так это вы героиня знаменитой сказки «Белозубка и семь гномов?» — обрадовался Кашалот, спутав Белозубку с Белоснежкой.

Из деликатности Землеройка не стала его поправлять.

— Я героиня не только этой сказки, — сказала она с гордостью. — А «Дюймовочка»?

— Надеюсь, очаровательная Дюймовочка, — Гепард галантно поклонился, — вас не забыли включить в «Книгу рекордов» Гиннесса, причем дважды? Кстати, а в чем ваше второе мировое достижение?

— В чревоугодии, — последовал ответ. — Попросту говоря, в обжорстве.

Все, кроме Гепарда, были несколько шокированы этим неожиданным признанием, Гепард же одобрительно улыбнулся, заметив:

— Прелестно! Что называется, обезоруживающая откровенность.

— Она обезоружит вас еще больше, когда вы ознакомитесь с цифрами, — заявила Землеройка, ничуть не смутившись. — В них больше поэзии, чем в иных стихах! Судите сами. Я вешу чуть больше грамма — один и две десятых, если точно. А съедаю в сутки шесть граммов, то есть в пять раз больше собственного веса.

— В пять раз?! — неисправимый скептик Рак захихикал. Чемпионка смерила его насмешливым взглядом и продекламировала:

Я вижу, кое-кто не верит и смеется, Он сомневается — мол, как ей удается Свершить сей подвиг, несмотря на малый рост? Что ж, я отвечу — мой секрет предельно прост: В труде и в праздности, в веселье и в беде Я никогда не забываю о еде!

— А если говорить прозой, ем я почти непрерывно, перемежая это приятное занятие кратковременным сном. И столь же непрерывно размышляю на интереснейшую философскую тему: мы едим для того, чтобы жить, или живем для того, чтобы есть? Я склоняюсь к последнему. Ведь срок жизни, отпущенный нам, землеройкам, всего пятнадцать месяцев, и надо прожить их так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые месяцы, то есть прожить достойно. А что может быть достойнее чревоугодия?

— Вы, конечно, шутите, — обескураженно произнес Кашалот. — Это… это настолько не вяжется с вашей поэтической натурой…

— Почему? — маленькая поэтесса задорно вздернула носик. — Отлично вяжется!

Можно есть днем и ночью, зимою и летом, И стихи сочинять неплохие при этом… Аппетит не мешает быть классным поэтом — Объедаться нельзя, занимаясь балетом!

— Вообще, между едой и поэзией гораздо больше общего, чем принято считать. И то, и другое — прием пищи: в первом случае для тела, во втором для души. Читая стихи, мы ритмично открываем и закрываем рот — и то же самое делаем при еде. И в стихах, и в пище можно быть либо разборчивым, либо всеядным. Причем, заметьте, отношение и к тому, и к другому обозначается одним и тем же словом: вкус — он может быть как художественным, так и гастрономическим. Наконец, возможна и непосредственная связь: разве стихи не кормят поэта? Не всегда досыта, но это уже другой вопрос… А какие поэтические озарения осеняют, когда попадается лакомый кусочек! Схватишь какое-нибудь насекомое — например, жука…