Космическая шкатулка Ирис

– Не так разве?

– Нет. Успокойся. Коли уж у нас такое доверительное общение вдруг возникло, то я и скажу. Я люблю Кэрша, как и любила. Точно так же, как мой Кон-Стан любит свою прежнюю подружку-путешественницу. И в любую минуту он, не скажу, что с лёгкостью, а покинет меня навсегда. У него все упования связаны с его Родиной, там остался смысл его жизни. Там его родные дали, его семья, его светоносное небо. У нас и нет с ним тайн. Но неодолимые обстоятельства, у каждого из нас свои, развели нас по разные стороны в нашем жизненном пространстве с теми, кого мы любили и любим.

– А! – воскликнула Ола, – вот оно как! Так не зря Кэрш скитается столько лет в одиночестве? Ждёт твоего возврата к себе?

– У него и спроси, чего он там ждёт. Я не собираюсь этого делать, – ответила Икри.

– Так что будем делать? – обратился к ней Кон-Стан. – Пустим и накормим твоего бывшего друга? Или он не сможет дойти обратным путём от утраты сил.

Икри молчала. Это был тот самый случай, когда молчание – знак согласия. И как не хотелось Оле общаться в данную минуту с Кэршом-Толом, а выбор гостей был не за ней. На то была воля хозяев. Кон-Стан встал и вышел за пределы импровизированной гостевой комнаты.

– Выходит, не забыла ты его, – проворчала Ола, сама не понимая, отчего это Икри вызывала в ней такое вдруг возникшее неприязненное чувство. А причина была в том, что Ола не понимала женщин, которые всегда и всюду находят себе объект для любви, какие бы сокрушительные потрясения ни постигали их. При этом умудряются и сами стать объектом обожания для других, не обладая особенно-то ничем выдающимся в себе. Ола никогда не считала длинноногую и прямую как палку Икри красавицей с её белёсыми бровками, волосами цвета соломы, глазами, подобными подкрашенному искристому кварцу. Как и прочими достоинствами тех, кого принято было считать мутантами. Хотя мутантами они и не являлись. Ни с медицинской, ни с антропологической точек зрения. Это были просто другие существа, с другой глубинной структурой, хотя и весьма похожие внешне на окружающее большинство исконных жителей Паралеи. Но что значит исконные? Кто был прежде, кто будет потом? Никто о том не знал и не объяснял ничего внятного.

– Я и не бактерия, чтобы не иметь в себе памяти, – ответила Икри.

– А чего же тогда говоришь, «забыла наглухо»…

– Ола, чего ты лезешь ко мне в душу? Я, конечно, понимаю, тебе предстоит весьма душевно затратная встреча с сыном и его семьёй, но такое негодное поведение никак тебя не оправдывает.

– С чего бы «душевно затратное»? Это будет самый счастливый миг, когда для меня начнётся совсем новая жизнь. Я же заново родилась из непроглядной мглы прошлого. И вот скажи ты мне, неужели любовь Кэрша в те годы была так невыразительна сама по себе, что ему приходилось хлестать «Мать Воду»?

– Он пристрастился к ней лишь в годы смуты. Он всё потерял. За это, за его постыдную слабость и безволие по жизни, я и ушла от него.

– И прогадала! Он опять сумел вскарабкаться на весьма престижную высоту в управленческих структурах, а ты осталась в своей деревне, никому не нужная. Если бы не скиталец, ты так и жила бы со старой четой Инэлией и Хор-Архом, собирая с ними травы и прочие минералы для того, чтобы варганить лекарства для простого люда. Да и то, как говорил мне Кэрш-Тол, они воздействовали скорее информационно на своих пациентов, даже мистически, чем руководствуясь наукой…

– Твоей науки они не знают, да и знать не хотят. Любая наука разновидность сектантства. А они стоят на другом уровне понимания Вселенной.

– То-то ты так преисполнена была всю жизнь своим особым высокомерием ума, немного иначе его выражая, чем Инара, а всё же всякому давая понять, что лучше тебя нет никого вокруг. Моя мама Айра всегда меня учила: «Давай всякому понять, что ты его лучше, умнее и значимее. Пусть не любят, а будут невольно преклоняться. А как будешь всем сестра родная, да любящая, – так затопчут, исклюют всю до самой мездры». Мою маму, правда, мало кто любил, но боялись её.

– Твоя сестра Рамина, кажется, имеет дочь от Кэрш-Тола? – спросила Икри, делая вид своей полной невозмутимости. Что было не так. Не так! – злорадствовала Ола, ясно видя не зрением, а чувством пульсирующую больную точку Икри. Икри сама некогда жаждала детей от Кэрша, но не случилось…

– Кажется, моя сестра не от него родила свою дочь, – ответила Ола, не будучи жестокой. – Да и когда бы они успели хоть кого породить, разбежавшись через полгода? А в Храм Надмирного Света Кэрш повёл мою Рамину, когда та была в тягости. Таково было условие его освобождения от кары закона со стороны Сэта. А Сэту такую вот мысль внушила я. Я не хотела, чтобы Рамина стала падшей и кинула хоть малейшую тень на наш славный род.

– Ваш славный род? Чем же был он славен? Своим распутством и влиянием в прошлом неправедном устроении жизни?

– Считай, как хочешь. Я по любому смогла всунуть в тебя намного больше жгучих мелких жал, чем ты в меня.

– Ты насмешница, Ола, – Икри рассмеялась. – Но я даже не почувствовала твоих укусов. – Она наигранно почесала свои руки, одну другой.

Внезапное появление в настоящем прошлого времени Икри, у которого лицо Кэрш-Тола

Неизвестно, во что вылилась бы такая вот неприязнь гостьи к той, кто накрыла для неё стол, как в комнату вошли Кон-Стан и потрясённый Кэрш-Тол. Кэрш пучил глаза, не понимая, куда он попал. Он даже не узнал Олу, поскольку меньше всего ожидал увидеть её здесь, а вот Икри он узнал сразу же.

– Здравствуй, Икри, – сказал он сипло. – Не ожидала такой вот встречи? А я давно тебя выследил…

– Садись. Поешь хоть, – ответила Икри, – а то свалишься на пол от усталости. – Она заботливо подвинула ему нетронутую порцию Кон-Стана, поскольку лишней тарелки, как и лишней порции рыбы у неё не было. С тою же изящной заботливостью она налила ему полный прозрачный бокал алого сока. Он выпил его залпом, заметно двигая своим кадыком.

– Уф! – отдулся он, – как же здорово и вкусно! – и жадно накинулся на еду, отрывая крепкими зубами крупные куски от ноздреватого хлеба. – Горячий? – удивился он на хлеб. – Разве ты печёшь тут хлеба?

Икри незаметно подбросила ему овощей со своей тарелки. – Я только его разогрела. А пекла хлеб Инара.

– Кто? – спросил Кэрш с набитым ртом. – Инара? Не помню такую.

– Да всё ты помнишь, – отозвалась Икри.

– Зачем мне её помнить? Наши жизни никогда не пересекались.

– Ну-ну. Хоть в этом тебе повезло, честный ты мой. А обратись она к тебе непосредственно, чтобы ты свёл её с братьями Ян, так тебе тоже пришлось бы отвечать за участие в преступном сговоре. Ты всегда обладал уникальным даром в отрицательном смысле, что весьма часто влезал в конфигурации преступных людей, где тебя использовали втёмную. Если бы не способность Тон-Ата прозревать не только незатейливые и юркие мыслишки обычных людей, но и тёмные днища преступников, то с тобой и разбираться бы никто не стал. Взяли бы как пособника. Тебя же братишки Ян весьма активно оговаривали. Каждый по своей причине, видимо. Не касайся всё то дело сына Тон-Ата, с тобою никто не стал бы разбираться отдельно, – повторила Икри. Говоря о взаимно саднящих вещах, Икри была сама любезность и лучезарное спокойствие.

– Хочешь сказать, что ваш закон несправедлив? Тупо слеп и пристрастен?

– Это уже давно не наш, а всеобщий тут закон для всех. В том числе и твой. Икри хотела сказать, что как бы ни был справедлив закон, его пока что приводят в исполнение люди старой формации, не склонные к долгому размышлению и излишнему состраданию. И загрузку подобных людей совершало ваше правящее тогда сословие. Ваши отцы-аристократы не думали, что их дети вкусят плоды своих посевов. – Кон-Стан стоял у фальшивого окна, спиной к прочим, глядя в фальшивую же глубину иноземного пейзажа. Но иноземным он был для Олы, Икри и Кэрша, а для Кон-Стана родным. Кэрш дёрнулся от звука его голоса, его шея и заметно похудевшее за все эти годы лицо заметно налились тёмной кровью. Он казался Оле почти старым, хотя он был намного моложе неё. Вдоль его загорелых щёк были заметны лощины, как бывает у тех мордатых людей, что резко худеют по той или иной причине. Ола рассматривала его и не понимала, как Икри могла его любить хоть когда? Чем, собственно, он влюбил в себя и Рамину? А Рамина точно была влюблена в первое время, забыв о том, кто и сделал ей ребёнка. Своего загадочного Ва-Лери, никогда так и не найденного Олой. А она того хотела, чтобы призвать его к совместному взращиванию плода от их с Раминой взаимного посева. Ола вдруг впервые задумалась о словах полубезумной Финэли. Та говорила когда-то о пришествии в павильон Рамины заоблачного бродяги. Но Ола только отмахивалась. «В каком смысле он заоблачный? Дурак что ли, ничего не соображающий в жизни? Пустой и легковесный»? «Ты сама подумай хорошенько, о чём я тебе толкую. Оберни лицо внутрь себя», – гнула своё старуха, любившая напустить тумана там, где можно говорить чётко и ясно. А на самом деле она намекала Оле на то, что Рамина столкнулась грудь с грудью где-то на запутанных тропах бытия с таким же пришельцем, как в своё время и она, Ола. Но для Финэли всё, что касалось взаимоотношений полов, было табуировано. Тем более, что Сирта воспитывал не родной отец, который по представлениям Финэли ни о чём не догадывался. Она не могла произнести вслух столь страшную в её мнении тайну.