Космическая шкатулка Ирис

– Как же твой муж Хагор? Он так и не узнал, что ребёнок не его?

– Как же он мог не узнать, если был неспособен к зачатию детей? Хагор очень злился на меня. Но не потому, что ревновал. Нет. К тому времени он меня не любил. Я думаю, что он перестал любить меня давно, как только появился Ричард…

– А это-то кто? – Икри нахмурила брови, поражаясь тому, какой блудной была её мать в молодости, а ещё смела упрекать её, Икри, за единственного мужчину её жизни. Кон-Стан был её вторым мужчиной.

– Ричард был отцом моей первой дочери, а для меня так и остался единственным избранником моего сердца.

– А вторая дочь… – Икри запнулась, – Кто был отцом моей мамы? Надеюсь, не тот старик с тёмными мешками под глазами, кто сидел с тобою только что?

– Колаф-Ян? Нет, конечно! Но сказать, кто был отцом твоей мамы я пока не готова. Как-нибудь в другой раз. При условии, что я захочу о нём вспомнить. Не перебивай меня своими вопросами. Если спросила о мальчике, то дослушай до конца. Я родила своего мальчика на базе пришельцев в подземном городе. Они и забрали его к себе, поскольку мне он был постыдной обузой. Почти год ребёнок рос без имени, но не скажу, что без любви. Все любили его в подземном городе. Особенно к нему был привязан один из пришельцев, он же его и забрал вместо сына, когда вернулся на свою Родину. И я даже не знаю, каким именем одарил его тот, кто и заменил ему отца. Хагор умышленно поселился в этой местности. Он же знал, что тут жила моя вторая дочь. Только я этого не знала. А чутьё, которое шептало мне о том, что она где-то рядом, так и не подсказало мне, в каком конкретно месте дочь обитала. Какая она из себя. А может быть, я и сама запретила себе искать её. Это было бы жестоко по отношению к её новой матери. И к ней тоже. Такая вот, дочка, путаная, перепутанная у меня жизнь. И не могла она быть другой, поскольку не была я никогда ни настоящей женщиной, ни настоящей матерью… Ты, родившись на этой планете, лишь через год научилась по ней ходить, а я через год уже стала матерью. Мой прежний опыт и мой нездешний ум не оказались тут пригодны… Любя мужчин, рожая детей, я оставалась дитём незрелым! Как и несчастный Хагор, с которым мы бродили по здешним ландшафтам, как по миру абсурдных сновидений… И не за что мне упрекать тебя, росинку мою чистую и единственную…. – Инэлия заплакала. Икри сидела и вздыхала, не смея притронуться к страдающей матери-бабушке, поскольку не знала, будет ли тою принята её ласка-поддержка.

Молчание небес

Благосклонность судьбы, явленная Оле – Мон

Непонятно, как это произошло, но взору Олы открылись вдруг неоглядные просторы, бьющие жизнеутверждающим светом в проём узкой неровной расщелины. Назвать её полноценным выходом было бы сложно. Чтобы в неё протиснуться, надо было быть прежней и тоненькой Олой – Физ, а не теперешней огрузневшей женщиной Олой – Мон. На её изумлённых глазах расщелина медленно раздвигалась там, где только что была гладкая и каменная стена. При этом ни звука, ни скрежета она не услышала, как и страха почувствовать не успела, настолько удивление охватило её всю целиком.

И вот уже полноценная полностью открытая арка словно бы приглашала выйти наружу, и нечто толкало в спину: выходи скорее! И уже не хотелось снова нырять в полутьму, полную непонятных опасностей и невнятных шорохов, хотя шорохи были вызваны её же шагами, а опасности находились в её же воображении. Будь, что будет! Ведь недавно же мечтала о смерти, а тут нате вам, – выход в неизвестность, где вполне могут быть скрыты и смертельные ловушки, уже не казавшиеся страшными из-за насыщенного светом и теплом воздуха, трепета близкой листвы и птичьего гомона.

Слегка выщербленная дорожка, подобная рукотворному и умеренно пологому пандусу, совсем не страшно приглашала её сойти вниз, в насыщенную цветением долину. Ола увидела чуть вдалеке высокое строение, похожее на башню с различимой смотровой площадкой по её верху. Рядом с башней располагались и другие строения необычной конфигурации.

Скорее чутьём, чем глазами, она не увидела, а учуяла, – там жизнь! Там кто-то обитает. Она и услышала! Там гомонили дети! Только дети и певчие птицы способны создавать такие мирные и далеко распространяющиеся звуковые волны. Где есть веселящиеся дети, там нет опасности. Воздух был свеж, даль неоглядна, небо чистое и предвечернее.

Ола удивилась тому, что так долго она бродила по тоннелям, войдя в них рано утром, а выйдя уже к вечеру. И ведь время не ощущалось, и ведь голода и жажды не было. Но едва она о том подумала, как ощутила сильную жажду. Она выпрямила спину с заплечным походным баулом, где был нехитрый сухой паёк и ёмкость с напитком, решив перекусить на первом же удобном месте. О приближающейся ночи она и не беспокоилась. Ещё стоя на высоком уступе, она видела внизу гладь насыщенно-синего озера и часть песчаного пляжа, свободного от растительности, довольно густой и местами непролазной.

Вокруг гудела настырная мошкара, давая ей понять, что наступает час её разгула, и о блаженном отдыхе она зря размечталась. Чем ближе она спускалась к берегу, тем меньше зудела настырная мелюзга, отчего-то застревая среди зарослей, и не желающая лететь к воде. Подойдя совсем близко к водной глади, на которой мягко и даже ласково, уже не раздражая глаз своим накалом, играли лучи светила, неспешно и наклонно скатывающегося к месту своего каждодневного ухода, Ола увидела большой удобный камень, будто умышленно кем-то отшлифованный под сидение. Даже подобие наклонной спинки сзади было, чтобы удобнее устроиться и отдохнуть.

Было это игрой природы или кто-то и когда-то умышленно приспособил камень под сидение, ей было неважно. Она плюхнулась на каменное сидение, улавливая приятную теплынь поверхности и застывая в долгожданном отдыхе. Стало настолько хорошо, что никаких мыслей в голове у неё не было. Она достала холодную выпечку и вонзила в неё зубы. До чего же вкусно! Пожалуй, много уже лет она не ощущала такого острого удовольствия от еды. Вот уж правду говорят, что голод – лучшая приправа к любому блюду. Ола задумалась о странных вещах. О том, что, прожив столь немалую жизнь, она никогда, ни единого дня не голодала! Она всегда соблюдала режим, всегда и всюду еда не была для неё проблемой, хотя жизнь её и делала весьма замысловатые виражи, безжалостно швыряя её о камни судьбы и вдребезги разбивая сердце. По счастью, не голову. Голова была всегда ясной и всегда способной осмысливать планы выхода из житейских катастроф. А у кого их не бывает? Есть ли такие счастливчики? Вот бы взглянуть на такого человека хотя бы однажды. Собирая крошки с подола своего длинного и походного платья, она решала чисто отвлечённую задачу о том, для чего и кем человеческую чувствительную и непрочную структуру дырявят, а то и рушат испытания всякого большого и малого калибра? Ола не была религиозной, хотя и атеистом-рационалистом она не была. Образование было не полное для того, чтобы быть научным скептиком в отношении наличия Создателя где-то в более сложно устроенных измерениях, и в то же время она была весьма начитанной и критической, чтобы слепо верить жрецам культа Надмирного Света.

Ола огляделась более внимательно. Странные деревья окружали её. Их корни напоминали огромные птичьи лапы, пытающиеся вылезть из почвы как можно больше, а не запрятаться в её надёжную глубину, как следовало бы. На их стволах росли многоэтажные выпуклости, – одна над другой, – наподобие лесенки, и было неизвестно, болезнь ли это самих деревьев или такова обычная их форма. Обладай Ола карликовым ростом, так и влезла бы на самую верхушку, где зрели розовато-бежевые плоды, а те из них, что свалились вниз и разбились, издавали сильный аромат, – вкусный. Но попробовать плоды на вкус, женщина не решилась.

– Сирт! Ах Сирт, мой мальчик, – произнесла она печально и тяжело вздохнула. – Где ты, мой заблудившийся и прежний трепетный птенец, давно ставший матёрым мужичищем? Едва не ставший убийцей своего ближнего? Что за помрачение на тебя нашло? И оставило ли оно теперь твою голову? Твою обычно задумчивую голову, полную сострадания ко всем живущим, полную отнюдь не скверных и злобных мыслей, а поисков адекватных ответов на сносящие порой и крепкий ум загадки явленной жизни.

Ола обернулась несколько в сторону и увидела на далёком берегу полупрозрачные вершины ещё более далёких гор. Их очертания перетекали в зелёное гаснущее небо, а облака розоватой растительности, повисшей где-то у подножия тех гор, но выше уровня самого озера, вдруг показались ей небесными садами, полными волшебных плодов, вкусив которые сразу узнаешь все тайны мира. И кто-то давно забытый и некогда родной звал её туда, – явно мужской силуэт, так похожий на того, чьё имя навсегда было табуировано. Загадочный и вдруг возникший зеркальный блик ослепил её. Она закрыла глаза не от нестерпимой боли, а чтобы не ослепнуть от красоты нездешнего пейзажа, чтобы не увидеть воочию того, кого вдалеке не было, да и быть не могло.

Длинная тень упала на камень, на Олу. Она увидела тень даже с закрытыми глазами. И открыв их, увидела длинные стройные ноги, обутые в странные ботинки. Штаны незнакомца были, впрочем, вполне обычные. Дешёвые довольно штаны. Простонародные. Ола так и не изжила своего сословного снобизма, хотя и сидел он в ней где-то очень глубоко и скрытно от других. Поднять глаза выше ей было страшно. Светловолосый молодой незнакомец стоял к ней лицом, освещаемый сзади низкой предвечерней Ихэ-Олой, и поэтому она не сразу его разглядела. – Ар-Сен! – вдруг произнесла она, и её губы заплясали сами по себе от вдруг возникшей всеохватной дрожи. Она даже не сообразила, что настоящий Арсений давно уже не молод, как и она сама. – Ты пришёл меня забрать в Надмирные селения? – Она перевела взгляд на тот далёкий берег, где и померещился ей Ар-Сен – возлюбленный её юного некогда сердца, обладатель её глупого и прекрасного тогда тела. Там не было никого, ни единой души. А розоватые облака растительности – миражных садов гасли на глазах, погружаясь в сумрачную тень. И не смог бы никто живой и настоящий так вот быстро перелететь через водную преграду и очутиться здесь у камня.