Космонавт. Том 2
Шрифт:
Он говорил так, что я отчётливо видел — не юлит. Он и правда был убеждён, что это они — инструктора — предназначены для курсантов, а не наоборот. И я был с ним полностью согласен. Это должен осознать и понять каждый хороший педагог.
Но с ним никто с ним никто и не спорил, лишь согласно кивали. Простая, но глубокая истина, выстраданная войной и годами службы. Инструктор — не надсмотрщик, а наставник, старший товарищ, который ведет за руку в сложный мир неба, чтобы потом отпустить в самостоятельный полёт. И видеть в курсанте не «объект обучения», а будущего коллегу, возможно, лучшего, чем ты сам. Эта мысль, озвученная так просто и ясно, резонировала во мне. В моей прошлой жизни я и сам был таким
После слов полковника наступила тишина, которую нарушил капитан. Он хитро прищурился, глядя на Павла Ивановича:
— Говоря о чувстве машины и ответственности, Павел… Помнишь наш спор прошлой осенью? Кто точнее посадит «спарку» на «блин»? — «Блином» в училище называли круглую бетонную метку в центре посадочной полосы, попадание в которую считалось высшим пилотажем инструктора.
Павел Иванович напрягся, но в его глазах постепенно разгорался лихой огонёк:
— Помню. Так и не выяснили тогда.
— Так вот! — Капитан забарабанил пальцами по столу. — Предлагаю завтра, перед утренними вылетами с курсантами, раз и навсегда выяснить этот момент! — Он оглядел стол. — Свидетели есть, отговорок не будет.
Подполковник широко улыбнулся и подался вперёд, в его глазах заиграли «хищные» огоньки:
— Идёт, Максим. Готов напомнить тебе, кто здесь главный ас точных посадок. Но… — Он сделал паузу, и его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по лицам курсантов за столом. — Но чтобы не нарушать учебный порядок, посадку совершим после упражнений с курсантами.
Капитан прищурился и он медленно кивнул, обдумывая предложение. Потом его лицо расплылось в широкой, чуть хитрой улыбке. Он повернулся ко мне, ткнув в мою сторону пальцем:
— Ну что, Громов? Готов завтра пари выиграть вместе со мной? Задняя кабина «спарки» — твоя. Нам и так лететь завтра вместе предстояло, теперь двойное удовольствие будет. А там… глядишь, и сам покажешь, на что способен, раз уж тебе доверили машину на показательных выступлениях седьмого ноября. — Он подмигнул. — Не струсишь ежели чего?
И вот снова все взгляды были прикованы ко мне. Я отставил стакан с чаем, встретил взгляд капитана и уверенно проговорил:
— Не струшу, товарищ капитан. Всегда готов, — я чуть усмехнулся, — как пионер.
Капитан хохотнул и снова протянул мне руку через стол:
— Вот это по-нашему! Договорились, орёл! Завтра, на рассвете выезд. Не проспи!
В комнате снова заговорили, зашумели. Спор «слонов» стал центром всеобщего оживления. Но я уже не вслушивался в детали разговора. Я встал и подошёл к окну, всмотрелся в заоконную мартовскую тьму, где где-то там, на летном поле, мне предстояло завтра доказать этим легендам, что я не просто везучий парень с удачной посадкой в прошлом. Что я — свой. Что небо — это не просто работа или временное увлечение. Это часть меня, мой внутренний огонь, то, чем я горю.
Глава 22
Сон показался мне одним мгновением: едва я лёг и закрыл глаза, как уже нужно было просыпаться. Встал, отбросил одеяло, натянул поверх кальсон синий хлопчатобумажный комбинезон летной формы — все движения отработаны до автоматизма, в полутьме, под аккомпанемент сопения и шарканья десятков таких же курсантов. Быстро, без суеты. В прошлой жизни я привык к этому моменту; и здесь я воспринимал ранний подъём как необходимый ритуал, ступеньку к небу.
Через пятнадцать минут мы уже стояли в строю на плацу, под пронизывающим мартовским ветром Волгограда. Раннее утро, серое, промозглое. Фонари еще горели, отбрасывая длинные тени. Командир роты, старлей с кислой миной на лице, пробежал по строю взглядом, пробурчал что-то про дисциплину и бодрость духа. Затем отдал команду:
— На завтрак… Шагом… МАРШ!
В
столовой всё прошло обыденно, без изменений: гул голосов, запахом каши, стук ложек о тарелки. Быстро, почти не разговаривая, мы поглощали утренний паек. Чай — горячий, сладкий, почти кипяток — гнал остатки сна. Зато Зотов, сидевший напротив, всё ещё сиял после вчерашних событий.— Серёга, ну как ты? — Спросил он, проглотив кашу почти не жуя. — Ты ж сегодня с Максимычем летишь! На «спарке»! Готов? Волнуешься?
— Готов, — кивнул я спокойно. — Не волнуюсь.
Степан считал моё нежелание разговаривать и продолжил поглощать пищу молча. Не знаю, о чём он подумал, но с расспросами о предстоящих полётах и о споре инструкторов он больше не лез.
После завтрака нас снова ждало построение. Но теперь уже не у казармы, а у автопарка. Нам предстояло ехать не на автобусах, а на видавших виды грузовиках. «Шишиги», как их называли в народе, с высокими бортами и брезентовыми тентами.
Когда прозвучала команда: «По машинам!» — мы, без лишний разговоров, полезли в кузова. Внутри обстановка тоже была знакомой — холодный металл сидений, запах бензина и папирос.
Двигатель заурчал, выхлопные газы ударили в нос, и колонна тронулась по проселочной дороге, ведущей к аэродрому. Трясло изрядно. Мы молчали, кутаясь в воротники комбинезонов, наблюдая, как серые предрассветные поля сменяются взлётной полосой и силуэтами самолётов на стоянках. Среди курсантов отчётливо чувствовалось лёгкое напряжение. Смесь волнения, сосредоточенности и страха, который у курсантов на первых курсах не исчезал полностью перед вылетом.
Гул двигателей, команды, доносящиеся из динамиков, запах керосина и металла. Мы на месте. Я выглянул наружу и осмотрелся. Инструкторы и техники сновали между самолётами. Наши курсантские Як-18А стояли аккуратными рядами на открытых стоянках, их серебристые фюзеляжи и красные звезды тускло блестели в утреннем свете. Рядом, на отдельной стоянке, виднелись более стройные силуэты МиГов — те самые, на которых летали инструкторы и старшекурсники.
Начались занятия. Построение у самолетов, доклады инструкторам, предварительный осмотр матчасти — «обход по кругу»: шасси, рули, плоскости, стыки. После следовал запуск двигателей. Гул стал заполнять окружающее пространство. Первые пары курсантов и инструкторов рулили к старту. Начались вывозные полёты по программе. Кто-то отрабатывал «змейку», кто-то — «восьмёрки», кто-то — простейший пилотаж: виражи, горки. В небе над аэродромом появился целый ансамбль учебных машин.
Я летел с Максимычем не первым. Сначала была плановая тренировка с моим штатным инструктором, старшим лейтенантом Звягинцевым. Мы отрабатывали точность выдерживания режимов полёта и расчёт на посадку. Стандартная работа, но я выложился по полной, стараясь не допускать ни малейшей ошибки. Звягинцев, обычно скупой на похвалу, после посадки коротко бросил: «Нормально, Громов. Чётко». Для него это было высокой оценкой и этим он мне сильно напоминал Смирнова из Чкаловского аэроклуба.
Время шло. Солнце поднялось выше, разогнав утреннюю хмарь. Полёты продолжались. И вот настал момент, которого ждали, если не все присутствующие, то большая их часть. Я видел, как к одной из «спарок» — УТИ МиГ-15 с бортовым номером «25» — подошли Павел Иванович и его курсант-второкурсник, назначенный на этот полет. Максимыч тронул меня за локоть:
— Ну, Громов, пойдём, понаблюдаем. Скоро и наш черёд настанет.
Мы стояли недалеко от КП, откуда был хорошо виден весь аэродром, особенно то самое место — центр полосы, где находился выкрашенный на бетоне «блин», метка диаметром метров десять с контрастными бело-красными полосами. Задача у спорщиков была одна: коснуться основными колесами шасси точно в его центр.