Кот и мышь
Шрифт:
С исцарапанными руками и колотящимся сердцем Тинка поднималась все выше и выше, а Дей следовал за ней, наполняя пещеры эхом своего голоса. Она знала, что, выбравшись из туннеля, не увидит перед собой ничего, кроме пропасти глубиной в двести футов...
Голова кружилась, ноги переставали подчиняться, горло и грудь разрывались от боли. Тинка почувствовала, как рука Дея ухватила ее за подол юбки, и с трудом вырвалась, но понимала, что в следующий момент он схватит ее снова. Впереди на расстоянии пяти-десяти футов маячил свет — выход из этого мерзкого скопища мрака и слизи, не важно к пропасти или нет.
Но внезапно свет погас. Выход из туннеля заслонила гигантская фигура, похожая на огромного черного ворона, преграждая ей путь.
Катинка не повернула назад —
Мистер Чаки, как всегда в безупречном коричневом костюме, взирал на нее с высоты своего роста.
Туннель выходил на маленькую каменную платформу, нависающую над пропастью, как деревянная люлька строителей, подвешенная на канатах. Поставив Тинку на ноги, мистер Чаки оттащил ее к относительно безопасному участку платформы. Как только он отпустил ее, она снова упала на высохшую рыжеватую траву, покрывавшую склон Брин-Кледд. Прибежал запыхавшийся Дей Джоунс и остановился рядом с Чаки, глядя на Катинку.
— Ну-ну, Дей, — добродушно заговорил мистер Чаки. — Чем это вы тут занимаетесь? Играете с мисс Джоунс в прятки на горе?
— С ней поиграешь! — Дей с безнадежным видом покачал головой.
— Хорошо, что я оказался здесь, — укоризненно произнес мистер Чаки. — Один шаг налево — и она бы рухнула с обрыва. Я шел из Нита со стороны дороги — решил, что, чем трястись в старом автобусе из Пентр-Трист, лучше пройтись пешком через гору.
Катинка не шевелилась — сухая трава казалась ей мягкой постелью, где она готова была пролежать хоть сотню лет, втягивая воздух в натруженные легкие. Ее руки были покрыты царапинами, колени болели, лодыжка горела огнем, голова кружилась, сердце разрывалось от страха...
— Я видел, как мисс Джоунс и вы вбежали в пещеры, и мне это показалось странным. Поэтому я ждал наверху. «Рано или поздно они должны выйти, — думал я, — и если Дей Джоунс забудет предупредить мисс Джоунс насчет обрыва...»
— Я кричал ей, чтобы она была осторожна, — оправдывался Дей. — Но она не останавливалась.
— Так что вы оба тут делали?
— Я застукал ее шатающейся возле дома. Вы отлично знаете, мистер Чаки, что мистеру Карлайону это не нравится. Ну, я вышел, чтобы сказать ей это, а она взлетела на гору, точно куропатка! Я кричал, но она не слушала. Вот я и побежал следом. — Он посмотрел на распростертую Катинку, которая начинала дышать ровнее. — Должен вам сказать, что я все свое детство играл на этой горе и в этих пещерах, но никогда не встречал более резвой куропатки, да еще со сломанным крылом! — Дей опустился на корточки рядом с ней. — Чего вы так испугались, мисс Джоунс?
— Вы гнались за мной...
— Гнался, потому что вы убегали! — Он протянул руку. — Пошли — нам лучше вернуться в дом.
Но Тинка с дрожью отпрянула.
— Я не стану возвращаться через этот коридор со змеями!
Дей Трабл разразился хохотом.
— Змеи! Неужели вы не знаете этот старый трюк для того, чтобы выкурить человека из укрытия? — Он повернулся к мистеру Чаки. — Мы можем отвести ее назад другой дорогой — вдоль гребня.
Дей взял Катинку за руку, и она перестала сопротивляться. Он действительно кричал ей вслед, возможно, предупреждая об опасности. Она хотела этому верить, так как больше была не в силах терпеть муки страха. Едва шевеля ногами, Тинка последовала за ним вдоль гребня горы, тянущегося позади дома, вниз по тропинке, по которой она бежала, на крыльцо и, наконец, в жуткий шоколадный холл.
В холле стояло нечто. Ореол мягких золотистых волос окружал вместо лица круг белой распухшей плоти, похожий на футбольный мяч-альбинос и покрытый бесчисленными швами — белыми, розовыми, желтыми. В центре находился неровный выступ с двумя дырками-ноздрями; чуть выше — пара светло-голубых свиных глаз, а ниже круглая дыра, усеянная сломанными зубами, напоминающая заплату, пришитую черными нитками... Страшное существо стояло в центре холла, фыркая, как бульдог, глядя в зеркало, вмонтированное
в вешалку с крючками для шляп, похожими на глаза улитки, и протягивая к нему сморщенную белую лапу с алыми когтями... А в дверях, протягивая к ней руки, стояли Карлайон и миссис Лав.Глава 6
Карлайон стоял у дровяного камина, прислонившись к уродливой, испещренной пятнами мраморной полке и глядя на свои туфли. Катинка рыдала на диване. Вдобавок к испытываемому ею отчаянию, ее нога лежала на валике и она не могла уткнуться заплаканным лицом в подушку.
— Не надрывайте себе сердце, — заговорил наконец Карлайон. — Вы же не могли знать...
— Если бы я не вмешалась...
— Если бы вы не вмешались, она бы не спустилась в холл, не посмотрела в зеркало и не увидела... Но это не важно. — Карлайон горько усмехнулся. — Такие мелочи ее уже не трогают — она слишком много страдала. Это лишь терновый венец, добавленный к прочим ее мучениям. Жаль, — свирепо добавил он, — что вы не ослепили ее, прежде чем она заглянула в зеркало!
— Но ведь я не понимала... — с трудом вымолвила мучимая раскаянием Катинка. — Вы имеете в виду, что до сих пор она... ни разу не видела себя в зеркале?
— Мы старались этого не допускать. Она была таким веселым, хорошеньким, хотя и глуповатым созданием. Мы были женаты всего несколько недель, когда., произошел несчастный случай.
Тинке казалось, что ее забрасывают камнями — удары сыпались со всех сторон: мучение, которое она невольно причинила этому страдающему существу, холодная ярость Карлайона, сознание того, что ее радуга погасла, а радуга Карлайона никогда ей не принадлежала, что «любовь с первого взгляда» он испытывал не к ней, а к этому «веселому, хорошенькому, хотя и глуповатому созданию».
— Вы были очень влюблены в нее? — вырвалось у Катинки.
— Нет, — ответил Карлайон. Казалось, ему необходимо выговориться, облегчить душу потоком горьких обидных слов. — Я не был влюблен в нее, и это самое ужасное. — Он печально смотрел на горящий в камине огонь. — Она была... как дорогая коробка шоколадных конфет, перевязанная розовой атласной лентой... Конфеты были чудесными, но... мужчина не может питаться только ими — он начитает хотеть хлеба с маслом, чтобы наполнить живот и стимулировать мозг... — Карлайон перевел взгляд на Тинку. — Интересно, может ли женщина это понять?
— Я могу, — отозвалась она, прекрасно зная, что, если мужчина наполнит живот и удовлетворит мозг хлебом с маслом, он снова начнет тосковать по шоколадным конфетам и розовым лентам. Сама она служила хлебом с маслом для слишком многих мужчин.
Но Карлайон, хотя и новичок в кондитерской лавке, справлялся не так уж плохо: шутил, смеялся, занимался любовью, катал жену в большом черном «роллс-ройсе» по Лондону, Парижу, югу Франции, извилистым дорогам Гранд-Корниш{24}, пока не снял на мгновение руку с руля и не отправил автомобиль через насыпь в пропасть. Сам он чудом остался невредимым, вывалившись из салона и приземлившись на мягкую траву, а Анджела... Ей лучше было бы умереть, ибо она лишилась лица.
— Я привез ее назад в Англию, показывал специалистам на Харли-стрит{25}, объездил с ней пол-Европы... Когда врачи не оставили никакой надежды, я стал обращаться к знахарям и шарлатанам... Они латали, резали и зашивали ей лицо, и я могу лишь сказать, что виденное вами сегодня — чудо красоты в сравнении с тем, что было раньше. Три четверти времени Анджела находилась под действием морфия, и теперь она наркоманка до мозга костей. Очаровательно, не так ли? — Карлайон обвел комнату жестом руки. — Я снял этот дом и похоронил себя здесь в расчете на уединение, ожидая, пока Анджела вернется из последней больницы. Лечение тянулось долго, а Анджела была так несчастна, что я больше не мог этого выносить и сказал им, чтобы они заканчивали курс на дому. Мы привезли ее в деревню ночью, перенесли через брод и подняли наверх. С ней приехали миссис Лав и тот человек, которого вы видели сегодня...