Котёнок

– Давай, – улыбаюсь я в ответ, старательно гоня мысли о папе. А вдруг…

– Сама сможешь? – интересуется баба Зина.

– Я постараюсь, – отвечаю ей.

Беру ложку в слегка подрагивающую руку, зачерпываю кашу, начиная ее (её) есть. Проговаривая свои действия про себя, добиваюсь того, что мыслей в голове нет. И это, по-моему, хорошо. Ощущение чего-то непоправимого витает совсем рядом, но поддаваться ему нельзя, баба Зина совсем не виновата, что я такая паникерша. Поэтому я ем, ложку за ложкой, стараясь ни о чём не думать.

– Вот и умница, – хвалит она меня. – А теперь умываться?

– А можно ты меня умоешь? – интересуюсь я.

Это не от слабости, а потому что мне лень снимать ортезы и ещё – немного совсем страшно. Этот страх лежит в глубокой глубине моей души, желая напасть, лишая меня возможности думать, дышать, жить… Поэтому поддаваться ему нельзя, а то будет совсем плохо, а вот «совсем плохо» нам не нужно, за это бывает грустное лежание долго-долго. Но всё же где папа? Почему он не пришёл до сих пор?

Баба Зина умывает меня своей рукой, потом помогает с мытьем ниже, потому что это надо, ибо на мне чаще всего подгузники… Вот и всё, я готова спать. Сейчас надо включить монитор обратно, что я умею делать и сама. Невелика наука – кнопку нажать, которая монитор из режима ожидания выведет. Вот он пискнул и принимается рисовать кривые, в которых я не разбираюсь. Я укладываюсь, готовая засыпать, а баба Зина садится рядом.

– Спят медведи и слоны, дяди спят и тети, – негромко поёт баба Зина, отчего я сначала удивляюсь, а потом прислушиваюсь.

Очень хорошая, тёплая колыбельная. Добрая такая, отчего я начинаю улыбаться и медленно засыпаю. Вот завтра я проснусь, а меня папа обнимет, и всё будет хорошо. Сон накатывается тёмной стеной, даря мне отдых, отчего я начинаю дышать иначе, но аппаратура настроена правильно, поэтому можно не бояться.

Сначала я вижу зеленые сады, высокое здание, похожее на общежитие бабок-ёжек из мультфильма. Там ходят и бегают дети, даже мне кто-то рукой машет, отчего я спешу туда. Я бегу, но почему-то никак не могу добежать, этот большой дом будто удаляется от меня – или я от него? Непонятно всё, но я очень хочу туда попасть!

Это у меня не получается, дом отодвигается, а я снова оказываюсь на Звёздной Дороге, только на этот раз я по ней не иду, а ползу, ползу, пытаясь добраться до заветной двери. Это очень тяжело, даже тяжелее, чем мне сейчас, но тут дверь раскрывается, и на пороге появляется… папа. Он медленно подходит ко мне. Почему-то папа очень грустный, как будто сейчас плакать будет, но, глядя на него, я понимаю, кто здесь будет плакать.

– Мне разрешили с тобой попрощаться, Котёнок, – негромко говорит папа, а я замираю.

– Что значит «попрощаться»? – спрашиваю его.

– Я умер, малышка, – объясняет он мне. – Человек внезапно смертен, вот и я так же – просто упал, и все.

– Папочка! – моментально поверив, тянусь я к нему.

Это объясняет все – почему его нет, почему баба Зина будто плакать хочет и врёт мне о том, что это были за люди, которые приходили. Именно поэтому я понимаю – всё правда, а папа просит меня простить его за то, что оставляет меня одну, он просит, а я плачу, обнимая его в последний раз. Я понимаю – это самый последний раз и папы больше не будет, поэтому обнимаю, чтобы запомнить навсегда.

– Прости, малышка… – в сотый раз повторяет папа, начиная становиться полупрозрачным.

– Нет! Нет! Папочка! – кричу я, цепляясь за него.

Я цепляюсь за папу, не понимая, зачем мне жить, если его нет. Не хочу его отпускать, хочу с ним, так сильно хочу, что даже боль в груди игнорирую, чтобы быть с ним. Но тут что-то случается, меня бьют током, раз, другой, третий, дорога становится призрачной, а папа вовсе исчезает, и я вою от невыразимой боли.

***

Я открываю глаза, понимая – жизнь закончилась. Слева негромко пиликает кардиомонитор, отсчитывая последние дни моей жизни, потому что жизнь стала бессмысленной. Папы нет, а меня из больницы отправили в хоспис. Это место, где умирают в полном одиночестве. Я не очень хорошо поняла, что именно произошло, но нянечка мне рассказала.

Мама моя, которая и засунула меня в это место, решила забрать папину квартиру. Для этого меня в хоспис, а она сама принялась выкидывать вещи. И мои тоже. Баба Зина хотела остановить её, но, видимо, не вышло. Теперь баба Зина не может ко мне прийти почему-то, я не поняла почему, «мама» уже вроде бы в тюрьме. Тоже непонятно почему.

Мой планшет она разбила, так что писать мне больше не на чем, вот и останется моя сказка недописанной. Зато есть телевизор с глупыми фильмами, смотреть которые мне не хочется, но меня никто не спрашивает. Меня больше совсем никто ни о чем не спрашивает, только иногда вывозят на улицу, чтобы я могла увидеть, как живут другие. Хорошо живут, ходят, играют, заботы какие-то у них, только мне это уже неважно. Всё чаще становится холодно, всё чаще на меня наступает тьма, всё чаще я чувствую, что меня тут ничто не держит. Мать моя, не к ночи будь помянута, успела заплатить за то, чтобы у меня не было совсем ничего и никого, даже папину фотографию отобрали.

Я понимаю, конечно, все ждут, когда я наконец… освобожу койку, а я всё живу и живу. Не знаю, правда, как долго живу, я не считаю дни, мне это просто незачем. Вот и сейчас меня вывезли к самой ограде и оставили так. Теперь буду несколько часов просто смотреть на других, пока обо мне наконец не вспомнят.

– Привет! – слышу я тихий голос. – Ты живая?

– Пока да… – отвечаю я, контролируя дыхание. – Привет…

– Здорово! Меня Танькой зовут, – представляется девочка, вылезая из кустов. – Я пока здесь попрячусь, хорошо?

– Прячься сколько хочешь, – улыбаюсь я, по-моему, впервые за всё это время. – Я Катя.

– Ты болеешь? – интересуется непосредственная девочка, а я так рада возможности хоть с кем-нибудь поговорить, что просто вываливаю на неё мою историю.

Оказывается, Танька из детдома, он тут недалеко расположен. Она прячется от девчонок, которые её побить хотят. Я заинтересовываюсь, и тут узнаю много нового: и о том, как в детском доме живут, и что такое травля, и как выжить. Кажется, мне эта информация совершенно не нужна, ведь я скоро умру, но слушать интересно. Так проходит наша первая встреча. Заметив, что идёт нянька, я подаю сигнал своей новой подруге.

– Прячься! Меня будут увозить, а им очень важно, чтобы я грустила, – объясняю я ей.

– Уморить хотят… – понимает Танька. – Я ещё приду! Не грусти!

Не забыв сделать очень грустное лицо, я замечаю улыбку няньки. Ей почему-то очень нравится то, что она видит. Неужели только из-за денег человек готов делать плохо ребенку? Разве ж это люди? Можно ли их назвать людьми? Я не знаю.

Меня привозят обратно в палату, чтобы выдать ужин, потом мне нужно умыться, если смогу. Если нет – никого это не волнует. Ну а затем спать… Правда, сегодня у меня появился кто-то, за кого я могу «зацепиться», чтобы ещё пожить. Почему всё происходит именно так, а не иначе, я не понимаю, но мне и не надо. Сегодня я познакомилась с Танькой…