Котёнок

На следующий день меня опять вывозят на улицу. Видимо, у меня получилось сыграть грусть, и злая женщина решила закрепить эффект. Сиротой быть грустно, но я бы согласилась на Танькину жизнь… Я бы согласилась, пусть даже бьют, только не быть в изоляции, как я сейчас. Только бы не так… Равнодушие – очень страшно, просто невозможно как страшно.

– Привет! – слышу я Танькин голос, как только уходит эта мегера. – Как ты?

– Привет, – радостно улыбаюсь подруге. – Я хорошо, спасибо, что пришла!

– Ну, я же обещала, – немного обиженно сообщает мне она. – Слушай, я тут поговорила с девчонками, они говорят, надо письмо написать! Мы напишем, а ты подпишешь только, хорошо?

– Они решили помочь? – удивляюсь я, потому что непонятно, ведь я же им никто.

– Не по понятиям с тобой поступают, – непонятно отвечает мне Танька. – А так делать нельзя.

Я не знаю, что такое «не по понятиям», но радостно соглашаюсь. Это похоже на игру, но я сейчас соглашусь на что угодно, лишь бы не оставаться одной. Я так устала от одиночества! Кто бы знал, как я устала… Танька очень хорошо понимает меня, она даже отваживается перелезть через забор, чтобы обнять. Я чуть не плачу, в последнюю минуту удержав слёзы, – нельзя же. Меня так давно никто не обнимал, кажется, целую вечность… Поэтому мне и сложно.

– Тут важно знать, что нужно бить, сначала бить, потом думать, кого и за что, понимаешь? – продолжает мне рассказывать о порядках в детдоме Танька. – Девки не злые, просто иначе не умеют, вот пацаны – они страшные.

– Потому что могут… – я не хочу продолжать, но подруга меня понимает, сразу же кивая.

– Но не будут, их за это свои же на перо поставят, – рассказывает мне она.

– А что такое «на перо»? – интересуюсь я.

– Ножом в бок, – объясняет мне Танька, заставляя запомнить новое слово.

Она мне очень много помогает, занимаясь со мной, помогая запомнить жаргон детдомовский, – правда, мне это не нужно, но я так рада нашему общению, что согласна на всё, даже чтобы побили, главное, не терять возможности говорить друг с другом. Я понимаю, что всё это ненадолго, рано или поздно меня заберёт тётя с косой, но пока я могу…

Танька приносит письмо, которое я сразу же подписываю, не читая. Я не знаю, к чему это приведёт, но пусть – игра так игра, правильно же? И так проходит один день, затем следующий, а вот на третий я что-то чувствую. Несмотря на то, что мне теперь есть для чего жить, я понимаю, что моё время заканчивается, поэтому прощаюсь с Танькой.

– Ты лучшее, что было в моей жизни, – сообщаю я ей.

– Ты что-то чувствуешь, – обнимает она меня. – Даже если… Ты знай, я за тебя молиться буду!

И я впервые позволяю себе поплакать. Танька тоже плачет, гладя меня по голове, как баба Зина гладила. Она гладит меня и говорит, что там вдали меня точно ждёт папа, поэтому бояться не надо. Я больше не боюсь, правда! Только дышится мне не очень, тяжело как-то, и радужные круги перед глазами ещё. Меня забирают обратно, а я будто бы и не здесь – мне очень холодно, в какой-то момент я не могу вдохнуть, становится темно, и я будто засыпаю…

Я взлетаю под потолок палаты, глядя на то, как мегера снимает обычную прищепку со шланга кислородных канюль. Получается, она меня убила? И, будто подтверждая мои мысли, в палате вдруг оказываются полицейские, немедленно арестовывая мегеру… Получается, письмо сработало? Жалко, что поздно…

Глава третья

Кажется, это называется «предсмертными галлюцинациями», я читала о них в одной интересной книге. Интересно, потому что я оказываюсь на лесной полянке, затянутой туманом. Вокруг стоят деревья, я узнаю только ёлки, а все остальные нет, потому что просто не помню их. Любопытно, это мой измученный мозг решил мне напоследок дать покой? Всё-таки почему меня убили? Из-за квартиры? Впрочем, мне-то теперь какая разница? Я умираю, точнее, уже умерла, а картинки вокруг – это лишь мозг… Ну, он умирает, потому и картинки. А потом просто не будет ничего.

Галлюцинация изменяется, появляется тётя в чёрном платье… или плаще. Если с капюшоном, значит, плащ. А в руке у неё, конечно же, коса, потому что это Смерть, как её изображают на картинках. Она смотрит на меня, а я сижу на траве, понимая, что мне всё кажется, но я хотя бы дышу сама. К тому, что ноги не ходят, я давно привыкла. Я очень ко многому привыкла.

– Ты умерла раньше срока, – извещает меня Смерть, как будто я сама этого не знаю.

– Узнать бы, почему ещё, – отвечаю я ей.

– Ну, это просто, – она мне показывает на неведомо откуда появившийся шар.

В нем я вижу то, что меня уже не удивляет – моя «мама» даёт много, по-моему, денег няньке из хосписа, чтобы та меня побыстрее «уморила», а то суд не даёт «маме» полные права на папину квартиру, хотя на машину дал. Оказывается, когда мама меня бросила, она с папой не разводилась и теперь имеет какие-то права. То есть меня убили из-за денег. Вполне понятно. Если бы не Танька, я бы плакала, но подруга объяснила мне, что всё в этом мире из-за денег, поэтому я не удивляюсь.

Затем в шаре я вижу, как «мама» отталкивает бабу Зину, та падает и больше не встаёт. Она жива, но не может ходить. Полицию это не останавливает, и «маму» сажают в тюрьму, только мне это неинтересно. Я понимаю теперь, почему не приходила баба Зина – просто не могла. А на похороны папы меня не взяли, потому что «мама» запретила. Бог ей судья, как говорила баба Зина.

– Ты получишь новую жизнь, заняв тело только что умершей девочки, – сообщает мне галлюцинация, ну, Смерть которая. – Постарайся прожить её счастливо.

– А родители? – интересуюсь я просто для того, чтобы что-то спросить.

– По условиям ты сирота, – отвечает она мне. – И только попробуй умереть раньше времени! Сильно пожалеешь! – неожиданно становится страшной Смерть.

Я знаю, «счастливо» – это издёвка такая. Я снова буду одна, но за что? За что опять? Наверное, это из-за того, что умер папа, потому что он же из-за меня умер. И баба Зина не может ходить, ведь она пыталась спасти мои игрушки… Я понимаю: я была плохой девочкой, за это и наказана. Ну да жизнь быстро кончится, потому что сирота, ещё и с моей болезнью… В которую никто, наверное, не поверит. Не зря же девочка умерла?

Смерть что-то делает, а в следующее мгновение я оказываюсь на полу. Плитка на мокром полу и специфический запах говорят мне о том, что это туалет, а не морг, как я подумала изначально. Болит, кажется, все тело, дышится, как всегда без кислорода, то есть нужно контролировать дыхание. Голова кружится, а лежу я на животе, хотя мне без разницы. Вспомнив о том, что существует бельё, обнаруживаю спущенные трусы и подтягиваю их на место, хотя страшно от ожидания усиления боли. Боль на уровне семёрки, то есть терпеть можно.