Ковен озера Шамплейн
Шрифт:
«Чик-чик, чик-чик», – вдруг раздалось в голове.
А затем еще раз и еще.
«Чик-чик…»
Да заткнись ты уже!
«Чик-чик…»
Спустя две минуты я дошла до той самой спальни – единственной, что стояла сразу раскрытая нараспашку. Обои с флер-де-лис, заваленный стол, ворох платьев на кровати в алькове… Комната Микаэлла была пуста, но я все равно чувствовала чужое присутствие.
Чик-чик!
На этот раз звук был реальным и доносился из конца коридора. Вместо ожидаемого тупика там оказалась еще одна развилка – короткая, всего в два шага, и ведущая к маленькому закутку метр на метр. На его полу сгорбилась тень, и блестящий предмет
Чик-чик!
– Опять ты, – раздраженно заметила я, шепнув заклятие светлячков, чтобы осветить закуток и разглядеть лицо Эмиральды в зеленоватых бархатных всполохах. – Что… Господи, что ты делаешь?!
– Чик-чик, – ответила она, улыбаясь, и снова щелкнула ножницами, разрезая свои запястья до сухожилий.
Кровь бежала по худым рукам – темная и вязкая, почти дегтярная, как ее пульсирующие вены, отравленные тьмой Шепота. Судя по закушенной губе и полуприкрытым глазам, Эмиральде нравилось это. Она то щелкала ножницами, просовывая запястья между лезвий, то с размаху полосовала себя ими, как бритвой – словом, пыталась отрезать себе руки и так и эдак.
Оцепеневшая, я смотрела, как завораживающе мерцает ее кровь в моем магическом свете. Просачиваясь в швы каменной кладки, пропитывая подол ее полупрозрачной нижней юбки, натянутой на согнутые колени… Это было ужасно. И грустно, ведь что бы Эмиральда ни пыталась сделать с собой, у нее это не получалось: спустя две секунды все раны срастались. «Эмиральда должна была стать Верховной вместо меня», – вспомнила я слова Луны. Потенциальная Верховная… Дар исцеления. Он работал против ее воли – она регенерировала, и с каждым щелчком ножниц это подталкивало ее к бешенству. Вскоре блаженное выражение ушло с лица Эмиральды, губы скривились, а ножницы защелкали чаще. Я видела белые ниточки сухожилий, настолько глубоко она вонзала лезвия в себя, и пучки вен, выплевывающие фонтанчики крови.
– Почему не выходит? – Эмиральда захныкала, как ребенок, и спутанные клубничные локоны упали ей на лицо, прилипнув к залитым слезами щекам. – Выходи, выходи!
Она снова щелкнула ножницами, и кровь потекла с удвоенной силой, пачкая кончики ее волос. Я подалась вперед, не зная, что именно должна делать, но кто-то с силой оттолкнул меня, припечатав к стене.
– Эмиральда!
Хоакин даже не посмотрел в мою сторону. Его трость, брошенная, покатилась по коридору. Он просунулся в темный закуток и выбил из рук Эмиральды швейные ножницы, прежде чем обхватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть.
– Que estas haciendo?! Haces dano a la bebe! – воскликнул он. – Эми! Me oyes? Если о себе не думаешь, то о нем подумай!
При нашей первой встрече мне показалось, что Хоакин не способен на человеческие эмоции. Жесткое лицо и такой же жесткий взгляд оказались обманчивы. Он действовал решительно, говорил вычурными фразами и никогда не колебался… Но сейчас Хоакин был напуган. Глаза, такие черные, что сливались с темнотой коридора, блестели, судорожно осматривая Эмиральду. Он растер ее зажившие запястья, соскребая с них застывшую кровь, и цокнул языком. Голос Хоакина – сухой, как осенние листья, крошащиеся под сапогом, – вдруг стал ласковым и мягким, стоило Эмиральде прижаться к его груди и скрутить в кулаке ворот рубашки под белым кителем.
– Mi dulce tontita, – прошептал Хоакин ей на ухо, осторожно поднимая на руки. Его большой палец с таким же перстнем, как у Диего, принялся гладить и выводить успокаивающие круги на ее дрожащей спине. – Ven, mi amor… А ты что тут забыла?
Я уже пятилась обратно в центр коридора, надеясь сбежать раньше, чем Хоакин вспомнит обо мне, но не успела. Лицо и голос, потеплевшие при виде разбитой Эмиральды с таким же разбитым рассудком, снова сделались острыми, как те самые швейные ножницы, которые он разломил ногой.
– Тебе нельзя сюда! Я же велел следить, чтобы вы… – Хоакин осекся и взглянул на Эмиральду, притихнувшую на его плече. – Забудь о том, что видела здесь. Уходи.
Все, что я смогла, – это кивнуть и дать деру. Хоакин за моей спиной что-то забормотал, занося Эмиральду в ее спальню, и двери закрылись: сначала двери комнаты, а затем и двери дома, когда я вылетела на улицу.
– Ты нашла Диего?
Я не запомнила, как добежала до собора, потрясенная настолько, что так
и шла с колдовским огнем в ладонях. Коул уже ждал меня в толпе и тут же привлек к себе, едва завидев. Я молча покачала головой, и наше соприкосновение потушило заклятие светлячков, озаряющее землю. Несмотря на то что солнце уже село, вокруг и без того было светло: всю площадь обступали соломенные факелы, а на деревьях раскачивались ротанговые гирлянды и бумажные фонарики с индейским орнаментом.Среди жителей Санта-Муэрте мы с Коулом были единственными, кто не соизволил принарядиться. Я растерянно оглядела их: больше сотни человек толкались, обступив собор, который оказался обычной одноэтажной постройкой с отслаивающейся пурпурной штукатуркой и прогнувшейся крышей. Перед ней выстроилась деревянная платформа, утонувшая в живых цветах, как и вся площадь. Посмотрев вниз, я вдруг обнаружила, что даже наступила на парочку бутоньерок. Желтые розы, карамбола, тюльпаны, маки, подсолнухи… Они украшали и трехметровую статую Санта-Муэрте, вырезанную Исааком и возвышающуюся на платформе. Руки богини, протянутые, держали золотые монеты и украшения из драгоценных камней, а сама статуя была раскрашена под скелет. Изящная резьба по дереву действительно превращала ее голову в черепушку. Носила же Святая Смерть красный платок и знакомое белое платье с подсолнухами на поясе… То самое, что мы разрисовывали вместе с детьми.
Ах так вот для кого оно!
– Судя по всему, ты тоже не нашел Диего. А где Исаак? – спросила я, и Коул указал пальцем на моего отца, сидящего на деревянной скамье в окружении старушек и суетливо записывающего что-то в кожаный блокнот. Все как обычно. – Знаешь, мне кажется, нам стоит уйти отсюда… Вернуться в домик и подождать Адель там…
– Ты разве не хочешь посмотреть на свадьбу? – удивился Коул. – Хоакин ведь не запрещал проходить.
Я хмыкнула, скептически относясь к тому, с каким воодушевлением Коул переминался с ноги на ногу, что-то высматривая вдалеке. Мой же взгляд приковал к себе длинный-длинный деревянный стол, застеленный гранатовой скатертью. Он тянулся от самой платформы до первых жилых шале – и весь был заставлен яствами: необъятная миска с чили кон карне, поднос с любимыми начос Диего, такос, тамалес в кукурузном тесте, фахита и, конечно, множество маленьких соусниц с гуакамоле и сальсой. Многие жители облизывались, тоже косясь на стол, но терпеливо ждали.
– Que viva la coven!
Я дернулась от громкого голоса Хоакина: приставленные к горлу пальцы усилили его, чтобы заглушить гул толпы и детский смех. Он уже стоял на платформе – в том же накрахмаленном кителе и таких же белоснежных хлопковых штанах. Коса угольных волос лежала у него на плече, украшенная медными бусинами, а в руке он сжимал пальцы Эмиральды. Она держалась рядом и выглядела удивительно… адекватной для той, кто еще полчаса назад пытался отрезать себе руки. Больше никаких признаков сумасшествия, лихорадочно горящих щек и потекшей от слез туши; только улыбка на малиновых губах, корона из белых цветов флердоранжа и мантилья – длинная ажурная фата. Эмиральда чтила мексиканские традиции, потому и платье было соответствующим: девственно-белое с голубым подъюбником, из дорогого шелка, струящееся до самого пола. О своих индейских корнях Эмиральда, однако, тоже не забыла: в ушах у нее раскачивались костяные серьги, какие носили в ковене Завтра, а на запястьях звенели деревянные браслеты. Несмотря на всеобщее внимание, Эмиральда по-прежнему не стеснялась своих оскверненных рук. На фоне белоснежных тканей чернильные вены выглядели вдвойне пугающе.
– Que viva la coven! – повторил Хоакин, воздев их с Эмиральдой ладони к небу, и мне показалось, что факелы вокруг засветились ярче, напоминая флюорит.
По воздуху растекся знакомый запах розмарина, мяты и розового масла. Коул что-то забормотал, пытаясь отбиться от подошедшей старушки, но та была сильнее любого атташе. Дернув Коула за воротник, она с ворчанием начертила ему на лбу крест маслом Санта-Муэрте. Кудри тут же залоснились и заблестели, испачканные, и Коул скривился, когда по его переносице стекла жирная капля с кусочком апельсиновой цедры. К сожалению, посмеяться я не успела, потому что меня постигла та же участь. Затем старушка пошла дальше, держа на груди подвязанную лоханку со священным составом, и принялась мазать им всех, кто встречался ей на пути.