Ковен озера Шамплейн

Я открыла зеркальце и, увидев в нем свое отражение, перевела взгляд на атам.

«Первый шаг – принести в жертву вещь, самую близкую твоему сердцу, ибо отныне лишь ведьма имеет на него право».

Я читала это. Я знала это наизусть. Заклятие из книги ковена, которому мама меня учила, чтобы, когда она умрет, я смогла дать Рэйчел вескую причину не отправляться следом за ней.

Коул собрал почти все ингредиенты, необходимые для ритуала атташе.

Запихнув все вещи обратно в злополучный мешок, я на дрожащих ногах вернулась на кухню и застыла, глядя на Коула, пританцовывающего во время готовки.

– Как ты запомнил? – спросила я в лоб, и Коул повернулся, непонимающе хмурясь. Тогда я швырнула мешок ему в ноги. – Ты успел переписать свиток Рафаэля до того, как я сожгла его?

Лицо Коула не изменилось. Он убавил огонь на плите и поднял одной рукой мешок, по-прежнему удерживая в другой руке нож, испачканный в томатном соке.

– Я же охотник, Одри. А еще у меня синдром Аспергера. Это часто подразумевает феноменальную память. Называется эйдетизм, – принялся снисходительно объяснять Коул, глядя мне в глаза. – Я могу закрыть глаза и назвать каждый твой шрам, родинку или веснушку. Я помню, на каком плече у тебя висел рюкзак, когда мы впервые встретились. Я помню каждую минуту своей жизни, начиная с четырех лет. Я могу пересказать тебе каждую из них точь-в-точь. Как думаешь, сколько времени мне надо, чтобы прочитать и запомнить одну страницу? – спросил он риторически. – Семь секунд.

Мне не хотелось верить в то, что я слышала, но хладнокровное спокойствие Коула говорило само за себя: все происходит взаправду. И ни разговоры с ним, ни сожжение свитка не уберегли его от того, что я обещала Гидеону не делать никогда в своей жизни.

Я обещала не убивать Коула, но он, как всегда, решил все сам.

– Ты поэтому привез меня сюда? – прошептала я. – Этот ритуал надо проводить в лесу. Ты хотел сделать это, когда я буду спать, да?

Он не ответил. По крыше забарабанил дождь: гнусно-серое небо наконец-то изверглось. Ветер за окном выл, и мне хотелось кричать вместе с ним: нет, нет, нет! Дома словно резко похолодало, хотя Коул приоткрыл работающую духовую печь, чтобы жар шел наружу. Он не сводил с меня глаз, черных и блестящих, как два агата. А затем вдруг сделал шаг вперед. Его пальцы вокруг рукояти ножа сжались так крепко, что побелели сухожилия.

– Не надо, Коул, – взмолилась я из последних сил.

Он очутился ко мне вплотную и схватил за предплечье, не давая сбежать. Я забрыкалась, сыпля заклятиями, которые на охотников все равно не действовали. Вскинув нож, Коул замахнулся и полоснул меня по руке чуть выше запястья. Я вскрикнула, и тогда он отпрыгнул, глядя на вязкие капли крови, капающие ему на ботинки.

– Извини, – выдавил он едва слышно и, схватив сумку с ритуальными принадлежностями, выбежал на улицу, даже забыв прихватить пальто.

Меня знобило. Я опустилась на пол и поджала коленки, раскачиваясь вперед и назад, чтобы успокоиться. Из транса меня вывел лишь запах пригорающих овощей. Подскочив к плите и выключив ее, я посмотрела Коулу вслед: он оставил за собой распахнутую дверь. Ветер гнал красно-желтые листья вглубь дома, и я, натянув на кровоточащий порез рукав свитера, выбежала из дома.

Я кружила вокруг коттеджа, зовя его по имени как одержимая. Дождь заливал лицо, просачиваясь сквозь одежду. Пытаясь выискать в грязи следы ботинок Коула, чтобы догнать и остановить раньше, чем он сотворит непоправимое, я прошла вдоль кромки леса. Вокруг было слишком темно, чтобы, рискнув зайти в лес одной, не заблудиться.

– Коул!

Зарычав от бессилия и ярости, я вернулась обратно к крыльцу и спряталась в доме.

В комнатах зажегся свет, и из подвала донеслось довольное урчание гримов, наконец-то починивших щиток с электричеством.

Сняв с себя мокрую одежду, я отмылась в ванной от грязи, в которой испачкалась, пока бродила по округе в осенний ливень. Переодевшись в шелковую пижаму, я, стараясь справиться с беззвучным рыданием и дрожью, заварила себе мятный чай. Прошло больше часа, но колотить меня так и не перестало. Коул не вернулся тоже. Где-то в роще деревьев и в кругу факелов он, преклонив колени, обрекал себя на неизбежное. Я то и дело выглядывала в окно, за которым, кроме ночи и бури, ничего не было видно. В надежде застать мигание его фонаря, я открыла шторы и свернулась калачиком на диване в гостиной.

Под стук дождя, сопровождающийся грохотом посуды с кухни, где гримы ужинали полусырой пастой, я и задремала. Отопление заработало, и в доме сделалось теплее, но внутри меня это ничуть не согрело. Я все еще дрожала, даже завернувшись в двойной слой одеяла, пока входная дверь наконец не скрипнула. Порыв ветра безжалостно ворвался в дом с новой силой.

Сузив глаза, я приподнялась на локтях, подставляя лицо острому лучу света, впущенному в гостиную с крыльца. Коул прошел мимо абсолютно невозмутимо: минул диван, на котором я лежала, и, сбросив подушки с кресла-качалки на старый ковер, растянулся прямо на полу. С него капала дождевая вода: она насквозь промочила его тонкие брюки и водолазку. Я не могла выдавить из себя ни слова, ведь вместе с его приходом с улицы повеяло чем-то еще… То был вовсе не запах сырости или подгнившей травы. То был запах холода, металла и разреженного горного воздуха. Удивительно, но факт – так всегда пахла свежая магия.

– Где ты пропадал? – спросила я приглушенно, на что Коул только молча подложил под голову руки.

Его пальцы нырнули в собственные кофейные кудри, и, пока правое запястье полностью не скрылось под ними, я разглядела тонкую чернильную полосу, увивающую его, – там же, где был и мой порез. Вдруг осознав, что рана больше не ноет, я задрала рукав пижамы: багровая ссадина превратилась в черную метку, будто ее вывели на мне чернилами, пока я спала. Мне потребовалось просидеть пару минут в тишине, жадно вбирая в себя каждый ее миллиметр, чтобы убедиться окончательно: то был больше не шрам. Моя кожа пылала в том месте, помеченная тем, что могла стереть с моей кожи только сама смерть. Привязь.

Я свесила ноги с дивана, поджав ледяные босые ступни.

– Что ты наделал, Гастингс?

Коул медленно повернул голову, а затем, вытащив руку из-под головы, показал ее мне. Рядом с его подушкой лежал кухонный нож. Магия запекла на нем смешение нашей крови, как ржавчину: тем же, чем Коул порезал меня, он порезал и себя в конце ритуала. Отныне моя кровь – его кровь. Одинаковые метки. Одна душа на двоих. Одна судьба.

Коул прижал пальцы к своей щеке, и я невольно прикрыла глаза: его пальцы будто касались моего лица тоже. Мы чувствовали друг друга, словно были единым целым, и это было так же приятно, как и ужасно.

– Атташе, – выдохнула я ошеломленно, и голос предательски сорвался. – Ты мой атташе. Но ты не можешь быть им!

Я забилась в истерическом припадке, едва не свалившись с дивана, и Коул подорвался ко мне с подушек. Он перехватил мои руки и мягко наклонил к себе, когда я уже почти решила, что мне срочно нужно бежать отсюда в разъяренный шторм.

– Мы все однажды умрем, – прошептал Коул, приложив теплые пальцы к моей щеке и позволив мне почувствовать контраст сухого с мокрым – мои слезы и его кожа, горячая, как пламя свечей, догорающих на кухне. – Не каждый волен выбирать, какую именно смерть предпочесть. А мне повезло. Джулиан больше не…

– Да плевать мне на Джулиана! Он просто псих, а ты позволил ему вынести тебе смертный приговор…

– Гидеон был прав, – не слушая меня, продолжил Коул. – Охота у меня в крови. Я больше ничего не боюсь, потому что я влюблен в тебя, Одри. Нет, не так… Я люблю тебя. – Коул сжал мое лицо, и я зажмурилась от удушающего отчаяния, пытаясь отбиться и хотя бы разок врезать ему в челюсть, как он того заслуживает. – Я больше не потомственный убийца или недоразвитый изгой! Я понял, кто я есть. Я охотник на ведьм, служащий одной из них. Это моя жизнь, и я посвящу ее тому, что буду защищать тебя, Одри. Мы ведь так и договаривались изначально, разве нет?