Красиво разводятся только мосты

Север…

Ирка отставила кружку с кофе. Покосилась на телефон: «Всё? Успокоился?»

Тот ответил сообщением.

— Ира, возьми трубку. Это важно, — прочитала мама.

Ирка покачала головой на её вопросительный взгляд: нет.

— Он женат, мам. Всё закончилось, — с силой захлопнула крышку ноутбука, словно поставила точку. — Что бы он ни хотел мне сказать, это уже ничего не изменит. Нам надо жить дальше.

«А мне перестать о нём думать. Всё!» — добавила она мысленно. Посмотрела на часы.

— Жить дальше, — повторила задумчиво и словно её толкнули, подскочила с кровати.

— Куда ты? Куда? — всплеснула руками мама, когда Ирка споткнулась о ковёр.

«Надо жить дальше, — распахнула она дверцы шкафа. — И поторопиться, если не хочу просрать свой, может, единственный и последний шанс».

Сорванные с вешалок платья громоздились на кровати растущей кучей. Ирка приложила к себе очередное, критически осмотрев, бросила на кровать, достала следующее.

«Да какого чёрта! Какая разница в чём я буду», — в итоге решила она и натянула любимое, чёрное маленькое, без рукавов, с глухим вырезом под горло.

Понеслась к зеркалу. Вернулась.

— Застегни, — повернулась к маме спиной. Вздрогнула. — Какие руки у тебя холодные.

Снова к зеркалу. Распустила волосы. Не то. Собрала в хвост. Скрутила в шишку.

— Эти часы… — спросила со шпильками в зубах. Получилось «ыти шышы». Кивнула на стену. — Правильно идут? — на ходу заколола последнюю шпильку.

— Вроде да, — пожала плечами мама. — А ты жену-то его видела?

— Видела, — кивнула Ирка.

— И как она тебе?

— Славная девочка. Светленькая, худенькая, тихая. Послушная. Даже беспомощная, в хорошем смысле слова. Из тех, кто «за мужем».

— В общем, полная твоя противоположность, — понимающе кивнула мама.

Ирка секунду подумала и согласилась.

— Да, полная.

Натянув чулки, вывалила на пол обувные коробки:

— А где мои чёрные туфли?

— Так, в чемодане, наверное, — показала мама. — Петя, как вчера занёс, так он и стоит в углу.

— Точно, — ткнула она в маму пальцем. — В чемодане.

Север встретил их в аэропорту, довёз до дома, занёс чемодан и уехал.

Содержимое чемодана отправилось на кровать поверх отвергнутых платьев.

Ирка выудила из вороха одежды туфлю, вторую.

— Да что случилось-то? — крикнула ей вслед мама.

Ирка затопала каблуками к двери, на ходу поправляя задники. Потом резко повернула обратно.

— Вот оглашенная, — посторонилась мама.

— Уж какую родила, — пошарила та рукой под разворошённой кучей вещей, достала телефон, сунула в клатч. Обняла мать. — Люблю тебя, мам.

Дверь легонько скрипнула, когда она вошла в комнату сына. На цыпочках, стараясь не цокать, подошла к кровати.

Что чувствует мать, когда ей сообщают, что ребёнок неизлечимо болен?

Сердце словно сжимает ледяная рука. Стискивает холодными пальцами. Их не разжать, не убрать, не ослабить. От этой боли не вздохнуть, не выдохнуть. Ты так и живёшь с ней внутри. И лишь иногда, когда твой малыш вдруг тыкается в щёку горячими губами, крепко обнимает слабыми ручонками или вдруг улыбается во сне, как сейчас, эта боль ненадолго отступает. И тогда, в эти редкие моменты, кажется, что всё преодолимо. Всё-всё-всё.

— Мы справимся, малыш, — нежно погладила она тёплый со сна лоб самого дорогого в её жизни мужчины. Поправила одеяло. Поцеловала. — Со всем справимся. Ты у меня самый лучший, и я никому не дам тебя в обиду, ни людям, ни болезням. Чего бы мне это ни стоило.

Осторожно прикрыв дверь, Ирка побежала по коридору к входной двери.

— Да куда ты, Ира? — крикнула мама.

Та подхватила с тумбы ключи от машины.

— За Петькой, мам. Я за Петькой!

Глава 79

— Ну давай же, давай, — Ирка барабанила пальцами по рулю, глядя на красный сигнал светофора.

Светофор словно давал ей время подумать: цифры обратного отсчёта сменялись куда медленнее, чем колотилось её сердце.

«Врёшь, не возьмёшь, — пригрозила она светофору. — В этот раз я всё сделаю правильно».

Ирка улыбнулась пассажиру соседней машины: высунув морду и свесив слюнявый язык, на переднем сиденье джипа сидела большая лохматая собака.

— В этот раз точно правильно, — подмигнула ей Ирка.

В зеркало заднего вида слепило солнце. Ирка слегка повернула держатель, чтобы свет не бил глаза, посмотрелась в зеркало — поправить помаду. И замерла, глядя на свои губы.

«Выходи за меня», — сказал он ей вчера.

Вчера, когда вечером она приехала к Северу на дачу.

Вчера помады на ней не было.

Был его взгляд, застывший на её губах. Острый кадык, прокатившийся по шее, когда он сглотнул. До побелевших костяшек сжавшие рубанок пальцы. Невыносимое напряжение. Бешено бьющаяся на его виске венка. Мучительно связанный в узел низ её живота.

— Фу, Северов, — Ирка смерила его взглядом. — У тебя завтра свадьба, а ты…

— У меня завтра регистрация, — он резко опустил голову и продолжил с остервенением строгать доску. — Свадьба через четыре дня.

— Ах, ну да, сейчас же так модно: сначала тихо-мирно расписаться, хоть в исподнем, а потом уже фраки-платья, гости, арки с цветами, накрытые столы.

Она оглянулась.

В этом сарае можно было жить. А в доме — и не скажешь, что всего лишь дача, — справлять юбилеи не на одну сотню взыскательных гостей, не то, что праздновать скромную Петькину свадьбу. Скромную, потому что невеста Зайцева не хотела тратиться на гостей, только на себя любимую. Ирка собственными ушами слышала, как, заказывая путёвку на свадебное путешествие, она сказала: «Лучше отель возьмём подороже. У тебя из родных только бабка, а мои перетопчутся».

Рубленый двухэтажный дом, когда-то покрытый вишнёвой пропиткой, давно потемнел от времени. Запущенный сад. Дикий малинник, что начинался сразу от широкой террасы. Высокое крыльцо, одну из сгнивших досок в котором, Петька и менял. Над малиной жужжали пчёлы. В душном летнем воздухе остро пахло свежеструганными деревом. Скрипучее кресло-качалка с продавленными подушками, с которых, словно королева в изгнании, обычно щурилась на лежащий внизу город его потрясающая бабка, слегка покачивалось, словно она только что с него встала.