Красивые и проклятые

Меня сводило с ума то, что я не могла быть уверена, произношу ли я свои собственные слова, думаю ли свои собственные мысли. Я не знала: люди слушают меня или какую-то сверхъестественную силу?

— Я не могу так, — сказала я, ударив кулаком по столику. — Я не буду этого делать. Как вы можете утверждать, что чья-то популярность или отсутствие необходимости платить штрафы оправдывают человеческую смерть?

Она не шевелилась.

— Ты все еще не понимаешь, в чем тут дело, Алексис, — мягко проговорила она.

— Но разве вам не стыдно? — спросила я. — Из-за вас умерла Сюзетт Скаласки! Зато вы теперь водите «Мерседес». Мои поздравления!

Она вдруг рассмеялась коротким, хриплым смешком.

— Могу заверить тебя, что Сюзетт умерла не для того, чтобы у меня появилась роскошная машина.

— А для чего же тогда?

Фаррин наконец-то отвлеклась от своего снимка.

— Послушай меня. Послушай очень внимательно. Да-да, я слушала. Еще как.

— Сюзетт пожертвовала собой, потому что она этого хотела.

От этих слов мне стало физически плохо, как будто меня ударили в живот.

— Алексис, вот уже тысячи лет люди бросаются под стрелы и пушечные залпы, чтобы какой-нибудь король мог присвоить себе еще пару миллионов гектаров земли и нажиться на налогах.

— Но это не значит, что так должно быть.

— Когда Сюзетт отдала свою жизнь, она сделала это ради высшей цели. Подруги Сюзетт стали сенаторами, выиграли премии Оскар…

— И Пулицеровские тоже? — перебила ее я.

Она кивнула.

— А еще сделали невероятные открытия в медицине, создали бессмертные скульптуры. Каждым прожитым днем, всем, что мы делаем, мы платим дань памяти ее жертве.

— Хорошо, пусть так, но что она сама получила от этого?

— Ты когда-нибудь жертвовала чем-нибудь ради того, кого любишь? — спросила она. — Отдавала что-то важное, чтобы дать жизнь чему-то другому, еще более важному?

— Не знаю, — протянула я.

По-моему, все мои проблемы начинались как раз из-за того, что я не хотела этого делать.

— Красота. Популярность. Победа на конкурсе. Стипендия, полностью покрывающая обучение в колледже Уилсона, — сказала она, выгнув бровь. — Это только внешние проявления. Но, Алексис, вспомни, как у тебя зажила рука! Вспомни, как ты соображаешь и реагируешь, когда доверяешь Аральту!

Все эти хорошие оценки, довольные учителя. Порез, который исчез с моего пальца. Даже ожоги от щипцов проходили быстро — хотя заживление то ускорялось, то приостанавливалось.

— Не делиться этими дарами с людьми было бы эгоизмом. Поэтому, когда приходит время, кто-то из твоих подруг — может быть, даже ты сама — решится отдать свою жизнь, чтобы Аральт и дальше мог помогать людям. Это восполнит его силу.

Я закрыла глаза.

— Это абсолютно неправильно.

— Почему? — спросила Фаррин. — Если она сама так решила, почему мы не можем принять ее безболезненную, счастливую смерть как щедрый, бесценный подарок?

— Все равно это ужасно. Оно не стоит того.

— Тебе легко говорить, — сказала она, откидывая голову назад. — Ты уверенная в себе, талантливая, здоровая девушка. А как же остальные?

Здоровая… Я сразу же вспомнила об Адриен-не. О ее болезни, унаследованной от матери. О том, что ей всю жизнь придется провести в инвалидном кресле.

— Я просто хочу сказать, — тихо проговорила Фаррин, — что для тебя это может не так уж много значить. А вот для других это очень важно.

Неужели Адриенна согласилась бы пожертвовать чьей-то жизнью ради того, чтобы не потерять способность ходить?

— Доктор Джанетт Гарзон создала лекарство от одного генетического заболевания. Оно спасло жизни тысячам детей, — сказала Фаррин. — Джанетт училась в Уилсоне на первом курсе, когда Сюзи, Барбара и я были на третьем. Она осталась совершенно нищей и вот-вот могла лишиться стипендии.

Я опустила глаза в пол.

— Спроси у родителей, чьих детей спасла Джанетт, — продолжила Фаррин. — Спроси у самих детей. Спроси у них: стоят ли их жизни одной добровольной жертвы?

— Но если бы Джанетт не поступила в медицинский колледж, туда поступил бы кто-нибудь другой, и, возможно, этот человек создал бы вакцину от какого-нибудь другого заболевания.

Фаррин подняла голову.

— Мы не можем жить по теоретическим моделям, Алексис. Мы должны извлекать максимум из тех возможностей, которые получаем.

Я оперлась о спинку стула и вздохнула.

— Но если Таши действительно… больше нет, кто будет управлять энергией?

Фаррин отвернулась.

— Это все усложняет. Но у нас нет причин полагать, что мы не можем положить книгу в безопасное место и продолжить пользоваться щедростью Аральта.

— То есть вы не собираетесь отдавать ее новым девушкам? — спросила я. — Значит… больше никому не придется умирать?

— Думаю, нет, ответила Фаррин. — Мы не можем передавать книгу без Ташианы — это слишком рискованно. Тебе от этого легче?

— Нет, — проговорила я, стараясь, чтобы мой голос не выдал неуверенность.

— В любом случае факт остается фактом: у тебя нет другого выбора. Еще очень повезло, что решение проблемы вообще существует. Надеюсь, тебе хватит ума не подвергать его сомнению.

— Если бы я не была девочкой Аральта, я бы выиграла конкурс?

Она не подняла глаз от своей работы.

— Но ты же девочка Аральта.

— Но если бы я ею не была?

Она прикрепила снимок над вентиляционным отверстием и повернулась ко мне.

— Алексис, с помощью своего фотоаппарата ты можешь изменить мир. Ты можешь изменить мысли людей. Можешь развязать войну или окончить ее. Можешь создать героя и уничтожить его. Ты можешь бороться с несправедливостью. Не только врачи совершают важные поступки.

Я задумалась над этим. Как здорово найти занятие, которое любишь, и делиться им с другими людьми! На мгновение я почувствовала, что предательски упиваюсь ослепительным ощущением своей власти.

— Но я не… То есть я, конечно, хочу чего-то достичь. Но не благодаря волшебному кольцу. Не благодаря чьей-то смерти.