Красная королева

Больше всего мне церемония напоминала эпизод королевской охоты, когда псарь выводил из помещения, одновременно держа на сворке десять-пятнадцать собак, рвущихся с поводка.

Вот таким псарём я себя и чувствовала в данный момент. Двенадцать герцогских семей, дай им волю, немедленно вспомнят прежние обиды и территориальные претензии. Очень скоро они начнут продавливать через меня всевозможные льготы и привилегии, рваться с государственной «сворки», пытаясь отхватить что-то для себя лично.

В какой-то момент голоса присягающих слились в однородный гул, и я заметила, как темнеет у меня в глазах. Единственное, что я смогла сделать, это несколько медленных глубоких вдохов, чтобы провентилировать легкие. Ну и слегка напрягла мышцы рук и ног, стараясь оставаться неподвижной. При этом невольно вспомнилось мое бесконечное лежание, когда я вынашивала Алекса: «Я выдержала тогда, выдержу и теперь. Вы плохо понимаете, господа, с кем связались».

Вся церемония продолжалась до первых легких сумерек. Когда присяга была принята, фрейлины подхватили мантию, и я на совершенно одеревеневших ногах медленно, аккуратно и очень торжественно сошла с последней ступени подиума и двинулась по ковровой дорожке к выходу. Вся толпа вновь преклонила колени, и видела я перед собой только склоненные головы — черные, белые, седые…

Глава 11

Прерывать карантин я не торопилась. От генерала де Кунца пришло еще одно известие. В этот раз гонец просто передал письмо, бросив его на землю перед воротами города.

Кожаный чехол с документом держали в кузнечных клещах с длинным ручками и трижды вносили в очищающее пламя костра. Когда наконец-то обгорелый тубус передали мне, он вонял так, что герцог де Сюзор, поморщившись, попросил распечатать задубевшую и перекореженную кожу Гастона. Я опасалась, что и бумага внутри превратилась в пепел, но нет. Письмо, хоть и пахло дурно, сохранилось.

Генерал де Кунц писал, что герцог де Богерт содержится под стражей. Обращаются с ним в соответствии с его саном. Что его, генерала, собственная рана перестала воспаляться, и если Господь будет милостив, то примерно через две-три недели он сможет тронуться в путь. На данный момент с генералом около полутора тысяч солдат. Но армии требуется помощь: необходимо оплатить все поставки продуктов, так как местное население уже выражает недовольство. Генерал просил прислать необходимую сумму к моменту его выздоровления.

Что ж, новости пусть и не были слишком радостными, но и не несли в себе какой-либо новой угрозы. А требование денег оказалось вполне закономерно и ожидаемо. Сейчас, когда я стала регентом, я лично займусь этим вопросом. Уж кто-кто, а те, кто проливал свою кровь за страну, получат достойные награды.

Не то чтобы раньше, в прошлой жизни, я так уж сильно интересовалась историей, но жить в России и быть свободной от прошлого невозможно. Выселение из Москвы и других крупных городов на Валаам инвалидов Великой Отечественной — одно из потрясений моего детства. Пусть и наткнулась я на этот факт в интернете случайно, но потом искала материалы уже осознанно. В Луароне такого не будет.

— Значит, ваше королевское величество, мы сможем отменить карантин в ближайшее время. Сошлемся на то, что пришли морозы и болезнь отступила, — герцог вопросительно смотрел на меня.

— Я бы не стала торопиться, ваша светлость. У нас остались довольно важные вопросы, которые решать, находясь в карантине, гораздо удобнее. Например, меня очень интересует судьба некой рыжей девицы. Церковь надежно спрятала ее. Если сейчас мы позволим кардиналу и его помощникам покинуть город и вернуться на свои земли, то я уверена, что через несколько лет у нас появится претендент на королевский трон. Вряд ли Рамейский Престол так легко откажется от Луарона. А это значит, что святые отцы будут клясться, что ребенок и есть сын моего мужа. И что бы мы потом ни решили, доказать обратное мы не сможем. Прикрываясь этим ребенком, Папа сможет бесконечно сеять смуту на наших землях.

Следующую фразу вслух я произнести не рискнула: «Сейчас лучшее время, чтобы окончательно переломить хребет церковной власти в стране». Думаю, герцог де Сюзор все это прекрасно понимал и без меня, но произнести такое вслух решительно невозможно.

Именно поэтому через несколько дней после принятия присяги кардинала Годрика пригласили во дворец для приватной беседы с королевой. Предварительно я позаботилась о том, чтобы подслушать эту самую беседу никто не мог.

Кардинал, который привел с собой на беседу личного секретаря и молодого энергичного прелата, был крайне смущен моим требованием оставить сопровождающих за дверью. Впрочем, возражать мне он не рискнул.

Время и место для беседы я выбирала со всей возможной тщательностью. Сквозь огромные окна в лицо кардиналу лился холодный свет зимнего солнца. Конечно, комната во дворце — это не пыточный подвал, а свет солнца не равнялся лучу от электролампы, направленному в лицо. Тем не менее, сидя спиной к окну, я прекрасно понимала, что наблюдать за моим выражением лица кардинал не может, а собственные его слезящиеся глаза доставляют ему максимум неудобства. Он и так не был слишком уж силен духом, этот приспешник покойного Ришона, а теперь, слушая то, что я ему говорю, и вовсе терял самообладание.

После обычных приветствий, усадив кардинала напротив, я заговорила:

— Ваше высокопреосвященство! Меня интересует местоположение и состояние девицы Этель Блайт. Не вздумайте лгать мне, ваше высокопреосвященство. Если Господь и простит вам эту ложь, то я — нет.

— Ваше королевское величество! Мне глубоко оскорбительны подозрения от…

— Думаю, вы меня не поняли. Сейчас, ваше высокопреосвященство, вам не стоит говорить себе, что ложь во спасение свята. Если вы все же надумаете мне солгать, я уничтожу вас. Вам не стоит забывать, что в Сольгетто карантин, и мне достаточно просто кликнуть стражу. Не обольщайтесь, думая, что я не пойду на такой шаг. В этой стране есть только один законный правитель — это мой сын. Когда он примет всю полноту власти, он примет и сан архиепископа. Пока же, нравится вам это или нет, часть вопросов церкви придется решать со мной. Впрочем, если вы все же решите мне солгать, эти сведения для вас уже не важны, — несколько легкомысленно махнула я рукой.

Воцарилась долгая пауза. Кардинал размышлял, что ему будет выгоднее. В какой-то мере ситуация и в самом деле была патовая: в данный момент у церкви Луарон не было верховной власти, и появится она еще нескоро. Формально регентом была я, но никогда еще женщина не вмешивалась в церковные дела.

История гласит, что когда первым регентом-женщиной стала моя покойная свекровь, церковь поддерживала ее, и каких-либо серьезных споров просто не возникало. Под шумок, дожидаясь взросления короля, церковь «любовью и лаской» получала от королевы всевозможные дары и послабления. Тогда еще были живы все кардиналы, получившие свою власть и земли не от Папы, а от покойного короля за поддержку трона, за покорность и правильный выбор стороны в дипломатической борьбе Луарона и Рамейского Престола. Союз с Рамейским Папой не сулил им таких благ, и они не стремились вернуться назад. Однако нынешние властители церкви в Луароне были уже следующим поколением. Поколением, с ностальгией слушавшим истории стариков о церковной десятине, о монопольной торговле медом и воском, о богатстве и роскоши прежней жизни.

Я хотела сделать из церкви именно то, чем она в моих глазах и являлась — высокофункциональным и полезным мне инструментом по созданию общественного мнения. Этакий заменитель радиопрограмм, которые здесь, в этом мире, появятся еще нескоро. Под Божью волю можно было подвести что угодно: продвинуть любое постановление, даже не слишком популярное, сделать так, чтобы народ принял его спокойно и не бунтовал.

Кардинал заметно нервничал, принимая решение. И даже попытался меня уговорить:

— Ваше королевское величество! Господь завещал нам…