Край, куда не дойдёшь, не доедешь

Повсюду, насколько хватало глаз, до длинной, чуть изогнутой линии горизонта, плескалась вода, а на ней кудрявились ценные барашки, ослепительно белые в сером свете дня. Зеленоватые бездны приоткрывались между волнами. Эта дивная картина лишь на короткий, невозможно короткий миг мелькнула перед глазами Гаспара. Он не успел даже толком увидеть, какое оно, море: чья-то рука схватила его за волосы и грубо выволокла из шлюпки. Как мешок, мальчика швырнули на доски палубы. Над Гаспаром стоял матрос и смотрел на него; взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Ах ты, гаденыш! Если я не вышвырну тебя за борт, пока никто не увидал, так мне же еще и достанется!

Поток грязных ругательств обрушился на Гаспара. Мальчик хотел было подняться, но от увесистой затрещины снова рухнул на палубу и остался лежать, оглушенный, почти без сознания.

— Что случилось? — раздался чей-то голос.

К ним уже бежал еще один матрос. А над перилами показалась голова Жака Обираля, который проворно взобрался по трапу.

— A-а, так у нас тут “заяц” объявился, — медоточивым голосом проговорил Обираль. — Оказывается, мы плохо вчера искали. Позвольте полюбопытствовать, зачем вам понадобилось прятаться на этой яхте, молодой человек?

Гаспар не мог и слова вымолвить. Даже при* дя более-менее в себя, он твердо решил молчать. Главное — чтобы его не узнали. Впрочем, кому могло прийти в голову, что деревенский мальчишка из далекого Ломенваля сумел добраться до самого Антверпена и что у него хватило ума разыскать яхту и смелости проникнуть туда невзирая на бдительную охрану? Гаспара между тем уже тащили в кают-компанию, где г-н Драпер с капитаном пили аперитив. Роскошь обстановки поразила Гаспара. Красные бархатные кресла, золоченые панели. Ему казалось, будто он попал в Сказочный дворец. Занавеси, которыми были задернуты иллюминаторы, ритмично колыхались, то и дело вздымаясь от ветра. У Гаспара закружилась голова, и он схватился за маленькую медную колонну. Матрос со злостью стукнул его по пальцам:

— Убери свои грязные лапы!

Гаспар пошатнулся и растянулся на ковре. Выглядел он, надо сказать, не лучшим образом. Штанам и рубашке изрядно досталось в его приключениях с тех пор, как он покинул Ломенваль. Но г-н Драпер и капитан едва удостоили мальчика взглядом.

— Будет работать с командой, — пожал плечами капитан.

— Накормите его, — сказал г-н Драпер.

— Пусть сперва поработает, — ответил капитан. — Пусть узнает — и он, и ему подобные, — что за прогулку на яхте надо платить.

— Людей у нас хватает, — возразил г-н Драпер.

— На камбузе найдется для него занятие. А Жозеф, что моет у нас посуду, сможет тогда помогать Адриену — тот жалуется, что ему не под силу одному чистить все медные перила.

— Ладно, я не разбираюсь в ваших делах, — согласился г-н Драпер.

— Предоставьте нам решать, — заключил Жак Обираль.

Вот так Гаспар впервые получил представление о том, как живет г-н Драпер. Все его намерения, зачастую добрые, на каждом шагу перетолковывали и искажали те, кому он платил, чтобы не забивать себе голову бытовыми проблемами. Гаспара отвели на камбуз. Тот, кого называли Жозефом, детина лет двадцати с отвратительной физиономией, был немедленно отправлен натирать лестницы, и без того блестевшие как зеркало. А Гаспара посадили чистить овощи.

Кок на яхте слыл мастером своего дела, но характер имел прескверный. На Гаспара он смотрел как на своего раба. Он был о себе очень высокого мнения и кичился тем, что состоял на службе у двух или трех европейских принцев крови. Г-н Драпер должен гордиться, повторял он, что для него стряпает один из лучших поваров Европы. Он требовал, чтобы на овощах, приготовленных для варки, не оставалось ни единого пятнышка; кроме того, Гаспару надлежало то и дело менять горячую воду, в которой мыли тарелки и стаканы, весь день начищать кастрюли и каждые полчаса подметать камбуз. Для кока все это были потребности куда более насущные, чем, например, дышать. Колдуя над своими блюдами, мэтр Седань использовал невероятное количество всевозможной кухонной утвари. В первый же день Гаспар узнал, какая это мука — извлекать мельчайшие частички, застрявшие в двух десятках различных соковыжималок, мясорубок и овощерезок, напоминавших ему инструменты хирурга. Впрочем, и чистоты в своей святая святых мэтр Седань требовал на уровне операционной.

В этот день Гаспар провел на ногах десять часов, во все следующие — по двенадцать. Качка вынуждала его к утомительным, почти акробатическим упражнениям. Когда не было возможности забиться в уголок между плитой и буфетом, приходилось постоянно за что-то цепляться. Что до кока, ему качка была нипочем — он только потешался над Гаспаром, когда тот проливал кипяток себе на ноги. Гаспару дали старые башмаки, нисколько не защищавшие от ожогов, и он терпел боль, стиснув зубы. Для ночлега ему отвели крошечный чулан, расположенный, как и камбуз, между нижней и верхней палубой, — там держали щетки и швабры. Вечером Гаспара поволокли по коридору, втолкнули в эту жалкую каморку и заперли на ключ. Пошарив в темноте, мальчик нашел пустой мешок — единственное, что можно было подложить под голову.

В первый вечер Гаспар долго не мог уснуть. Он-то думал, что увидит Драпера-младшего — пусть даже тот обольет его презрением. А вместо этого обречен проводить день за днем как в тюрьме и не может ничего узнать о своем друге. Он хотел выглянуть в иллюминатор, но стекло было мутное, гайки завинчены наглухо, и открыть его не представлялось возможным. Тогда Гаспар приник ухом к железной стенке чулана (никаких панелей здесь, разумеется, не было) и прислушался к доносившимся снаружи звукам.

Услышал он только глухие удары волн, долгие всплески, ритмично пробегавшие вдоль борта. Какое оно— бескрайнее море в пенных барашках сейчас, под звездным небом? Куда плывет яхта? Если на юг, то она, должно быть, уже пересекла Па-де-Кале. Гаспар припоминал уроки географии в школе, и ему представлялись названия морей, написанные большими буквами на голубом фоне. Но он понятия не имел ни о расстояниях, ни о скорости судна.

На следующее утро на рассвете пришел матрос, открыл дверь и, толкая в спину, отвел мальчика на камбуз. Камбуз помещался в самом конце коридора. Гаспар ничего не видел перед собой, кроме ступенек, ведущих наверх. Вдруг, не задумываясь о том, что его за это ждет, он метнулся к лестнице и в три прыжка оказался на залитой светом верхней палубе. Нос корабля то вздымался на волне, то нырял, устремляясь к бесконечно далекому горизонту. Волны в это утро были нежно-голубые, огромные, высокие» как горы, но без пенных барашков. Восходящее солнце озаряло безбрежный простор, похожий на лес, если смотреть на него с большой высоты. Лишь на мгновение увидел Гаспар несравненное море в новом обличье: матрос схватил мальчика за ногу, и он пересчитал все ступеньки, лежа ничком.

Весь долгий день Гаспар видел только плиту да кастрюли. Из иллюминаторов камбуза лился дневной свет на большой стол, где священнодействовал над своими блюдами мэтр Седань.

— На море посмотреть захотелось? — ворчал кок. — Вот я — разве я смотрю на море? Когда научишься работать как следует, дурь из головы выветрится, не захочешь больше пялить глаза на соленую водичку.

Время от времени, когда яхту качало сильнее, в иллюминаторе на миг появлялся горизонт, наискось перечеркивая стекло. Тогда Гаспар видел кусочек голубизны, и в нем, как в зеркале, приоткрывались ему морские просторы.

Из своего закутка Гаспар пытался расслышать, что делается в коридоре. До него доносились голоса. Так он узнал, что Жак Обираль и старший помощник живут в соседних каютах. Три каюты наверху принадлежали, по всей вероятности, капитану, г-ну Драперу, а также его сыну — или племяннику — и гувернантке, которую Гаспар видел на палубе, когда следил за яхтой в Антверпене. Он вернулся к иллюминатору — стекло в нем было молочно-белое. Мальчик принялся скрести его случайно найденным железным стерженьком — безрезультатно. Тогда он попытался отвинтить гайки, но лишь сбил пальцы и оставил свои усилия, только когда из-под ногтей брызнула кровь.