Крепость из песка

Огибая колонны и уворачиваясь от портьер, щурясь под светильниками, золотистыми нитями свисавшими с потолка и со стен, парень двинулся в дальний угол зала. Как он понял, что именно эти четверо являются назначенной ему встречей?

Ну, во-первых, в полупустом к позднему вечеру заведении на данный момент находилось совсем немного народу. Две влюблённые парочки, одна из которых, впрочем, уже не выглядела охваченной пламенной страстью, скорее наоборот, один субтильный старичок, пригорюнившийся над большой кружкой тёмного пива, казавшегося совершенно неуместным в данном ресторане. И, наконец, пара уже семейная, оба, и мать и отец, с нескрываемой гордостью наблюдали, как их маленькая дочь, наряженная в раздутое до формы миниатюрного воздушного шара платье, ловкими движениями крохотной вилки выколупывает мидий и креветок из расползшегося по тарелке салата.

Едва ли вышеперечисленные субъекты могли иметь какие-либо, тем более незаконные, дела с Гришкой.

Во-вторых, даже если зал оказался бы забит под завязку, настороженно вступивший в него юноша не преминул бы остановить взгляд именно на четвёрке костюмированных джентльменов. Огромные животы и посверкивающие дорогие часы выдавали в них дельцов, а неспешная беседа, сопровождаемая чуть заметными движениями губ и пальцев, прерывалась короткими, явно натянутыми для вида, улыбками.

Настолько стереотипная картина, что вызвать определённые сомнения способно разве что это самое соответствие сидевших за столом образам, представляемым зрителю массовой культурой. Настоящая мафия, или кем бы ни были эти четверо, не привлекает к себе постороннее внимание. Хотя, откуда Пашке знать, что мафия делает, а что нет? И зачем вообще использовать такое слово - "мафия"? Просто коллеги или давние знакомые, связанные одним делом.

"И мой брат тоже связан с ними. Честное слово, я не отстану от него, пока он не объяснит, как всё это получилось", - подумал Пашка, уже подойдя к нужному столу.

– А вот и Григорий!
– обернулся к нему один из четвёрки, единственный, чей пиджак так и остался застёгнутым.
– Дмитрий Васильевич, мне помнится, только вы до сих пор не имели удовольствия познакомиться с нашим гостем, - обратился он к своему соседу, наверняка самому молодому, потому что только у него на макушке не проглядывала лысина.

Круглые, навыкат, чуть раскосые, но внимательные глаза вперились в Пашку, будто сканируя его с ног до головы.

– Да, да, очень рад встрече.

Перед юношей молча отодвинули стул, и он присел на самый краешек.

– Добрый вечер, господа, - как же напыщенно и до смешного глупо это прозвучало!
– Я хотел бы удостовериться, что с нашим уговором все в норме и забрать...

– Постойте, - вдруг перебил его третий, и лысеющий и седеющий одновременно, а так же без конца теребивший тонкую дужку спадавших с тонкого носа очков, третий "всадник". Пожалуй, нос его ему же совсем не шёл, чересчур уж изящным он был для столь желеобразного тела и лица.
– Куда же вы так спешите? Ведь наш вечер только начался. Мы не обязываем вас посвятить нам всё своё время, но полчаса, как мне думается, изыщет в собственном расписании каждый.

Пашкино сердце ухнуло в пропасть, в прямом смысле. И пропасть эта завершалась где-то под столом, там, где витые ножки не давали простора человеческим ногам, затянутым в лакированные туфли, но не ставшим от этого меньше.

– Так, о чём мы с вами беседовали?
– поинтересовался Дмитрий Васильевич у четвёртого своего товарища, если допустимо так их называть. Тот был довольно тихим, и даже в разговоре ни одна морщинка на его лице не сглаживалась, как не появлялось и новых. Настоящая резиновая маска, увенчавшая гладенький бежевый костюм. Одна прорезь этой маски служила для передачи звуков, в то время как две другие непрерывно источали холод. Будто льдины, вставленные в дыры черепа, бесцветные и маленькие, злые и угрожающе насупленные глаза.

– О новых технологиях в самолёте модели...

– Отлично, - потёр ладони застёгнутый пиджак.
– Тогда продолжим, а юноша, как войдёт в курс дела, сможет присоединиться к нашему обсуждению.

Прежде чем Пашка посмел выговорить и слово, перед ним очутилось распахнутое меню. В душе понадеявшись, что платить станет кто-то из четверых, он наугад ткнул пальцем в страницу, возвращая книгу подошедшей официантке.

Самолёты, самолёты, самолёты... Сплошная мешанина из аббревиатур хороводом носилась над столом, стремясь проникнуть в уши парня. Когда-то он интересовался этим, но не настолько, чтобы углубиться в изучение материала. Пролистнул пару интернет статей, полежал на диване с позаимствованной у брата книгой, которая, кстати, хрустнула свежим корешком, когда Пашка её открыл.

– Совершенно новый метод...

– ...а вместимость!

– Главное, что... и обеспечивает...

– Безопасность, особенно... вот их главная задача.

– Джентльмены, вот вы утверждаете, что...

– ... но неправда, ведь! Совершенно нецелесообразно оборудовать...

Едва ли одна десятая всей информации доходила до сознания Пашки. Он держал язык за зубами, боясь произнести и слово. Конечно, учитывая их абсолютное внешнее сходство с братом, никто и не подумал бы заподозрить неладное, но всё же... Четвёрка, судя по всему, сочла молчание гостя за естественную реакцию на волнение. С вопросами они к нему не приставали, только поглядывали искоса, на что Пашка всякий раз отвечал сосредоточенным, вдумчивым кивком.

На запястье у него тикали часы, слишком вызывающе дешёвые в подобной атмосфере, но не поэтому Пашке хотелось сорвать их с руки и выбросить подальше. Он испытывал сходную ненависть и к часам, принадлежавшим каждому из четверых его собеседников, к часам бродившего по залу официанта... к любым часам, ведь его так и тянуло бросить мимолётных взгляд хоть на один из этих циферблатов. Увидеть положение стрелок и понять, сколько он вытерпел уже, а сколько ему осталось.

Наконец возвышенная научная беседа начала сбавлять обороты. Парень давно не кивал, даже более того, не таясь смотрел куда-то в сторону, и вот голос застёгнутого пиджака, а имён Пашка так и не запомнил, даже если слышал, вновь привлёк его внимание.

– Что ж, нашему дорогому гостю, кажется, пришла пора с нами распрощаться.

Сдержанный жест - протянутая рука. Ещё три лёгких рукопожатия, и Павел поднялся на ноги, потянувшись за бумажником. Его остановили, убедив в ненадобности платить за такую мелочь, как пара блюд для одного со стола четвёрки.

– Наша последняя задача заключается в том, чтобы позаботиться о вашей забывчивости.

Пашка недоумённо склонил голову.

– Николай Сергеевич имеет в виду, что вы забыли взять одну вещь, принадлежащую вам, - подсказал мужчина с очками.

На удивление лёгкий, хоть и немного габаритный чемоданчик будто бы сам собой очутился на полу рядом со стулом парня. Ручка охолодила ладонь Пашки, словно кожа ядовитой змеи.

– Это поможет вам успокоить совесть. А она затихнет рано или поздно, уж поверьте, - негромко проговорил всё тот же мужчина, наклоняясь к столу.

"Не исключено, что схватить настоящую гадюку было бы и безопаснее и приятнее, чем это", - Пашка хотел верить, что не пробормотал мелькнувшую мысль вслух.

"Всё окончено". Он повторял себе, сидя в вагоне метро, ощущая чужие взгляды на поблескивавшем боками чемоданчике, не в силах отделаться от почудившегося единожды, да так и не спавшего, жжения в руке, распространившегося аж до локтевого сгиба.

И не только сегодняшний вечер подошёл к концу, но и игры пашкиного брата тоже. Точнее, они были играми, беззлобными и безобидными, когда-то давно, в детстве и в юности. Теперешняя же просьба однозначно вышла за рамки дозволенного. Там, в недрах этого чемодана, лежали деньги. Пачки денег - не отпечатанные на надсадно гудящем принтере декорации к сцене кинофильма. И на каждой банкноте стояла невидимая, что не означает "несуществующая", печать того страшного дела, которое претворилось из планов в жизнь ради кучи цветастых бумажек.