Крест мертвых богов

 – Неужели? – Я вспомнил дуло, прижатое к затылку, тело поперек порога, скрип половиц под сапогами, стон недобитого «кулака» и свой страх, что со мною так же, на стул и бить, пока не сдамся, пока не раскаюсь во всем, чего делал и не делал.

 – Нет, ну там ты испугался, ненадолго, но все же испугался, а потом почти сразу исчез твой страх. И теперь его нету. И вот понимаешь же, что я тебя изничтожить могу, как вошь… раз, и нету боле Сергея Аполлоновича… и обвинениев искать не надо, и суда устраивать, – Никита медленно, нарочито медленно расстегнул кобуру, вытащил «наган». – Заряженный. Теперь к голове…

Дуло уперлось в затылок, совсем как в тот раз. Вот странность, страха и вправду не было, страх остался за гранью, где-то вместе с желанием жить и утерянным светом Оксаниных глаз.

 – Видишь, все равно тебе… – Никита не пошел до конца, более того, смутился, покраснел и с непонятной поспешностью убрал «наган» на место. – Это потому, что веришь, будто Бог защитит? А если Бога больше нет? Зачем тогда под крестом ходить?

Я не ответил, а Озерцов вдруг сменил тему. Однако нечто мне подсказывало: разговор этот будет иметь продолжение.

 – Крест-то у тебя не поповский. Я помню, Сергей Аполлоныч. Горячий он был. И живой. А тот мертвый…

 – Этот мертвый, – не знаю, зачем я стал уточнять, но Озерцов только хмыкнул презрительно и отвернулся. А рассыпавшиеся по столу ветки отправил в мусорное ведро. Оно, в отличие от кружки, не перевернулось.

Яна

– Осталось привезти еще прочую банду, – Костик был недоволен, страшно недоволен и даже не пытался это недовольство скрывать. – Ты тоже всех пригреешь, за всех заплатишь… меценатка, мать твою.

Он нервно дернул за галстук. Галстуки Костик не любил и надевал лишь в исключительных случаях, наверное, сегодня именно такой, надо бы спросить, но не хочется. Вообще, я томилась желанием поскорее свернуть неприятную беседу и уйти из кафе. Зачем я пригласила его сюда? Хотя нет, это он меня пригласил, а я охотно откликнулась, надеясь хоть ненадолго вырваться из круга проблем, которых с каждым днем становилось все больше. И дело даже не в работе – там все идет по накатанной, и присутствие мое не столь и необходимо. Дело в Гейни, в Даниле, который снова превращается в чуждое, агрессивное существо, и в моей неспособности что-либо изменить. Нет, мы не ссоримся, Гейни вежлива, услужлива и назойлива до тошноты, а Данила молчалив и замкнут, на мои вопросы отвечает односложно, вымученно, с явной неохотой, а вот чтобы самому заговорить…

– Ян, ты когда очнешься? – Костик постучал ложечкой по чашке, привлекая внимание. – Ты вот сидишь и думаешь о том, что бы такого сотворить, чтобы эти детки прониклись к тебе любовью, так?

Я кивнула. Мне незачем врать Костику, мне незачем врать себе, а больше в кафе никого нет.

– Этого не будет, Яна. Никогда. Ты чужая, тебя можно использовать, разводить на бабки, но не любить, понимаешь? Они любить вообще не способны в принципе. Да увидишь, стоит им почуять твою слабость, и начнется: то одно купи, то другое…

– Мне не жалко.

– Конечно, не жалко. Тебе даже приятно покупать что-либо не для себя, а для кого-то еще, но взамен ты ждешь благодарности, отсюда и проблемы. Не жди. Делай только то, что считаешь нужным, и не позволяй им диктовать условия игры. Понимаешь, чем это может закончиться?

– Чем? – черный разговор, неприятный. Светлое кафе в пастельных тонах, скатерти нежно-абрикосового цвета, голубые салфетки и голубая посуда, все вокруг воздушное, легкое, ясное, а разговор черный.

– Тем, что тебя закажут. Данила – твой единственный родственник, если, не дай бог, с тобой что-нибудь случится, все имущество достанется ему.

– Даниле всего пятнадцать!

– Но при этом он уже имеет проблемы с законом, – возразил Костик. – А через месяц, если не ошибаюсь, исполнится шестнадцать. Через два года – восемнадцать… вот только не уверен, что у них хватит терпения еще на два года. Берегись, Яна, это не дети, это – зверята.

– А ты – идиот! – злость клокотала внутри, злость стерла те запахи, которые я начала ощущать после Ташкиной смерти, злость вернула все на круги своя.

Все, кроме Ташки. А Данила – единственное, ради чего еще стоит жить.

И не звереныш он, обыкновенный мальчишка… просто… просто я ему действительно чужая.

– Ты сердишься, – заметил Костик, подымаясь. – Сердишься, потому что знаешь: я прав. Яна, я боюсь за тебя, я очень боюсь. Нет, конечно, я могу ошибаться и дай бог, чтобы ошибался, но будь осторожнее.

– Обещаю, – я подняла ладонь. – И торжественно клянусь.

Костик улыбнулся и, поправив галстук, предложил:

– Слушай, Ян, а может, в гости заглянешь? Ты у меня столько лет не была. Я такие штуки приобрел – обалдеешь…

– В другой раз, – энергия, клокотавшая во мне несколько секунд назад, вдруг иссякла. – Мне еще один вопрос решить надо.

Я не обманывала, имелся вопрос, пусть и не безотлагательный, но довольно важный. Я нашла для Данилы школу и почти договорилась с директором. Хорошее заведение. Закрытое. Дорогое.

– Я там учиться не буду, – Данила набычился, скрестил руки на груди, всем своим видом демонстрируя решительность и готовность к сопротивлению. – Там уроды сидят.

Отражение Гейни улыбается, искренне так, оно вообще гораздо более искренно, чем оригинал, скромно сидящий в уголке дивана.

– Это хорошая школа, – я старалась не смотреть на Данилу, я старалась не расплакаться. В конце концов, вопрос не принципиальный. Тогда почему на глазах опять слезы?

– Я там учиться не буду, – он упрям и отступать не собирается. Что ж, пусть поступает так, как ему будет угодно. – Не хочу.

– А где хочешь?

– В нормальной школе, – он оглянулся на Гейни, ища поддержки, та едва заметно кивнула. А может, прав Костик? Не стоит ждать благодарности, и все будет намного проще?

Расплакалась я в ванной. Оттого, что клубничная пена потеряла запах клубники, и шампунь, и масло для тела… стерильный мир и ставшее уже привычным одиночество.

Данила

– Вот видишь, на самом деле она слабая. – Гейни сидела на высоком стуле и жевала бутерброд. С маслом. Она любила такие, чтобы хлеб и тонкий слой масла, и икры еще. Но икру Гейни брала только в отсутствие тетки, при ней стеснялась. – Нужно было с самого начала поставить ее на место и показать, что тебе ее решения по фигу. А то сначала она закомандует, где тебе учиться, потом – на ком жениться, и не успеешь вякнуть, как вообще по команде жить станешь.

Данила кивнул. На душе было как-то погано, хотя после маминой смерти погано было все время, но сегодня как-то особенно. Ведь права же Гейни, от первого до последнего слова права, нельзя позволять собой командовать, да и ни в какую гимназию он не хочет. Стопудово там сначала костюм носить заставят какой-нибудь придурочный, с галстуком, потом корешиться с имбецилами, у которых единственное достоинство – богатые предки. А разговоры, верно, будут про бабки, курорты и то, у кого тачка круче. А учителя пасти станут и, чуть что, на мозги капать…