Крик совы перед концом сезона

Несколько удачных охот обеспечивали семью каждого лосятиной и кабаном с ноября по конец марта.

Андрей позвонил учителю. С ним и с Савельевым он разговаривал по телефону сразу после Беловежья. Даже спокойный и воспитанный Волков тогда не мог говорить без матерщины. Клокотал в гневе и журналист, упоминая какие-то баночки с керосином. Теперь Нестеренко решил, что на охоте с товарищами ему будет легче.

Волков прикинул: полнедели были свободными. Сказали о задумке Савельеву. Виктор согласился. Только спросил: будут ли доктор и Слепцов? Волков колебался: может, пригласить? Но электрик твёрдо заявил: тогда без него. Позвонили Фетисову. Товаровед обрадовался. Однако когда Нестеренко – всё через тот же угольный склад – договорился с Адольфом, Игорь Николаевич с огорчением отказался: опять прихватило сердце.

Адольф велел ехать в деревушку Марьино, где охотились весной. Опять издалека увидели возле Дмитриевого дома трактор «Беларусь» с тележкой. При подъезде к избе на какой-то миг осветили фарами окна. Не успели выйти из машины, как в сенях зажёгся свет, открылась дверь и в проёме показалась, освещённая сзади, коренастая фигура Адольфа. Впереди него выскочила крупная лайка. Басовито гавкнула, оросилась к машине.

– Пират! – крикнул Нестеренко. Собака как споткнулась. Радостно взвизгнула, завертелась. – Пират! Разбойник! Какой стал! Ах же ты, морда моя! Хватит лизать!

Электрик, нагнувшись, пытался погладить пса, тот изворачивался, подпрыгивал, успевал лизнуть Андрея, снова отскакивал.

– Смотри, не забыл! – тоже возбудился Волков. – Столько времени прошло!

– Не так и много, – без энтузиазма проговорил Савельев. – Каких-то восемь месяцев. Случилось много всего – это да. Другим на сто лет хватит, сколько у нас – за месяцы.

– Ну, хорош лизаться, Пират! – подошёл егерь. По очереди обнял всех. В кое-как накинутых куртках вышли Валерка и Николай. Помогли занести в избу рюкзаки, ружья в чехлах. Там вокруг стола ходил Дмитрий. Он заметно облагородился: постриг рыжеватые космы, побрился, стал ухоженней в одежде. Да и в движениях, во взгляде от прежнего заброшенного мужика мало что осталось. По избе ступал хозяин, заимевший власть и одновременно – ответственность. «Наверно, женился», – подумал Волков. А тот, словно подтверждая догадку учителя, приветливо ощерил от уха до уха рот и крикнул в комнату за печкой:

– Валентина! Встречай гостей!

В отличие от Дмитрия женщина не изменилась. Те же печальные глаза, то же робкое подобие улыбки. «Сломали человеку жизнь, сволочи. Не скоро отойдёт», – с горечью подумал учитель.

– Уютно у тебя, хозяйка, – обвёл он рукой горницу, стараясь порадовать Валентину. – Так бы и прописался тут. Квартирантом к Дмитрию.

– Считай, он тебя прописал, – заявил Адольф. – Митька оставляет нас здесь на всю охоту. Кто давно на печке не спал, может вспомнить.

– Я вообще никогда не спал на печи! – воскликнул Нестеренко.

– Попробуешь. Ноги только длинные. Там Валерке самый раз. Но его место нынче – в сенях.

– Эт почему?! – засопротивлялся Валерка.

– Ты ж у нас демократ? Демократ. А кто сказал, што не нужен общий большой дом? Кто разогнал страну по углам и каморкам? Демократы. Вот и иди в сени.

Увидев, что Валерка готов обидеться всерьёз, егерь снисходительно бросил помощнику:

– Ладно, ладно. Мы не такие, как ты, шнырла. Садимся, ребяты. Мужики – с дороги. Часа три-четыре ехали – это не на печку слазить.

Городские действительно утомились. И не только Савельев, который вёл машину. Двое других – сами водители, тоже чувствовали, едва ль не наравне с Виктором, плохо чищенную, разбитую дорогу. Поэтому теперь за столом расслаблялись.

Продукты они, конечно, привезли. Но это было очень скудное подобие прежних возможностей. Зато Дмитрий, а скорее Валентина, постарались. На стол выставили большую, едва ль не с тазик, тарелку, полную тёплых ещё котлет. Нестеренко первый ткнул вилкой, откусил и зажмурился. Это была смесь лосятины с дикой свининой.

К дичи шла в меру прихрустывающая на зубах, жареная, с корочкой картошка. Остальное городским было знакомо: три сорта грибов – рыжики, белые и опята; солёные огурцы, квашеная капуста – в порубе и вилках. Из нового – крупный, явно не магазинной формы, кусок сливочного масла светло-золотистого цвета.

– Своя маслобойка? – спросил Савельев, отрезая охотничьим ножом пластик натурального продукта.

– Своя, своя, – сказал Адольф. – У Митрия теперь всё своё. Завели с Валентиной корову… Поросят… Курей и уток стаю… На власть не надеются. Она вон только трындит с утра до ночи, – показал на бубнящий в углу телевизор. – Ну, да ладно. Давайте, ребяты, за встречу. Считай, за год знакомства.

Через некоторое время, сбив первую охотку, стали пить и есть неспешней, словно в какой-то раздумчивости. У городских того радостного волнения, которое они в прежние приезды не могли скрыть и унять, теперь не было. Волков отстранённо жевал солёные рыжики. Нестеренко, зацепив вилкой котлету, долго держал её над своей тарелкой, о чём-то тяжело думая. Савельев, намазав ещё один кусок хлеба домашним маслом, отложил его и стал расстёгивать рубаху.

– Жарко. Сваришься, Андрей, на печке. На ней хорошо спать в мороз. Я знаю. Мне приходилось…

– Опять холода спали, – сказал Адольф. – Раньше в это время мороз деревья рвал… Ночью лежишь – тихо… Он ка-ак рванёт! Только весной поймёшь, какое дерево треснуло…

– Этот год весь какой-то кручёный, – вздохнул Валерка. – Секач, паскуда… Тайга теперь близко не подходит к кабану… издаля работает. Сова…

– Ты говорил, и весной она была, – напомнил красноглазый Николай.

– Была… А где сичас этот… Павел? Который нам про сову рассказывал? Про Горбачёва с отметкой? Где он, Андрей?

– Не знаю, – отчуждённо сказал Нестеренко. – Наверно, с такими, как ты, демократами делит страну.

Он захмурился, сдвинув брови в сплошную чёрную линию. Слова Адольфа о демократах вызвали ярость.

– Почему никого не оказалось рядом? Всего три выстрела и нет паскуд!

Все поняли, о ком почти выкрикнул электрик. В беспокойстве задвигались.

– Чё ж теперь будет? – спросил Адольф. – Может, ещё он вернётся – Советский Союз?

– А зачем он нужен? – выпалил Валерка. – Што с возу упало, то к завхозу попало. Когда-то жили без него. Может, снова проживём.

Нестеренко побледнел. Адольф увидел это, наклонился к сидящему рядом электрику:

– Андрей, тебе похужело?

– Ничё, ничё. Я тут хочу твоему подручному сказать… Который не понимает, што три Существа натворили. У тебя, Валерк, есть дом?

– Есть.

– А дети?

– Трое. Два сына и дочь.

– О-о, какой ты богатый на детей. Теперь представь: пришёл кто-то, ну, председатель сельсовета… детей из дома выгнал, дом распилил бензопилой «Дружба» на три части и сказал: «До меня дошли слухи: вы не ладили друг с другом, спорили иногда. Вот я ваш дом делю. Живите каждый в своём отрезке». «Да как жить?! – спросят дети. – Печка у одного. Погреб у другого. „Двор“ [13] с коровой у третьей. Не жизнь это будет, а чёрт знает што. Да и спорили мы без драки. Словами иногда… Наши отцы, деды жили вместе. Порознь нам будет плохо…» «Ничего не знаю, – скажет тот. – По моим представлениям вам так будет лучше». А сам промолчит, што интересовало его не спокойствие братьев и сестры. Земля была нужна. Помыкаются люди вокруг распиленного дома и пойдут наниматься к тем, у кого целые дома. Вот так же, примерно, демократ, поступили и с нашим домом. Народы ведь не хотели разъединяться! Ты сам слышал, што Адольф говорил весной, после референдума: три четверти проголосовали за сохранение Советского Союза. Но с помощью таких, как двое наших… и теперь вот ты… бензопилой по живому.

13

Двор – пристройка к крестьянской избе, где содержался скот, хранилось сено, сельскохозяйственный инвентарь. (Прим. авт.).