Криминальный гардероб. Особенности девиантного костюма
Шрифт:
На этом примере видно, как столкновение двух противоположных систем ценностей осуществляется на материальном уровне. После нападения Макоде выбирает для себя другой костюм, не такой яркий и привлекающий меньше внимания. Важно помнить, что производство смыслов в процессе взаимодействия объектов — мобильный и непрерывный процесс. Иными словами, квир-стиль постоянно меняется в зависимости от компонентов, из которых он складывается: артефактов, локусов, биологической материи. По словам Латура, «объекты кажутся способными вступать в ассоциации друг с другом и с социальными отношениями лишь мимолетно. И это совершенно нормально, поскольку именно благодаря их гетерогенной активности социальные отношения приобретают столь разнообразные формы и очертания» [312] .
312
Latour 2007: 80 (Латур 2014: 113).
Телесные процессы устроены сложно, они менее регулярны и более динамичны, чем простые биологические. Сменив куртку с пайетками на более скромный наряд и переехав в новый дом, Макоде меняет условия конструирования своего
Нападение побуждает Макоде переехать в другую часть города, оставив квартиру, теперь ассоциирующуюся с нападением; он поселяется в Сёдермальме, районе, который считается более богемным и дружелюбным к гомосексуалам. Таким образом, инцидент оказывается хронологически протяженным, в него включаются события, происходящие через несколько дней, недель или даже месяцев после нападения. Никакие действия не должны рассматриваться как изолированные друг от друга; нападение повлияло на костюм Макоде, его место жительства, маршруты передвижения по городу. Оно повлияло и на городское пространство как таковое: переезд Макоде из одного района в другой создал пустоту там, где он жил раньше, и сообщил дополнительный смысл локусу, в котором он обитает сейчас. Инцидент не привел к уничтожению или хотя бы сокращению квир-присутствия в городе; он просто перераспределил его составляющие.
313
Grosz 1994: 80.
Заключение
Квир-материальность, которой посвящена настоящая глава, ассоциирована не с конкретными предметами гардероба или объектами, а с их сочетаниями, взаимодействиями и ансамблями, создающими стиль, который приобретает специфический смысл в определенном месте и в определенный момент времени. Квир-субверсия смысла осуществляется благодаря форме и характеру объектов, которые используют информанты, но она активируется, когда эти объекты встречаются и взаимодействуют (как в примере с корсетом и страпоном). Биологическое тело — один из многих агентов, и их совместное действие способствует созданию квир-стилей с сильным политическим подтекстом. Резкие реакции окружающих на квир-стиль ярко выявляют его тревожащий провокативный потенциал.
Неотъемлемой чертой квир-позиции является подрыв устоявшихся властных отношений и сомнение в нормативном гендерном дискурсе. Не всем это нравится, о чем обоим информантам стало известно от других людей, агрессивно реагировавших на их внешний вид. Право на видимость занимает центральное место в дискурсе о равноправии, и это делает ее мишенью для квир-фобов. И Клара, и Макоде подверглись нападению людей, возражавших против откровенного нарушения нормы. Квир-репрезентации Клары и Макоде изменились после контакта с оппонентами; обычные мирные ситуации претерпевали изменения, когда окружающие внезапно демонстрировали негативное отношение к созданным информантами образам. Клара изменила маршруты передвижения по городу, а Макоде мгновенно почувствовал себя в опасности; его одежда больше не принадлежала ему, и он неуютно ощущал себя в собственном доме. Мощь объектов велика, и социальные и культурные реакции на них столь же сильны, к чему обладатель костюма не всегда готов.
Объекты, благодаря их размерам и форме, сами по себе обладают важными культурными смыслами; однако необходимый субверсивный стиль возникает лишь в том случае, когда эти объекты помещаются в определенный контекст и вступают во взаимодействие с другими объектами. Квир-внешность — резонансный феномен, а ее обладатели считаются бунтарями и нарушителями нормы. Профессиональная известность Клары и Макоде во многом ассоциирована с их манерой одеваться и вести себя. Именно их внешний вид сделал их уязвимыми: они были слишком заметны и выделяются из нормативного контекста; поэтому они легкая добыча. В этом отношении их стиль, будучи одновременно игривым и политически маркированным, приобретает особое значение.
10. Вещественные доказательства: насилие, провоцирующая одежда и мода
ДЖОАН ТЁРНИ
Вдохновляясь стихотворением Мэри Симмерлинг «Во что я была одета» (What I was Wearing), Йен Брокман и Мэри Виандт-Хиберт в рамках программы Университета Арканзаса «RESPECT» создали арт-инсталляцию «Во что ты была одета?» (What Were You Wearing? 2017), которая в буквальном смысле разоблачала устоявшиеся в западной культуре мифы, ассоциированные с изнасилованием. Инсталляция объединяла записи показаний студенток, переживших сексуальное насилие, с экспозицией одежды, которую носили жертвы во время нападений (некоторым пришлось пережить такое не однажды). Размещая вещи в одном пространстве с рассказами, воспоминаниями и опытом «выживших», выставка была призвана продемонстрировать, что расхожие представления о связи манеры одеваться с изнасилованием плохо коррелируют с реальностью. Создатели выставки стремились развенчать мифы, ведущие к виктимблеймингу, и напомнить о жизнеспособности гендерных и вестиментарных стереотипов, восходящих к викторианской морали, то есть представлений о том, что женщины, которые носят провоцирующие наряды, напрашиваются на изнасилование [314] . Одежда на выставке демонстрировала нелепость этого утверждения; она была ничем не примечательной, обычной, повседневной: джинсы, футболки, свитера. Эти вещи могла бы надеть любая женщина, независимо от ее возраста, происхождения или жизненных обстоятельств.
314
Moor 2010: 115–127, 116.
Об актуальности инсталляции «Во что ты была одета?» свидетельствует статистика Национальной сети изнасилований, жестокого обращения и инцеста (RAINN). Согласно их данным, 11,2 % студентов американских университетов (как мужчин, так и женщин) сталкивались с сексуальными домогательствами, а 23,1 % подвергались изнасилованию или сексуальным домогательствам с применением силы или принуждения. Преступления на сексуальной почве — самый частый вид преступлений в студенческих кампусах по всей стране, однако 4 из 5 потерпевших не обращаются
в полицию. За пределами кампусов ситуация выглядит столь же безрадостно [315] . Изнасилование — это серьезное преступление, и оно широко распространенно в современном обществе. По статистике RAINN, «каждые 98 секунд один американец подвергается сексуальному насилию. Каждые 8 минут жертвой становится ребенок. Между тем лишь 6 из 1000 преступников оказываются в тюрьме» [316] . Эти данные наглядно подтверждала инсталляция «Во что ты была одета?», где, в частности, было выставлено детское летнее платьице в сопровождении рассказа респондентов, которым во время нападения просто хотелось вернуться «смотреть мультики» [317] .315
Rape, Abuse and Incest National Network (RAINN).
316
Ibid.
317
«What Were You Wearing?» («Во что ты была одета?»), инсталляция, Й. Брокман и М. Виандт-Хиберт, 2017.
Не лучше обстоят дела и в Великобритании. Опираясь на статистические данные 2009 года, Э. Грабб и Э. Тернер отмечают, что «примерно 4,2 % женщин старше 16 лет в Великобритании были изнасилованы по крайней мере однажды и что 19,5 % всех женщин того же возраста в той или иной степени страдали от сексуальной виктимизации» [318] . При этом специалисты признают, что эти цифры, по-видимому, сильно занижены, поскольку лишь немногие из потерпевших заявляют о случившемся [319] . В каждом источнике подчеркивается частотность преступлений на сексуальной почве по сравнению с их эпизодической оглаской. Эта проблема культурно обусловлена, и обсуждение одежды, которую носили потерпевшие, ее лишь усугубляет, поскольку привлекает внимание к поведению жертвы, а не преступника. Не углубляясь в эту сложную и большую тему, замечу, что она демонстрирует устойчивость стереотипов, стимулированных гендерным неравенством и предпочтением, которое отдается режиму мужского доминирования (осуществления власти/контроля над другими людьми), а не женской агентности (возможности выбирать, какую одежду носить).
318
Grubb & Turner 2012: 443–452, 443.
319
Как пишут Грабб и Тернер, уровень информированности о случаях изнасилования в Великобритании составляет всего 6 %, тогда как на деле, на момент проведения исследования, происходит 200 000 подобных преступлений за год (Ibid.: 444).
С учетом приведенных выше статистических данных и в ситуации, когда сексуальное насилие привлекает пристальное внимание и политических активисток, и журналистов (вспомним Марш женщин на Вашингтон в январе 2017 года или кампанию 2017 года #MeToo#, развернувшуюся после разоблачения голливудского медиамагната Харви Вайнштейна, оказавшегося серийным сексуальным абьюзером), я собираюсь в этой главе поговорить о том, как одежда превращается в индикатор сексуальной доступности, квалифицируется как вызывающая или нескромная и служит важным семиотическим или вестиментарным маркером в повседневной жизни и в судебной практике США и Великобритании. Поскольку понятие преступного деяния занимает ключевое место в моей работе, представления об одежде и использование ее в качестве вещественного доказательства в юридических процедурах, от регистрации преступления до судебных заседаний, будут рассматриваться в связи с общим анализом ее семантики.
В свете интересующей меня темы важное значение имеет интерпретация одежды в качестве доказательства вины или невиновности женщин, рассматриваемых, соответственно, как сексуальные хищницы или жертвы. Провокация сексуального насилия считается ужасной, такого не ищут намеренно. И между тем выбор наряда обычно совершается осознанно. Мы все искушенные семиотики и очень хорошо знакомы с модными кодами, которые позволяют нам проецировать вовне ту или иную идентичность [320] , одеваться ради успеха, выбирать наряды, которые акцентируют нашу физическую привлекательность, помогают нам чувствовать себя лучше и, наконец, вписываться в окружение или выделяться из толпы. Ни на каком из перечисленных этапов выбор наряда не предполагает, что мы напрашиваемся на насилие или провоцируем преступление, направленное против нас. Тем не менее именно эти нарративы доминируют в описаниях сексуального насилия в СМИ, в повседневных разговорах и в зале суда. Чтобы понять, как и почему такие идеи сохраняют жизнеспособность, я постараюсь проанализировать случаи использования одежды в юридических процедурах как «заместителя» жертвы сексуального преступления и показать, как «разоблачение» жертвы превращает ее в репрезентацию той или иной моральной установки. Одежда в этих случаях воспринимается как личина, субститут реального живого тела и становится материальным свидетелем и вещественным доказательством. Я собираюсь рассматривать ее не только в категориях «воплощения» и «развоплощения», но и как репрезентацию «ключей», в терминологии У. Эко, которые позволяют неверно интерпретировать костюм, его смысл или предназначение [321] .
320
Barnard 2002; Davis 1994.
321
Eco 1976.
Последняя задача моей работы — попытаться понять, почему женщины выбирают наряды, которые другие люди могут счесть провоцирующими, и как это связано с представлениями о моде и привлекательности. Опираясь на социологические исследования вызывающей одежды и ее восприятия мужчинами и женщинами, я постараюсь проследить связь между модой и сексуальностью в постфеминистском неолиберальном контексте, где объективированное женское тело соответствует распространенным в популярной культуре идеалам красоты и встраивается в концепции, пропагандирующие расширение прав и возможностей женщин.