Кристальный пик

— Ворон? — удивилась я, когда он без слов надел на себя птичью маску — тоже черную, но резную, с рельефом в форме перьев и расписанную тонким узором. Она закрывала лишь верхнюю часть лица, выгодно оттеняя жемчужные волосы и алебастровую кожу. В прорезях для глаз плескалось золото, а длинный клюв напоминал наконечник стрелы. — Что ж, молодцу все к лицу! Теперь мой черед.

Бегло осмотрев маски еще раз, я решила, что Сол прав — пытаться слиться с толпой гиблая затея. Потому и взяла себе маску лебединую, белоснежную с легким розовым отливом, как облака на весеннем рассвете.

Оставив на прилавке торговца несколько своих драгоценных заколок вопреки его желанию вручить их нам бесплатно, мы с Солярисом юркнули в шумную толпу и затерялись в праздновании летнего Эсбата. Не знаю, сколько именно часов прошло, пока мы испытывали все увеселения, какие только предлагал город на закате: наловили яблок из заздравной чаши (со своими острыми зубами Солярис поймал целых пять!), сыграли партию в хнефатафл (в которую он, конечно же, проиграл мне, как всегда проигрывал в шахматы), обошли все ярмарочные прилавки и попробовали все сласти от засахаренных орехов до вяленной клюквы. Мне даже удалось уговорить Сола принять участие в салках, где, правда, он поймал меня сразу же, стоило мне один раз хлопнуть в ладоши. Дети по-прежнему висли на нас обоих, желая то мою костяную руку пощупать, то попросить Соляриса отрастить хвост. Понимая, что отвязаться от них без помощи хускарлов или хитрости не получится, с несколькими из них мы на спор посостязались в прыжке через канат, где я запуталась в подоле своего платья и упала.

Тогда Сол рассмеялся впервые за день. Все эти годы он смеялся до того редко, что каждый раз я задерживала дыхание и замирала, боясь его спугнуть. Но летний Эсбат был ко мне добр: вскоре смех Соляриса стал слышаться все чаще и чаще, и поводы для этого находились самые разные. Например, когда я попробовала местную медовуху, и та оказалась настолько крепкой по сравнению с королевским питьем, что вышла у меня через нос; когда Гектор промахнулся в метании подков и случайно зарядил одной из них Мелихор в затылок; когда Тесея заставила Кочевника надеть пышный венок из одуванчиков или когда мы все вместе смотрели на представление скоморохов, пародирующих богов, за что их закидали тухлыми овощами и яйцами.

Страх, который всю эту неделю ощущался как змеиный клубок, стянувшийся в груди, наконец-то ослаб. Несмотря на битвы, что велись прямо сейчас на другом конце моего туата, несмотря на неизвестную кровожадную напасть, оставляющую за собой трупы, и несмотря на собственное бремя разбираться и с тем, и с другим, я позволила себе на один вечер забыться.

Но как жаль, что то был всего лишь вечер, и он не мог длиться вечность.

— Ящер! Где ящер?! — раздался крик откуда-то из таверны, сокрытой махровыми ветвями священного тиса. — Я нашел поле для кубба! Я должен победить ящера в кубб! Кто-нибудь видел его?

Вместе с тем у причала Тихой реки, что вела в Изумрудное море и была излюбленным местом для рыбаков, пронзительно заплакал ребенок:

— Моя лошадка сгорела! Она сожгла лошадку!

— Ничего я не сжигала! Я просто чихнула...

Где-то там же, куда на лязг мечей бежал отряд городской стражи, зачиналась потасовка:

— Это моя женщина, дракон! Моя невеста!

— Ох, да неужели? А чего же это твоя невеста сама на шею мне вешается, а? Может, замуж за тебя не хочет?

— Во имя Солнца, они будто сговорились! — простонал Солярис, узнав в первом голосе Кочевника, вспомнившего об их споре; во втором — Мелихор, которая, очевидно, слишком заигралась с местной ребятней и напрочь забыла о том, что она дракон; а в третьем — Сильтана, который все-таки умудрился нажить себе проблем. Так вожделенная беззаботность Сола сползла с него, словно вторая чешуя. — Вот поэтому я и не хотел брать их с собой. Знал ведь, что без этого не обойдется. Там, где моя семья, сплошь одни беды! Прости, я не хотел...

— За что ты извиняешься, глупый? Ступай без зазрений совести. У нас впереди еще долгая ночь, — мягко приободрила я и неохотно разжала пальцы, впервые за целый вечер выпуская руку Сола из своей. Мы как раз закончили обходить ярмарочные прилавки по второму кругу: Солярис все не оставлял надежды отыскать где-нибудь черничные тарталетки, хоть и знал, что черника зреет лишь к месяцу зверя, а запасы варенья в крестьянских кладовых уже наверняка закончились. — Я найду Матти с Гектором и Тесеей или попытаю удачу в метании подков. К таверне близко подходить не буду, обещаю!

Как и всегда, идея разделяться пришлась Солярису не по нраву, но он прекрасно знал, что другого пути нет. Оставлять Кочевника в городе надолго без присмотра — то же самое, что оставлять голодного медведя рядом с мясной лавкой. А Сильтан, в наглую бранящийся с женихом опороченной девицы, запросто мог породить еще одно народное восстание.

Скрипнув зубами, Сол бегло оглянулся и пересчитал взглядом всех хускарлов, бродящих в толпе невзрачными, но неустанно бдящими тенями. Ради моей безопасности их в Столице стало в три раза больше обычного — по десять человек на каждой улице. Напасть на меня у них перед носом было равносильно тому, чтобы добровольно сунуть голову в петлю на виселице.

— Жди меня возле тиса, — велел Солярис. — Скоро я вернусь к тебе.

Больше он ничего не сказал. Только убрал растрепавшиеся волосы с моей лебединой маски и напоследок задержал пальцы на моем подбородке, мягко сжав его, словно хотел оставить на мне отпечаток, который продержится до его возращения и послужит мне оберегом. Затем Сол нырнул в течение толпы, и то само понесло его, куда нужно — многим не терпелось посмотреть, кто же так буянит у причала, что буян этот слышен даже сквозь дребезжание мунхарпы и гудение лура.

Именно два этих инструмента и вели за собою всю музыку летнего Эсбата. Их звуки резонировали, разрывали мелодию на части, и только игривое пение пан-флейты связывало мунхарпу с луром воедино. Один из бардов умудрялся держать флейту одними губами, воздев руки к небу в хаотичном танце, и, выполняя просьбу Сола, я прислонилась к разукрашенному тису спиной, наблюдая за бардами на помосте. Кожаный мешок шалмея раздувался от мощного дыхания здоровяка, сидящего на связке из бревен, и лишь тальхарпа приглушала его вой, воя в несколько раз громче и свирепее. Все эти инструменты были такими разными, точно разные виды холодного оружия, но, играя бок о бок вместе, они рождали прекрасную песнь «Плачь Гвиневры о зеленом море», посвященную китам и древним существам, что были «богами до богов».

— Разжигайте больше костров! К нам Ночь пришла, тьму и тени принесла, ее приданное! — объявил сказитель, выскочивший к бардам на помост, и я рефлекторно запрокинула голову вверх.

В летний Эсбат темнело поздно, и лишь к полуночи небо полностью чернело, переставая напоминать открытую рану, киноварно-алую. За всей этой праздной суматохой мы с Солярисом и не заметили, как это случилось — как день ушел по-настоящему. Факелы, ограждающие площадь, тут же загорелись ярче, и вспыхнули новые костры. В городе стало гораздо ярче, но тише — теперь музыка играла лишь в половину силы, и верховодила ею лютня, а не флейта. Круглая луна, словно глаз Волчьей Госпожи, раскрылась над Столицей, и площадь затопило серебряным светом.

Взявшись за руки, самые смелые и ловкие ряженые тут же поплыли по ней в новом танце, напоминая цветы, следующие мерному течению рек. Прижавшись плотнее к тису, чтобы не мешаться у них под ногами, я тихо ахнула от восхищения и разочарования. До чего же хотелось присоединиться к ним!

— Пришло время для наказания, госпожа.

Чьи-то горячие пальцы неосторожно прикоснулись к моему виску. Я покрылась мурашками, будто зимний ветер поцеловал меня между лопаток, и тут же оттолкнулась от древа.