Кристальный пик

— Ой, как неловко-то!

Обычно Солярис отскакивал от меня, стоило кому-то застать нас вместе, но сейчас же прижался лишь теснее и, отодвинув назад рукой, загородил собою. Губы его горели, пульсировали красным цветом от поцелуев, похожие на те самые маки на белом мраморе окаменевшего лица. Нам обоим, случайно потерявшемся друг в друге, потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и признать в неказистой тени у реки женщину, а в женщине — старую знакомую вёльву.

— Хагалаз! — выдохнула я с невероятным облегчением. Нашлась!

— Милые бранятся — только тешатся, да? — ощерилась она, продолжая наполнять плетеную корзинку корнеплодами и древесными грибами, которые отковыривала со стволов деревьев прямо ногтями. Под теми, длинными и закрученными, уже забились кора и грязь. — До чего отрадно видеть молодых, когда они воркуют! Прямо сердце радуется! А уж когда союз такой красивый, необычный... Дракон и человек. Хорошая из вас сказка получится, добрая, поучительная. Вы никак на свадьбу пригласить меня пришли, а? Или стряслось что? Просто так ведь обо мне и не вспомните!

Белая кошка с золотыми глазами выскочила из чащи, приветливо мяукнула и в один прыжок очутилась у Хагалаз на плече. Хвост, длинный и гладкий, словно узкая шелковая лента, обвился вокруг ее шеи поверх амулетов и бусин из беличьих черепков. Как и Рубиновый лес, что был ее вечным пристанищем, Хагалаз тоже не изменилась: все такая же белоглазая, точно лишенная зрачков, с синими губами и угольными узорами по лицу, обрамленному черными полуседыми волосами. Не зря Матти отказалась от затеи дарить ей платья или наряды, ведь даже сейчас, собирая лесные дары, Хагалаз разгуливала босиком, и юбка с разрезом волочилась за ней по земле, расшитая кленовыми листьями с рунами, какими были покрыты и ее руки, и шея, и даже лодыжки. Маттиола бы точно пришла от такого в ужас,! Не говоря уже о лоскуте пурпурной ткани, которой Хагалаз обвязывала грудь: судя по золотой тесьме, образующий дейрдреанский герб, она пошила себе наряд из моего родового гобелена.

— Свадьбу в месяц нектара празднуют, уж поздно для нее, — произнес Солярис, медленно выходя из защитной позы, но по-прежнему вглядываясь в чащу вокруг.

— Ах, значит все-таки стряслось что-то... Ну, ничего нового, — Хагалаз повесила корзинку на локоть и придирчиво осмотрела ее содержимое, раскачиваясь на пятках. — Что ж, думаю, этого вполне хватит для сытного ужина, чтобы аж трое смогли наесться.

— Я своей кровью за еду и кров снова платить не стану, — предупредил Солярис сразу.

Хагалаз обиженно фыркнула.

— Значит, ужин будет только на одного. Тогда тем более хватит!

Хозяйка, спрыгнув на пень, протяжно мяукнула и дернула хвостом, будто приглашала нас пойти за Хагалаз — та молча юркнула в чащу, явно не собираясь нас дожидаться. Прекрасно помня о том, как та любит ускользать и играть в догонялки, мы с Солом подхватили брошенный узелок и, забыв про хворост, помчались за ней.

На скрюченных ветвях позвякивали талисманы из розового кварца и соломенные куколки, похожие на те, что плела Тесея, но не простые и уж точно не для детских забав. Стоило неосторожно задеть их плечом, как Рубиновый лес рассыпался в звоне, похожим на мелодию колокольчиков. Листья будто смеялись, игривые, как дети, и дразнились нам вслед. А иногда вместо смеха слышался лязг мечей и топоров: вместе с кровью тысячи воинов корни деревьев вобрали в себя их предсмертные воспоминания и теперь хранили историю, точно древняя летопись. Чего только не видывал этот лес за века своей жизни! Но еще больше, несомненно, видела его истинная хозяйка, чья тень убегала от нас в сумерках быстрее, чем мы успевали ее нагнать.

Бережно отодвигая ветки с талисманами рукой, чтобы, не дай боги, не повредить их, я то и дело спотыкалась о кочки или проваливалась на ухабах, хоть и старалась ступать за Солярисом шаг в шаг. К тому моменту, как чаща расступилась перед очищенной опушкой, даже на моей костяной ладони не осталось живого места от колючих ветвей и заноз.

Рубиновые деревья, — клены, вязы, дубы, — обступали хижину Хагалаз кругом, как столпы бдительной стражи, и ни лесная прохлада, ни тени, ни люди не смогли бы пройти мимо них без ее разрешения. Именно поэтому сама хижина, ветхая и с двускатной крышей, покрытой глиной с необтесанными белыми булыжниками вместо черепицы, не запиралась даже в отсутствие хозяйки. Дверь, распахнутая настежь, скрипела и раскачивалась, как будто тоже звала нас в гости. На гвоздях вдоль крыльца болтались блестящие латунные талисманы из жемчуга и грачиных перьев, заставляя меня задуматься, откуда Хагалаз берет столь редкие материалы, если не выходит из леса и более не принимает учеников (не принимает ли?..).

Невольно косясь на черное кострище, представляющее собой неглубокую выемку в земле, усыпанную обугленными бревнами и углем, я пересекла поляну и взобралась на крыльцо рука об руку с Солом. Подумать только — это все, что осталось от того дня, когда я обменяла человеческую кожу на драконью чешую. Ритуальное кострище и длинная черта вдоль поляны по самой кромке, похожая на трещину, которую оставил первый удар моего хвоста сразу после превращения.

— Присаживайтесь, гости дорогие! Бульона? Чая? Не обращайте внимания на беспорядок. Я никогда не убираюсь.

Хагалаз усадила нас обоих за стол практически насильно: подвела к скамье и надавила на плечи с силой, несвойственной женщинам ее лет. То, что она назвала беспорядком, на самом деле граничило с хаосом. Всюду громоздилась деревянная посуда и хозяйственная утварь: в маслобойке пенилось масло, в бочке созревала домашняя настойка, на поломанной прялке висело недотканное покрывало, а из ступок тянуло свежестью руты и сладостью бузинных ягод. Если принюхаться, то от последних также пахло и медью, похожим на запах крови — так могли пахнуть лишь ягоды, выросшие в Рубиновом лесу. Однако Хагалаз утверждала, что не употребляет здешние растения, не защищенные сейдом, в пищу... Значит, в ступках томился отнюдь не какой-нибудь соус или варенье.

Отодвинув ступки подальше, я незаметно отодвинула от себя и звериные косточки, что были разложены на столе вместо приборов. Там же лежали и железные спицы для вязания с железными булавками, какие в деревнях нередко использовали не только для того, чтобы закалывать одежду или волосы, но и в качестве оберегов. Все это добро благополучно пачкало дейрдреанский гобелен, вышитый золотом, который Хагалаз использовала вместо скатерти. Не в силах смотреть на это, я перевела взгляд на створчатые окна, покрытые толстым слоем пыли, и заметила, что растений в горшках на них поубавилось: остались лишь кустики зверобоя, белены и душицы. Не то летом Хагалаз предпочитала домашним травам дикорастущие, не то к сейду взывала слишком часто, отчего тратила свои запасы раньше, чем они успевали дать новые побеги.

— На, угощайся! А то слюной весь стол мне сейчас запачкаешь. Вижу же, как носом водишь и на котелок поглядываешь, хе-хе. Вкусно я готовлю, да? Соскучился по моей стряпне?

Хагалаз расшевелила кочергой фарфоровое пламя в очаге, белое и полупрозрачное. Дождавшись, когда чугунный котелок над ним забулькает и засвистит, подбрасывая крышку, она перелила его содержимое в миску и поставила ее перед Солом. Вот только смотрел он все это время на котелок не потому, что проголодался, а потому, что в котелке что-то барахталось и скреблось еще с той самой минуты, как мы вошли.

Промычав невнятное «Спасибо», Солярис уставился на бледно-зеленый овощной бульон, в котором плавали дольки картофеля, морковки и редиски. Выглядел он вполне съедобно, но я все равно отодвинулась от Сола на другой конец скамьи и отвернулась в противоположную сторону, чтобы Хагалаз ненароком не решила, будто я тоже хочу попробовать ее супец. Однако надеяться, что мне удастся не попасть под закон гостеприимства, было глупо: спустя несколько минут, как закипел еще один горшок, передо мной очутилась дымящаяся пиала. К счастью, то был всего лишь чай.