Кривизна Земли

– Помнишь ли лагерь немецких военнопленных? Я была там года через два после войны. Случай помог, снимали на студии о войне. Нужен был открытый генеральский автомобиль, настоящий. В грандиозном трофейном «хорьхе» ездил комендант лагеря. Он сам пригнал сверкающий лимузин под деревья киностудии, и я залюбовалась: сиденья светло-малиновой тисненой кожи, хром, медь блистает. Говорили о чем-то и чувствую мой бюст его впечатлил. Проехали бесшумно и плавно в «хорьхе», я рискнула, спросила товарища подполковника о Курте.

– Мне искать лагерника не по чину, даже для вас, Двойрочка. Но есть там общественники – новые маркситсты, агитируют своих за социалистическую Германию. Приходите, вас впустят.

В небольшой комнате пахло солдатчиной, трое пленных читали газету.

– Вы комитет «Новая Германия»? Не встречали Курта Валлнера?

– Фамилия не редкая. В каком он звании? – Обер-лейтенант, из Гамбурга.

Посовещались между собой. – Его могли произвести в капитаны.

Ждала с долгой надеждой в сердце. Вошел в штопаном мундире, коренастый. Твердый взгляд.

– Капитан барон Курт фон Валлнер. Не он. Я сквозь внезапные слезы:

– Как поживаете, барон, давно из Гамбурга?

– Уже восемь лет, с польской кампании… Из Гамбурга, не он.

– Нет ли вашего однофамильца?

– Не встречал, и благодарю вас, мадам.

– За что же?

– Вы ищете одного из нас.

Обморок и идиотизм войны: казармы, окопы, ненависть, «Лили Марлен» и даже не больно. Фанриха жаль, за что его так.

Года через два после смерти Сталина в Риге, казалось, стало легче дышать и говорить. Уплыли морем пленные немцы. Уезжали польские и датские евреи, спасшиеся в СССР.

– Мне бы вырваться в Бельгию будто в гости, остаться на Западе, искать Курта – вспоминала Дора те годы. Беги, Дво, беги! В активе два письма – приглашения от бывшей квартирной хозяйки, выдаваемой за сестру.

С такими тайнами я пошла в МГБ. Приняли сразу по звонку из проходной. Единственная контора, где обслуживали без очереди. Сидели двое в штатском: за столом напротив меня, и у окна.

– Вы обращались в бельгийское посольство?

– Решила с вами посоветоваться, а потом написать в Москву. – Штатские бегло переглянулись.

– Покажите пожалуйста ваш бельгийский паспорт. (Как это не к добру).

– Я не взяла… оставила дома. Прижала к груди сумку, они поняли, молчали будто дружелюбно. Сидевший за столом безотрывно глядел на сумку. С нажимом заговорил:

– Доставайте, Двойра Исааковна, доставайте.

Я отдала темно-синий паспорт. Больше часа сидела в пустом коридоре.

– Двойра Исааковна, – сказал штатский, бельгийский паспорт мы пока задержали. Есть же ваш паспорт СССР, осени сорок четвертого года. Вы тогда как из пены морской явились, упали с Луны? Живите спокойно и достойно в нашей стране. Живите тихо.

Пафосный лейтенант. Ночами я думала о собственной глупости. Но после лагеря и борделя власть для меня была там, где охрана, туда и пошла.

И ты не спала с Куртом? Качает лысеющей с макушки головой. Напевает в задумчивости: «Венн дие золдатен юбер дие штадт маршиерен, ёффен дие медхен дие фентсер унд тюрен. Лос, лос, лос! Когда солдаты маршируют через город, отворяют девушки окна и двери. Давай, шагай, шагай!» Старая солдатская песня.

Германский Красный Крест ответил: «Курт Валлнер, год рожд. 1918, Гамбург. Юрист, адвокат. Обер-лейтенант. После войны жил в Антверпене (Бельгия). Похоронен в 1983 году, Гамбург – Санкт – Паули.» Сейчас и бедной Доры нет.

Арнис

Латвийский хутор. Утро. На крыльцо выходит мужик. Шарик! Шарик! – Тишина. Шарикас! Гавс, гавс!

Латышский анекдот.

На шестую зиму жизни Арниса снег не выпал. Земля закаменела на морозе и где осенью проезжали телеги, сегодня глубокий след. Мальчику дорогу не перейти. Взрослые говорили, Рождество без снега не доброе. Снег выпал в рождественскую ночь, повалил крупно и сыро. Зимой в безветрие и мороз над хуторами подымался печной сосновый запах, дым отплывал в белые поля. Плыви, дым, до самого города Талси, и там люди тебя увидят. В город, где дома стоят рядами, не как хутора на пригорках в чистом поле, мальчик Арни не верил. До города полтора часа ходьбы.

Весной дорога подсыхала, он шел на Немецкий хутор к девочке Ханнелоре. Шумела камешками безымянная речка, утекая в лес. В лесу жила одинокая рысь. – Страшно ей одной ночью в лесу, – думал он. Девочка говорила с ним по немецки, с батраками по латышски. Толстая седая старуха вскидывала Lorgnette – лорнет и щурилась, показывая из немецкого букваря. Он вскоре заговорил бегло. Ханнелоре вплела в косы красную и синюю ленты. Мальчик крепился, но как-то дернул, и сильно. Ханне завопила. – Ну, высеку! – закричала старушка из окна.

На Немецкий хутор Арнис не ходил. Тогда же исчез отец. В ночь на Янов день, когда цветет синими огоньками папоротник, мать связала одежду в узлы, побросала в ящик деревянные игрушки. В чистый лен обернула Распятие. Незнакомый батрак вкатил во двор тележку. Он повел на веревке старую черную собаку. Собака плакала, выла и рвалась. Арни заревел, мать посадила в тележку и впряглась. С хуторов никто не пришел. В доме Ханне окна завешаны. В первом же селе мать наняла фурмана – извозчика и поехали, поехали. Светлые сосновые леса сменили высокие ели, под ними темно. Арнис увидел много воды без берегов.

– Мама-мамулиня, это море?

– Озеро Усмас. Здесь будем жить в поселке.

– Мама, почему мы живем на батрацкой половине, а на хуторе жили в хозяйской?

Арнис пошел в школу, и все ему давалось без труда и в радость. Из классного окна видно озеро: бурное под осенним ветром, тихое весной. Он сговорился кататься на толстых льдинах у берега, но сначала в очередь убрать класс. За столом сидел молодой пастор Симонис. Учитель курил у окна, собирая пепел в бумажный кулек. Так курил он на уроках.

– Арни прилежный ученик… с наследственностью зверя. Если она проснется, кто знает, с какой обидой и ненавистью взглянет он на мир.

– Ваши суждения, господин учитель, сугубо материалистичны. Господь непререкаемо наградил каждого единственно неподражаемой душой. Но не частью души родителей. И конфирмацию Арни я решительно не отложу.

– Наследственность – это когда дети родятся – понял мальчик. Отца нет. Но ведь был. Маму обнял у колодца, она ведро утопила, цепь загрохотала. Колодезный журавль косо уткнулся в небо. Повел ее в дом, поднял и понес. Мама плакала, хваталась за оградки крыльца, за притолоку. Отец косо и судорожно, виновато улыбался. Он сильный, дверь изнутри запер. Любил он двери изнутри запирать.