Кроманьонец
Шрифт:
– Кто первым решил, что чужак на дереве и есть Утаре?
Ответил Той:
– А сам ты, что подумал?..
Всем им вдруг стало смешно, даже Утаре. Отвечать Тою, что либо желание у меня пропало.
С утра Той с Рыбами и Лосями испытали долбленку и вожак сообщил о своем решении свершить акт мести озерным людям. Меня он в компанию не зачислил, мол, с Утаре все хорошо, да и кому-то все равно нужно вернуться в поселок к женщинам и детям.
В прошлой жизни, в будущем я часто слышал, что будто бы месть - блюдо, которое подают холодным. И даже как-то задумывался об этом. Помниться, что народная молва приписывала авторство на столь туманное изречение Сталину Иосифу Виссарионовичу. Почему именно холодным? Кому подавать? Себе или кому то еще?
Куда лучше то же понимали итальянцы с их вендеттой. Продуманная, расчетливая, изощренная, неотразимая, чтобы все догадывались, кто ее совершил, но ничего доказать не могли. Месть - это блюдо, которое готовится для двоих: истцу - как небесная амброзия, ответчику - как кость в горло. Кроме того, есть ведь и окружающие! Кто не дурак, тот сразу смекнет: такого повара задевать не стоит!
Пока мое блюдо остывало, желание мстить развеивалось само по себе. Последний раз так случилось в другой жизни, когда пришлось отсидеть. Ведь были и те, кто решил, что лучше стучать, чем перестукиваться. Я знал их имена. И следак с прокурором и судья... Но не они были по настоящему виновны в том, что произошло тогда со мной. Персональная месть теряла опору, если посмотреть на "блюдо, которое подают холодным" с точки зрения здравого смысла - вспыльчивость и поспешность в благородном деле мщения недопустимы. Как я мог тогда все это растолковать Тою? Разве, что сослаться на волю духов? Но я промолчал. Ведь мое счастье было рядом и для меня тогда это было главнее всего. Воины отплыли, а я, Утаре, горцы и Муш пошли назад, к поселку.
***
Мы стали на ночевку едва солнце засобиралось скрыться за деревьями. Спешить было некуда, а я очень хотел расспросить Утаре о том, что произошло. Под голыми пока еще дубами земля была усыпана темно-бурыми прошлогодними листьями. И под ними что-то шумело, ползало, таилась какая-то скрытая жизнь. Осины шептались, волновались, вздрагивая ветками, среди ореховых и ольховых кустов носились птички. Еще вчера этот же лес казался мне мрачным и молчаливым...
Пока горцы и Муш таскали хворост, мы с Утаре уединились у глубокого оврага. Там, над обрывом высился дуб-великан, а под ним дымилась туманом пропасть. У могучих корней мы и расположились, чтобы пообщаться без лишних глаз. Волчица улеглась рядом, но нам она никак не могла помешать. Скорее, наоборот, ее присутствие напомнило, как все было, когда мы вместе охотились или собирали грибы и ягоды. Я обнимал Утаре, а она тихо, почти шепотом рассказывала о событиях последних дней.
...Чужаков первой заметила Пальма. Утаре услышала визг боли, а потом увидела и саму волчицу. За ней, молча, гнались какие-то люди. Утаре выстрелила из лука и попала. Охотник-чужак вскрикнул и упал, его соплеменники тут же остановились, а любимая побежала к поселку, предупредить горцев, чтобы встретить пришлых во всеоружии.
Вручив женщинам запасы зерна, отправили их со стадом подальше в степь. Сами стали готовиться встретить врагов. Близился вечер, а чужаки не только не появились, но судя по спокойному лесу, даже не приближались к его опушке. Тогда Утаре и предложила мужчинам на всякий случай забрать все ценное и присоединиться к женщинам, пока она - умелая охотница не выследит чужаков, чтобы узнать об их намерениях. Оказалось, что Утаре все же себя переоценила. События развивались совсем не так, как рассчитывала любимая.
Чужаки оставались с раненым товарищем там, где она его подстрелила. Вот только Пальма, увидев обидчиков, решила поквитаться. Рыча, бросилась к чужакам. Утаре наложив стрелу, медленно приближалась к отбивающимся от волчицы охотникам. Она не заметила еще кого-то из них, кто притаился за деревом и смог нанести ей внезапный удар. Очнулась любимая уже со связанными руками и ногами, когда чужаки готовились
к ночевке. А ночью пошел дождь. Кожаные ремни намокли, и Утаре удалось их растянуть настолько, чтобы суметь освободиться. Помня, что до сих пор о намерении чужаков ей ничего неизвестно, с бегством она решила повременить и даже подтянула ремни на ногах. Слушала, о чем они говорили, и поняла, что этот отряд отправился на поиски женщин. Буд-то каждую весну мужчины их племени уплывали подальше от своего поселка за будущими матерями.Утром она хотела поговорить с ними, но обнаружилось, что их товарищ ночью умер. Охотники были злы, и Утаре решила повременить с разговорами. А когда они пришли к озеру и первым делом приступили к расчленению павшего в бою соплеменника, вести с ними разговоры желание пропало. Она ждала пока представиться возможность незаметно убежать. А когда она услышала крики и шум битвы, увидела рядом волчицу и решилась на побег...
Быстро темнело. Вдали, за деревьями мерцал огонек костра. Из глубины оврага тянуло влажным, пахучим холодком. Не сговариваясь, мы встали и пошли к соплеменникам. Их костер догорал, а достаточного на всю ночь запаса хвороста рядом я не увидел. Горцы спали, а Мушу было все равно. Он сидел у ствола небольшой осины в метрах десяти от огня и о чем-то думал.
– Вставайте лежебоки!
– закричал я и в шутку, не сильно пнул Уро в бок.
Тот вскочил, как ошпаренный, набычился, но увидев улыбку на моем лице, тут же остыл.
– Ночь впереди. Идем ломать ветки, - крикнул я и личным примером поддержал призыв, обломив засохшее деревце.
Все рассыпались по роще, ломая для костра нижние сухие сучья осин. Лес огласился треском, говором и смехом. Смеялись в основном Утаре и Муш. Любимая как-то смогла поднять парню настроение, сразу же составив ему компанию.
Я подбросил в костерок большую ветку и с умиротворением смотрел, как огонь запрыгал по трещавшим сучьям, освещая кусты и нижние ветви ближайших деревьев, между их вершинами синело темное звездное небо, с костра вместе с дымом срывались искры и гасли далеко вверху.
Мы долго сидели у огня. Под пеплом бегали огненные змейки, а я рассказывал о том, как вижу нашу жизнь "завтра". Пообещал горцам, что скоро, очень скоро, как только вернется Той, пойти с ними в горы.
Спали мы не долго. Проснулись от холода, едва забрезжил рассвет. Лес утонул в белом тумане, грудь теснило сыростью, тяжело было дышать. Мы пошли, рассекая туман, стараясь держаться оврага. Помниться он должен был выйти прямо к опушке, чуть выше нашего поселка.
Тишина вокруг стояла мертвая и вдруг, где-то неподалеку, робко, неуверенно зазвенел жаворонок. Его трель слабо оборвалась в сыром воздухе, и опять все смолкло, и стало еще тише. То ли от страха, витавшего в тумане, то ли от бодрящего холода мы побежали...
Остановились мы только у опушки. Мокрые от пота, усталые и довольные, что скоро окажемся дома. Солнце стояло высоко, роса давно высохла, небо было синим и горячим, ветер слабо дул с гор, освежая разгоряченные лица. Среди ореховых и терновых кустов опушки еще пахло влажным запахом дуба и прелых листьев, на лужке мы почувствовали томящий зной и услышали жужжание насекомых. Шли уже не спеша, пока навстречу нам не побежали от поселка женщины.
Я совершенно не удивился, когда увидел среди них Лило. Он бросилась мне на шею, тычась губами в нос, щеки и мои губы. Я искал глазами Утаре, беспокоясь, что любимой не понравится столь теплый прием девчонки, но она уже бежала к горянкам, сдержанно толпившимся у сенника. Конечно, она соскучилась по подругам...
Лило почувствовала мою тревогу, вспыхнула, отстранившись и оглядела меня быстрым, робким взглядом. Наверное, все поняла и резко развернувшись, побрела к реке. "Так будет лучше!" - подумалось, и тут же я попал в крепкие объятия Тиба и Тина, потом других женщин из Рыб. Только женщины Лосей не спешили выразить свою радость. Их волновала судьба мужчин. Тиби, дождавшись, когда соплеменницы перестали меня тискать, взяла за руку и, заглядывая в глаза, спросила: