Кроманьонец

***

Мы отплывали скрытно, темной ночью, когда до восхода Солнца еще оставалось пару часов и яркие звезды помигивали высоко в черных колодцах-разрывах на облачном небе.

Несколько дней соплеменники, таясь от земледельцев, носили к новым долбленкам шкуры и посуду, запасы кремня, сети и одежду. Вечером накануне исхода, отнесли к лодкам зерно и, уложив кожаные мешки на дно самой большой лодки, накрыли их шкурами. Потом принялись загружать в долбленки другие, подготовленные к погрузке вещи. Закончив, вернулись в поселок и зажгли костры. Жарили на камнях и варили в горшках рыбу, шумели больше обычного, но не долго. Все понимали, что объяснить земледельцам решение уйти с насиженного места будет не просто, поэтому и старались в меру пошуметь, чтобы уснувшие чуть позже соседи, крепче спали и никто не смог заметить исход Рыб.

Тишина ведь разной бывает! Перед грозой, когда вдруг все вокруг умолкает, даже ветер и после, когда сверкает пестрыми боками радуга и все живое вокруг, наверное, любуется какое-то время на небесное чудо в безмолвии. Мы шли тихо, всего лишь не мешая миру вокруг шуметь: Реке, ивам, ветру и филину. Но когда мы уже рассаживались по лодкам, на небо выкатилась Луна и все тут же обратили внимание на юношу из племени Людей. Он стоял рядом с моей сестренкой и намеревался занять место в одной из долбленок. Вот тогда и стало тихо по-настоящему. Тревожная тишина оглушила меня. Я слышал стук своего сердца и дыхание. Рука потянулась к топорику, висевшему на поясе. Взволнованно заметались вокруг тени. Я отступил на пару шагов. Может, не я один тогда хотел избавиться от Муша, так звали того паренька, но сестренка предчувствуя беду, воспользовавшись моим замешательством беззвучно бросилась тому на шею, обняла, прикрыв собой. Я вспомнил Утаре и улыбнулся, подавляя последствия адреналиновой атаки, полез в лодку.

***

Мысли о том, что скоро увижу Утаре согревали меня холодной ночью и зябким утром. Слушая, как плещется за низким бортом вода, хлюпанье весел, я на какое-то время проваливался в сон, ненадолго, просыпаясь от тех же звуков, чтобы спустя несколько минут задремать снова. Вдруг, в воздухе, пахнущем водой и весной, потянуло тревогой. Весла перестали бить по воде, и женские голоса умолкли, я слышал лишь трескотню оляпки. У нас, в будущем, эту белогрудую птичку называли водяным воробьем. И спать захотелось еще сильнее, но почему то сердце замерло на какое-то время, стало трудно дышать, я открыл глаза и понял - что-то случилось. Той приложив козырьком ладонь ко лбу что-то высматривал на левом берегу, а неудавшийся заяц - Муш теребил пальцами древко копья.

Привстав на коленях, я попытался рассмотреть что-нибудь за широкой спиной Тоя, и чуть было не свалился в воду, когда совсем рядом, в заливчике, у тихой, пенившейся воды увидел человека.

Чужак стоял на берегу у самой кромки, широко расставив ноги, и обеими руками держал большой серый камень. Наверное, ему было тяжело. Юноша выглядел истощенным и что бы облегчить ношу, упирался локтями в живот, слегка отклонившись назад. Мне стало понятно, что зла нам он не желает. Даже если бы и захотел, то вряд ли смог бы бросить в нас вой снаряд. К тому же, то, что мне показалось камнем, Тою определенно виделось иначе. Вожак достал из-под ног подкопченную тушку гуся и поднял за шею над собой. Парень в ответ энергично закивал и, положив камень у ног, полез на песчаную кручу, испещренную птичьими норами.

Только когда Той затащил камень в долбленку, оставив на берегу десяток гусей, я понял, что мы обзавелись солью. И тут же взбодрился, высказался, что, мол, было бы неплохо поменяться еще раз. Увы, от парня к тому времени след простыл. Но нашего вожака это обстоятельство не смутило. Дождавшись другие лодки, он стал командовать, обращаясь то, к Лиму, то к Тиба. Вскоре на берегу выросла кучка из шкур, посуды и каменных орудий труда. Предложив все это на обмен, мы причалили к другому берегу и стали ждать.

Устроившись на мягкой клеверной подстилке подбиравшейся почти к краю берега, я снова задремал, и чуть было не пропустил появление чужаков. Увидел их сверкающие из-под накидок белизной зады, когда уже двое мужичков взбирались на кручу, чтобы передать третьему наши дары. Вскоре они все утащили, и мы снова стали таращиться на темную воду реки.

Прошел час, может, больше, но не намного. Правда, ожидания мне хватило для того, чтобы начать внутренне посмеиваться: "Развели нас как котят!"

Я только собрался сказать об этом Тою, как на круче появился новый персонаж. Он был хорошо сложен, с квадратными плечами, прямой спиной, густой шапкой черных курчавых волос и небольшим, выпирающим из-под меховой накидки животиком. Он помахал нам рукой и тут же его мелкие соплеменники стали бросать к воде куски соли.

Я бы предпочел поплыть и пообщаться с чужаками. Никто из племени судя по их расслабленному виду об этом не помышлял. Успокоился и я. Когда бродячие купцы ушли, мы переплыли реку, забрали соль и направились дальше, вниз по течению. Я вспоминал рассказ "лосей" о береге, за которым тянулась цепь высоких дюн, поросших редкой жесткой травой и осокой, покрытой налетом соли. Наверное, встреченные нами люди зимовали там, среди болотистых солончаков? Теперь уже наверняка узнать это невозможно.

Мы добрались к новому месту без приключений. И событий запоминающихся не случилось. Разве, что очень меня удивило отсутствие людей на Большом озере. Я все гадал, как нам проплыть его не привлекая к себе внимание рыбаков и даже сославшись на волю духов, заставил соплеменников вооружиться. Мы никого не повстречали, и мне жаль, что тогда меня это обстоятельство не обеспокоило.

Глава 28

Друг мой, что ты знаешь о любви? Не отвечай, позволь старику пофилософствовать. Все мы наивно полагаем, что знаем об этом состоянии все, "о ней все сказано...". А я глубоко убежден, что знаем ровно столько, сколько о происхождении Земли и человека. Мы только думаем, что знаем, а на самом деле лишь догадываемся, предполагаем. Если бы знали, что такое любовь, как должен поступать человек, когда ему кто-то нравится, какие должны быть вообще взаимоотношения между влюбленными девушкой и парнем, мужчиной и женщиной, мужем и женой, если бы мы знали все это - насколько счастливей стал бы человек! Эх...

Тогда, плывя по реке, я думал о Лило и готовился встретить Утаре. Мне, признаюсь, было не по себе. Может, жгучий стыд душил? Нет, конечно. Я давно утратил способность переживать такие эмоции, хотя часто огорчался, что в теле Лоло гормональный коктейль как-то по-особому бушует, будоражит кровь, и порой, совладать с этими гормонами было не просто.

Я твердил себе, что хватит думать об этом! Умничал, рассуждая о том, каким человек сам себя представляет, каким его знают другие, каков он наедине с собой, каким бы он хотел быть и каков он на самом деле, - последнее почти никому не ведомо...

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне я услышал от нее признание в любви. Любит...думал я, не испытывая от этого особой радости, напротив, ощущая перед ней неясное чувство вины и молчал. Она вся была - ожидание. Еще мгновение - и она станет самой счастливой на земле или этот момент отодвинется на неопределенный период, а возможно, и навсегда. А счастье - это, как ни странно, был я. Тогда мне захотелось обнять ее и прижать к себе, хотелось, чтобы ей было лучше, чтоб ей было хорошо.

Плыть оставалось совсем недолго. Я надеялся вскоре увидеть Утаре и сокрушался, что для Лило все вдруг снова измениться. Я представлял, как она, затаившись зверьком, будет плакать, тихо, совершенно безмолвно. На душе было скверно...