Крона огня

Он приоткрыл дверь, ведущую во двор, совсем чуть-чуть, как будто от порыва ветра. Дежуривший неподалеку стражник повернул было голову на тихий скрип, однако, не увидев ничего подозрительного, отвел глаза. Ему было на что смотреть и без того. Во дворе разыгрывалась сцена, достойная пера драматурга: посреди выметенного плаца, уперев руки в боки, ожившей статуей богини возмездия красовалась благородная дама Брунгильда, перед ней непоколебимой стеной – Мустафа.

– Я немедленно желаю оказать помощь раненому! – от природы хорошо поставленным трубным гласом, на весь замок орала жена казначея. – Как ты смеешь останавливать меня?

– Мне велено следить, чтобы вы не разговаривали с чужими мужчинами и блюли супружескую верность.

– Ты в чем это меня обвиняешь, негодяй?! Да я велю тебя на кол посадить!

– Я исполняю волю своего и вашего господина.

– Господина?! Кто здесь говорит о моем господине?! Этот замок принадлежит геристальскому дому, я его хозяйка! И ты не смеешь прекословить мне!

– Я вынужден буду доложить об этих словах мастеру Элигию. – Мустафа поморщился, в глубине души сознавая, что эта ссора не сулит ему ничего хорошего.

– Говори, что пожелаешь, – надменно скривила губы владетельница Форантайна. – Но я также поведаю ему, что из всех, кого он послал охранять меня, никто и в ус не дул! Лишь только юный менестрель действительно оказался способным защитить меня. А его хваленые телохранители способны только праздных гуляк в Париже распугивать! Я прикажу бросить вас здесь в темницу и отошлю гонца к моему дорогому Элигию и к моей доброй подруге мадам Гизелле, пусть передаст, что вы вступили в тайный сговор с врагами, чтобы убить меня. Что ты зыркаешь, как сыч? Да-да, только лишь потому твои люди не догнали подосланного убийцу, которого без труда настиг мальчишка-песнопевец, что были в сговоре с душегубами! Я потребую для вас пытки огнем и водой, пока вы не сознаетесь в злодеянии. Я пошлю вас на дыбу, а потом вас разорвут дикими конями. – В голосе Брунгильды слышались мечтательные нотки. Духовное родство с гарпией не осталось без последствий.

Мустафа насупился, но промолчал. Конечно, бросить его и его людей в темницу здесь было бы не просто. Хотя гарнизон замка и состоял из трех десятков стражников, не считая полутора дюжин вполне боеспособных слуг, но его люди готовы были себя дорого продать. Однако, проиграв или победив, он непременно был бы втянут в мерзкую историю, в которой хозяину проще всего пожертвовать неприметным слугой, пусть даже и преданным, как он. И все ради того, чтобы взбалмошная хозяйка не смогла исполнить свою нелепую прихоть.

– Я не могу пустить вас одну к чужому мужчине, – сквозь зубы процедил вольноотпущенник, – но если вы согласитесь взять с собой одну из пожилых служанок, дабы она блюла вашу честь, и согласитесь, чтобы за дверью дежурили стражники вашего супруга, я сочту, что вы действуете разумно и милосердно.

– Что ж, пусть будет так, – горделиво подняв голову, небрежно бросила благородная дама. Она прекрасно сознавала, что многое в ее словах – чистейший блеф. Конечно, она была сестрой Пипина, но вот насколько хозяйкой в этих мощных стенах, ей предстояло лишь узнать. Но сейчас Брунгильда оглянулась на домашних слуг и служанок, вываливших во двор поглазеть на необычную сцену, выбрала ту, чье лицо казалось ей наиболее добродушным, и ткнула пальцем:

– Иди со мной.

Бастиан отпрянул от двери и тихо, на цыпочках, бросился на скорбное ложе. Кто знает, будет ли возможность устроить новую встречу, а потому из этой следовало выжать все.

Менестрель успел занять место на лежанке и придать лицу соответствующее моменту страдальческое выражение, когда двери отворились и в келейку бодрым шагом вошла Брунгильда. За ней семенила пожилая служанка, нагруженная корзиной снеди, достаточной для прокорма шести-семи здоровых мужчин. Позади нее в дверях замер стражник вида столь мрачного и угрожающего, что, кажется, даже у табурета задрожали все четыре его деревянные ноги. Темный лик иберийского мавра лишь подчеркивал исходящую от него опасность.

Мадам Брунгильда оглядела приют своего бесстрашного спасителя и радостно обернулась к надзирателю.

– Ну-ка, стол немедля сюда! – Грозный страж даже не двинулся с места. – Я тебе приказываю! – Она подскочила к мавру и что есть силы вцепилась ему пятерней в ухо. – Ты что, не слышишь?! Тогда я оторву тебе эти лопухи!

Караульный болезненно поморщился, молча пытаясь отстраниться и не сломать руку госпоже.

– Не говорить, – злобно процедил он.

– Не говорить? Тогда боец, что лестница охранять, сюда звать. Пошел, пошел, бегом бежать! – Она с силой подтолкнула его к распахнутой двери. – А ты, – Брунгильда зыркнула на служанку, и та замерла, будто пораженная громом, узнавая в манере новой хозяйки черты характера своенравной гарпии, – ты, – повторила жена казначея, – немедля принеси сюда теплой воды, я сама промою его раны.

Служанка оказалась куда сговорчивей, лишь отзвучали слова госпожи, она поставила корзинку и исчезла в коридоре.

– Слышите ли вы меня, мастер Бастиан? – скороговоркой начала благородная дама.

– Отлично слышу. – Менестрель, как ни в чем не бывало, распахнул глаза.

– У нас мало времени, сейчас вернутся…

– Да, да, когда вы промоете мне раны, я приду в себя, затем немного подкреплюсь, и вы попросите меня спеть. Но когда я буду петь, слушайте очень внимательно, так, будто эта песня сложена о вас и каждое слово пробуждает воспоминания. Если что-то узнаете, говорите.

– Но что это за песня и как она поможет нам раскрыть заговор?

– Тише, стражники возвращаются. Обо всем в свое время.

Его высокопреосвященство кардинал Бассотури двинулся навстречу гостю, всем своим видом излучая радость по поводу долгожданной встречи. Куда девался прежний небрежно-поучающий тон, каким разговаривал он с золотых дел мастером? Теперь папский легат приветствовал вошедшего, словно близкого родича, долго бывшего в отлучке и наконец вернувшегося с хорошими вестями.

– Мой дорогой Элигий! Вы совсем позабыли нас.

Казначей склонился к руке кардинала, любезно подставленной для поцелуя, коснулся губами перстня с вделанным блеклым камешком – частицей мостовой Виа Долороза – скорбного пути, пройденного Спасителем к месту распятия.

«Быть может, на этот камень некогда упала капля святейшей крови с истерзанного терниями чела Сына Божия», – благоговейно подумал бывший ювелир. Он готов был дорого дать за такой перстень, пожалуй, любой из своих. Но предлагать не стал во избежание неловкости.

– Я рад, что именно вы, – продолжил монсеньор Гвидо, – стали распорядителем казны юного кесаря. Вы, человек набожный, известный преданностью и благоразумием. Наверняка вы сможете оказывать благотворное влияние на молодого государя. Он так нуждается в мудром совете и наставлении старшего друга! Это, ко всеобщему благоденствию, охранит его от оплошных, а порою и пагубных решений.

Элигий напрягся, как бывало всегда, когда сквозь тонкую шелуху возвышенных речей в воздухе разливался божественный аромат прибыли. Воистину, он искренне веровал в Спасителя и никогда не забывал открытой рукой жертвовать на церковь, выделяя ей щедро сверх положенной десятины. Разве не ясно: чем больше его богатства, дарованные, несомненно, милостью божьей, тем больше золота он сможет направить на благие дела. А раз так, погоня за прибылью есть дело богоугодное, и если Господь изгнал торгующих из храма, то лишь из-за того, что в храме торгующим и вправду не место.