Кровь и свет Галагара
Шрифт:
Оба удержались в седлах и, разъехавшись, повернули, чтобы возобновить атаку. Но теперь в руках у Тан Зафа, небрежно отбросившего обломок копья, остался только щит, и меч его покоился в ножнах, будто отчаянный айзурец решил только отбивать удары соперника, и не надеясь при этом его поразить.
Столь явное преимущество звездоголового витязя вызвало рев ликования в крианских рядах и тревожное волнение в цлиянском стане.
Крианин не стал повторять свою первоначальную уловку и на сей раз, приближаясь к противнику, опустил копье в расчете пробить кожаную щерку и поразить Тан Зафа в живот.
Никто из наблюдавших за ходом поединка не ожидал того, что произошло в следующий лум. Вместо того, чтобы отбить удар щитом, Тан Заф неожиданно вскинул его, открывшись, и резко отклонился вправо, пропуская копье под левой
Тан Заф, потрясая копьем, вырванным у противника, проехался рысью перед цлиянскими рядами, охваченными ликованием, и вернулся на свое место. По уговору он уступил право и дальше сражаться перед строем следующему счастливчику, а им оказался Ог Лон.
Выехав верхом на середину поля, разделявшего войска, он легко соскочил на землю и отпустил назад своего гаварда, предпочитая в ходе поединка стоять на собственных ногах.
Так он и встретил своего противника — пеший, безо всяких доспехов или иных защитных приспособлений. Длинные черные кудри его были убраны легкой серебряной сеткой и парой литых зажимов в виде распластанных птичьих лап. Изысканный темно-серый в основе хадлаг сверкал чидьяровой вышивкой и опушками ярко-голубого меха; широкие кроваво-красные юксы были заправлены в невысокие сапожки из мягкого белого тарилана. Не было при нем и никакого оружия — ни меча, ни топора, ни даже кинжала на поясе — только длинный кнут, скрученный из полос сыромяти и вызолоченный от самого кончика до рукоятной оплетки.
Вызов Ог Лона, не смущаясь своим превосходством, принял лихой дюжинник саркатской гавардерии. Он не стал отвязывать от луки седла свой круглый щит о пяти концентрических кольцах, а лишь поправил стальной чешуйчатый нагрудник, подтянул за наушники бумажную шапку с накладным узором и с гиканьем помчался навстречь храброму айзурцу, то и дело взмахивая тяжелым зайгалом, со свистом разрезавшим воздух.
Расстояние между ними стремительно сокращалось, но Ог Лон стоял, не шелохнувшись, и только размеренно постукивал по ладони рукояткой кнута да поглядывал на небо, словно в ожидании снегопада.
И только в последний лум, когда гаварду саркатца оставалось два прыжка, чтобы приблизить вплотную к непокрытой голове Ог Лона смертоносную сталь зайгала, золоченый кнут, повинуясь почти неприметному движению, распрямился, как молния или жало мохнатого индрига, и ударил гаварда по ноздрям. Он неожиданной жгучей боли, поразившей его в самое чувствительное место, ошарашенный зверь на всем скаку остановился и с ревом поднялся на дыбы, сбросив своего всадника как сухой габалевый листок.
А Ог Лон стоял себе и стоял, ни на шаг не сдвинувшись с места, и хладнокровно наблюдал, как поверженный саркатец поднимается на четвереньки и, тряхнув головой, протягивает руку к своему зайгалу, отлетевшему в сторону при падении. Да только вернуть себе оружие и продолжить поединок ему так и не удалось. При первой же попытке кнут айзурского витязя ужалил его в кисть руки — и в тот же лум она безжизненно повисла, на глазах побагровев и распухнув. Второй удар едва не лишил саркатского витязя глаз, оставил на лице у него страшный рубец и вынудил взглядом искать гаварда, чтобы спастись от дальнейших неприятностей бегством. Но гавард, хорошо понимавший язык кнута и не заставивший убеждать себя дважды, был уже очень далеко. Так что лихому дюжиннику пришлось улепетывать на своих двоих. А Ог Лон и не думал его преследовать. С невозмутимым видом он свернул свой кнут и, сунув его за пояс, не спеша направился к цлиянскому войску, издали встречавшему его восторженными криками. Однако не успел он пройти и уктаса, как вместо выражений восторга до слуха его донеслось дружное «Хэч, хэч!» Ог Лон обернулся и очень вовремя: на него несся во весь опор новый неприятель — тяжело вооруженный крианский всадник, уже наклонивший копье, чтобы поразить храброго айзурца в спину.
Ни на лум не растерялся Витязь
Кнута. Каким-то невообразимым движением нырнув под копье, он ухватил его левой рукой, а правой одновременно вцепился в длинную шерсть, свисавшую с могучей холки гаварда, продолжавшего мчаться и только слегка мотнувшего головой, ощутив богатырскую хватку. Голубой мех и пламенеющие юксы мелькнули в воздухе — и крианин не успел даже глазом моргнуть, как тот, кого он мысленно считал уже мертвецом, очутился в седле перед ним, а в следующий лум сжал ему шею стальным захватом локтевого сгиба и, перекинув через плечо, с грохотом швырнул его оземь.Таким образом славный Ог Лон одолел двоих и закончил сражение подобно Тан Зафу — проехавшись верхом сквозь бурю приветствий, сотрясавшую цлиянское войско.
Не теряя времени даром, его сменил на поле битвы Тоб Мон по прозвищу Гора — и все замерли в ожидании новой схватки. Голова Тоб Мона была прикрыта светлой кожаной шапкой, чье гладкое полушарие посверкивало на солнце перекрестием золоченой накладки. Сзади из-под шапки торчала толстая косица темно-габалевых волос, уложенная тугой спиралью. Небесно-голубые глаза гиганта горели лихорадочным огнем, из-под мясистого носа свирепо торчали жесткие усы, пропитанные алой ароматной смолой и оплетенные золотой нитью. Его булаву в виде лапы исполинского мацтирга мы уже разглядели вначале этого урпрана, а его боевого гаварда трудно описать и еще труднее представить.
Поглядим-ка лучше теперь на того, кто отважился соперничать с айзурским великаном. Впрочем, так ли уж велика была отвага этого юного зимзирского богатыря? Ведь если бы нашлись такие весы, чтобы на одной чаше возможно было разместить его, а на другой Тоб Мона, неизвестно еще, кто бы из них оказался тяжелее.
— Да это же Уласур Надутый! — воскликнул Нодаль. — В начале прошлой зимы доводилось мне встречать его на зимзирском базаре. Ничего не скажешь, парень силен, как сарп. Однако не больно-то ловок.
Голова Уласура Надутого была укрыта надвинутой на самые брови остроконечной шапкой с чеканными наушниками в виде цветов цолоса. Жирные щеки свисали по обе стороны его пунцового лица, словно мешки, под завязку набитые спелыми клубнями реллихирда. Была на нем безрукавная щерка из черной кожи, усиленная спереди шестью округлыми щитками. Запястья его сверкали гладкими стальными наручами, а обнаженные лоснящиеся предплечья были испещрены затейливыми наколками. И гавард его был всаднику под стать, и оружие впору — булава не меньше той, что у Тоб Мона. В общем, соперник достался могучему цлиянину, как говорится, «от головы до булавы достойный славы и молвы».
Съехались они степенно, не спеша, рявкнули, приосанились — и пошла потеха. Не одной дюжиной ударов обменялись могучие витязи, и каждый такой удар способен был свалить стозимнюю айолу или сокрушить мабровую скалу. Но вот уж полнимеха утекло, а ни Тоб Мон, ни Уласур ни мало не пострадали. В сердцах они оставили это бессмысленное дело, отчаявшись выяснить, кто из них сильнее, и, попусту взопревшие, устремились восвояси.
Многим еще довелось проявить свою доблесть на Буйном лугу: и Бер Сану, который в заключение поединка шестью ножами сковал своего простертого на земле соперника так ловко, что тот и шелохнуться не мог, пока его свои не освободили; и Са Эту, выигравшему единоборство на колесницах; и Хи Дапу Звездные Стремена, и Хи Гару Белое Пламя.
Но гораздо больше было таких, кто только о том и мечтал, да так и не дождался своего афуса, так и не показал себя. И в то же время любой разумел, что более, нежели остальные, вправе бросить крианам вызов молодой цлиянский государь. По крайней мере, удивляться не стали, когда Ур Фта, отпустив с последним приказом собравшихся возле него арфангов, приготовился к бою и выехал вперед на своем гаварде, белом с искрою, словно заледеневший сугроб.
Доспехи его были царственно великолепны, хотя и не отличались замысловатыми прикрасами, а более поражали блеском гладких поверхностей, точностью строгих линий да отменной ладностью гребней, пластин и шипов, ничуть не мешавших самым размашистым и резким движениям. Особенный ужас внушал неприятелю знаменитый глухой шлем, что вспыхивал, как чистое зеркало, в лучах зимнего солнца. В левой верхней руке держал он небольшой круглый щит с эмблемой Айзура, левой нижней сжимал поводья, а в обеих правых посверкивали гибкой сталью обнаженные цохлараны.