Кровь королей
Шрифт:
– И чего же? Сочувствия? Ты его не получишь. А будь на моем месте твой отец или десница, всыпали бы они тебе как следует, и поделом.
– Ты что же, никогда не любил?
– В юном возрасте посещал сей недуг.
– И что?
– Теперь мне смешно вспоминать молодого Харри Нордвуда.
– Тебе меня не понять, – фыркнул Леон.
– Отчего же. Я даже понимаю, чего не понимаешь в себе ты. Оттого-то мне и смешно.
– Замолчи уже…
Леон не заметил, когда подошел Кристан Брекенридж. Он стоял какое-то время молча, слушая концовку странной беседы. Поняв, что его наконец заметили,
– Руки Никки заживают. Спасибо, Леон, что спросил об этом…
– Чего? – Принц непонимающе уставился на оруженосца.
– Я говорю, мог бы справиться о здоровье девушки, которой исполосовал мечом руки.
Нордвуд подвинулся, и Брекенридж присел.
– Ну а что ты недовольный такой, раз дела идут на поправку? – спросил охранитель.
– Да не знаю. – Кристан пожал плечами. – Руки, конечно, заживают. Но вот с самой Никки творится что-то неладное. В глазах слезы стоят. Скорбь на лице. И вроде бы она рада моему возвращению, но, чувствую, таится в ее сердце какая-то необъятная боль. Но ничего не говорит. Скрывает. Да и в глазах девиц, что за ней ухаживают, тоже что-то… Не то испуг, не то печаль…
– Женские дела, – махнул рукой сир Нордвуд.
– Не понял.
– Ну что тут не понять? У женщин же бывают особые дни, когда они сами не свои.
– Регулы, – задумчиво кивнул Леон. – Но не у всех же разом.
– У женщин, которые долго живут вместе, так бывает. Странно, что завсегдатай борделей Артогно не знает об этом.
«Может, все дело в этом? – подумал Леон. – Инара не появляется из-за регул? Кергелен сказал, что Шатисе тоже нездоровится. Может, зря я беспокоюсь?»
Размышления Леона прервал вернувшийся Фатис Кергелен.
– Ваше высочество, Шатиса явится в ваши покои сегодня вечером.
– Ей нездоровится?
– Не настолько, чтобы она не могла выполнять свои обязанности, мой господин.
– Давай уже поупражняемся. – Сир Нордвуд толкнул локтем принца.
– Начнем, – вздохнул Леон, поднимаясь.
Харольд и принц взялись за мечи, а раб уселся поудобнее на освободившееся место, распахнул книгу и продолжил чтение.
Они упражнялись почти весь день, и Леон не мог похвастать успехами. Раз за разом он проигрывал Нордвуду. И даже не замечал этого. Мысли его витали где-то далеко. Руки запаздывали. Принц не видел выпадов или ошибок соперника. Они меняли оружие, но это Леону не помогало. Ни гринвельдский меч, ни тассирийский бирган в его руках не превращались в грозное оружие. Охранитель бранился на Леона, но в искусстве ругать ученика он сильно уступал Вэйлорду. Только когда у обоих иссякли силы, Леон вдруг с ужасом осознал, что стал походить на влюбленного неженку Кристана.
А Фатис Кергелен продолжал читать книгу, и не было ему до всего этого никакого дела.
На исходе дня, когда солнечный диск уже на треть скрылся за далекий горизонт, гринвельдский наследник сидел на подоконнике и размышлял о сегодняшних схватках. Сир Нордвуд был искусным воином и не раз побеждал на рыцарских турнирах. Но Леон, несмотря на разницу в возрасте, не считался более слабым бойцом. Все-таки принца натаскивал сам волчий лорд.
Говорят, у потомков разумных волков умение владеть мечом в крови,
как у соколов умение летать. Трудно было знать наверняка, насколько искусен Нэйрос, ведь он никогда не участвовал в турнирах и не сходился там с лучшими воинами королевства. Наверное, неблагородный лорд не хотел дразнить своим присутствием знать. Но то, что свирепый король Дэсмонд Эверрет сделал когда-то простолюдина сквайром своего младшего сына Хлодвига, уже говорило о многом. Видимо, легенды о мужчинах Волчьего мыса не врали.Провожая солнце, Леон не заметил, как в опочивальню вошла Шатиса.
– Мой принц, – тихо произнесла она.
Молодой Эверрет обернулся и встал с подоконника.
– Здравствуй, Шати. Почему ты не пришла вчера?
– Простите, мой принц, я… Мне нездоровилось…
Ее взгляд был опущен к сложенным впереди ладоням. Наложница казалась еще более робкой, чем в ночь их знакомства. Словно не знала она никакого принца Гринвельда. Словно не было их безумных ночей. Словно она не соблазняла Леона в купальне, играя перед ним прелестным телом.
Он неторопливо подошел и указательным пальцем поднял ее подбородок. Глаза Шатисы были полны скорби, они, казалось, покраснели от долгого и горького плача.
– Что с тобой? Тебе еще плохо? Наверное, я напрасно заставил тебя прийти?
– Все хорошо, Леон… – отозвалась Шатиса. – Я ведь могу еще так тебя называть?
– Конечно.
– Все хорошо, Леон, – повторила она и одной рукой принялась медленно стягивать с себя одежду.
Другую руку она все еще держала перед собой, словно что-то в ней держала. Пальцем, которым поддерживал подбородок Шатисы, Леон почувствовал дрожь. Глаза наложницы увлажнились.
– Перестань. Я не за тем тебя позвал.
Она вдруг мотнула головой и расплакалась.
– Прости, Леон…
Принц не мог взять в толк, что происходит, и просто обнял Шатису, поглаживая мягкие волосы.
– Успокойся. Что с тобой? Поведай. Мне больно видеть тебя такой.
– Тогда позволь мне уйти, – прошептала она сквозь плач. – Я рабыня… Но у тебя доброе сердце…
– Боги, да что с тобой? Обидел кто? Скажи мне, прежде чем уйти. Только… перед этим ответь еще на один вопрос.
– Какой вопрос, Леон? – Она вздрогнула.
– Я, как вернулся, не видел Инару, и мне…
Внезапно Шатиса вырвалась, упала на пол и заплакала навзрыд.
– Леон, прошу тебя! Нет, пожалуйста, о боги, Леон! Нет!
Принцу надоели недомолвки. В нем пробудилась злость. Леон схватил Шатису за плечи и встряхнул.
– В чем дело! Говори! Я приказываю!
– Я боялась твоего вопроса! – рыдала Шатиса. – Я надеялась, что ты позабыл про нее!
– Про кого?! Да поимей тебя тринадцатый, о чем ты говоришь, дура?!
Шатиса упала на колени.
– Инара мертва!
Все стрелы из страны вечного холода пронзили его тело. Ноги сделались будто из войлока и совсем не желали держать тело. Широко распахнутыми глазами он смотрел на Шатису и пытался осознать, что же она сейчас сказала… Кто мертв? О ком она? Он ведь спросил про Инару… Почему эта дрянная девчонка ничего не говорит ему про Инару?!
– Что… ты… сказала… – выдавил он и сам не узнал свой голос; словно говорил древний старик, запертый в бочке. – Что ты сказала?