Кровавая ассамблея

На спинке стула уже висел мой черный камзол с серебряными пуговицами, на столе лежала черная треуголка. Гаврила постарался. Он знал, что нынче вечером мне предстоит оправляться на обучение, и потому заранее приготовил наряд, в который я обычно облачался по такому случаю. Ничем особо не примечательный, не броский. Простая дорожная одежда.

В дверь послышался стук, она приоткрылась, и появилось рыжая Гаврилина голова.

— Проснулся, барин? А я уже и сам тебя будить собирался. Ты бы умылся что ли, а то вид у тебя такой, будто ты помирать собрался! Я и воды теплой принес.

И Гаврила показал мне кувшин с водой. А потом взял меня за загривок, склонил над деревянным тазом и давай поливать из кувшина! Совсем как в детстве.

Не такой уж и теплой оказалась та вода. Но я даже вырываться не пытался, потому как знал: это бесполезно. У Гаврилы не вырвешься.

Умывшись, я старательно утерся пушистым полотенцем, и Гаврила помог мне облачиться в свежее одеяние. Старательно застегнул пуговицы на камзоле и пошлепал по щеке:

— Учись старательно, Алешка, чтобы батюшке твоему не пришлось за тебя краснеть на небесах.

— Да я уж и так стараюсь, Гаврила…

— А ну-ка, покажи мне еще раз, как ты умеешь огонек из пальца высекать.

Как с ребенком со мной говорит, право слово! Ну уж покажу, мне не трудно.

Я сжал у Гаврилы перед лицом кулак и поднял большой палец. Щелк! Из-под ногтя выскользнул овальный огонек и затрепыхался под восторженным дыханием Гаврилы.

— Ай да, Алешка, ай, молодца! Даже трубку прикурить можно!

Ну надо же — простейшая эфирная магия, а Гаврила до сих пор ею восхищается. Тут же ничего сложного нет, простое возбуждение низкоэнергетической плазмы, и ничего более.

Палец начало жечь, и я торопливо задул пламя.

— Пошли, Гаврила, отвезешь меня на Васильевский. Ждать меня не нужно, назад сам как-нибудь доберусь.

Перед отъездом я заглянул в комнату Катерины. Она сидела за письменным столом, перед ней были разложены разрезанные дыни, а сама она раскладывала на медной тарелочке слой зеленой плесени.

— Колдуешь? — шепотом спросил я, остановившись у Катерины за спиной.

— Угу, — отозвалась она, не оборачиваясь. — Колдую, Алешка, колдую. Не уверена, что получится, но опыт поставить стоит. Оборудования у меня не хватает… Слу-ушай, Сумароков! — тут она подняла на меня свое красивое личико. — У тебя, случаем, знакомого алхимика нет?

Знакомого алхимика у меня не было, и я покачал головой. Но сразу добавил:

— У Потемкина спросить надо, у него много ученых людей в знакомцах ходят. Водку они вместе пьют, да по девкам ходят.

— Тоже дело, — уважительно сказала Катерина, возвращаясь к своей плесени. — Завтра же надо будет с ним переговорить… А ты куда собрался на ночь глядя, такой красивый?

Ну уж она как скажет! Красивый… Просто человек приятной наружности.

— Спасибо, — сказал я. — Дела у меня еще есть. Вернусь ночью, ты меня не жди.

Катерина удивленно глянула на меня снизу-вверх.

— Да я и не собиралась! А ты записки мои еще не читал?

— Извини, все как-то не до того было… — я развел руками.

— Ладно. Может и хорошо, что не прочел. Я вот теперь думаю: может сжечь их и забыть обо всем? Мне почему-то кажется, что я у тебя здесь надолго застряла.

Я всем сердцем желал, чтобы это было именно так. Но сказать ней об этом вслух не решился. Только дотронулся ей до плеча — очень нежно, едва ощутимо, чтобы поняла она, что в этом доме она может оставаться столько, сколько пожелает. Хоть до скончания веков.

Я видел перед собой ее склоненную над столом голову, и видел ее изящную шею с небольшой родинкой справа, и в груди у меня даже заломило от какой-то неведомой истомы. И я даже наклонился слегка, охваченный желанием коснуться губами этой прелестной шеи, но вовремя взял себя в руки и резко отпрянул. Катерина вздрогнула, едва не выронив медную тарелочку.

— Сумароков, ты дурак, что ли?! — воскликнула она недовольно. — Чего дергаешься? Я из-за тебя чуть всю плесень по полу не раскидала!

— Да и шут с ней, с плесенью, — неуверенно ответил я. — Подумаешь, ценность какая.

— Дурак ты, — снова обозвала меня Катерина. Без злости, впрочем, а как-то совсем по-свойски, по-домашнему. — Там же пенициллин! Без него вы все здесь мрете, как крысы! А если я смогу его извлечь, хотя бы малую толику, это будет… сенсация, мать твою!

Она замолчала, глядя на меня и не мигая при этом. А я не знал, как реагировать на ее слова. Я просто не понимал, что она имеет в виду.

— Ты такая умная, — сказал я немного погодя.

Катерина усмехнулась.

— Что — не понимаешь? — спросила она.

— Не-а… — я помотал головой.

Катерина отодвинула от себя медную тарелочку с плесенью и поднялась со стула. Подошла ко мне, остановилась, неотрывно глядя мне в глаза. Протянув руку, погладила меня по щеке.

— Это не страшно, что не понимаешь, — шепотом проговорила она. — Никто не понимает. Но если все пойдет хорошо, то скоро ты поймешь…

Не отрывая своей ладошки от моей щеки, она подступила настолько близко, что я почувствовал на лице ее дыхание. А потом она дотронулась губами до моих губ и очень медленно, совсем неспешно, стала меня целовать. Горячая розовая пелена опустилась у меня перед глазами. Я почувствовал, как кончик ее языка скользнул меж моих губ, и хотел с жаром ответить на поцелуй, но вдруг Катерина прикусила мне губу.

Я увидел, что она смотрит мне прямо в глаза.

— Уку у-ии… — выдавила она из себя, не раскрывая рта.

Я непонимающе мигнул. Розовая пелена постепенно расплывалась, восстанавливая зрение. Тогда Катерина отпустила мою губу.

— Что? — спросил я хрипло.

— Руку убери, — повторила Катерина негромко.

Я опустил глаза и понял, что одна моя рука лежит у нее на груди, слегка сжимая ее, словно большое спелое яблоко. Опомнившись, я одернул руку.

— Ты же первая начала, — просипел я.

— Я просто тебя поцеловала, — сказала Катерина, обжигая меня дыханием. — А ты схватил меня за сиськи.

— Нельзя? — уточнил я.

— Нельзя, — покачала головой девушка.

— А вот так можно?

Рывком прижав ее к себе, я впился в нее губами. Тяжело дыша и даже всхрипывая, мы снова целовались не меньше минуты, перемазав друг друга слюной. А потом Катерина двумя руками отпихнулась от меня, отпрянула и кулачками принялась утирать лицо.

— Всю обслюнявил, как пес на радостях, — заявила она. — Иди уже! Куда ты там торопился?