Кровавая жертва Молоху

– Легко догадаться, что эффект был нулевой, – пробормотал Свен-Эрик, мрачно воспоминая чувство бессилия, когда его собственной дочери Лене в школе объявили бойкот. Она посерела, худела на глазах. Все время жаловалась на боль в животе, не хотела идти в школу. Теперь она уже давно выросла, но этот период, прежде чем она перешла в конце концов в другую школу, тяжело дался им всем.

– Я хочу побеседовать с родителями главного задиры, – пояснил Кристер. – Во всяком случае, я должен это сделать ради Маркуса. Это такие люди, которые будут защищать своего маленького хулигана до конца, что бы он ни натворил. И пугать народ. Хочу положить этому конец. И мне хотелось бы, чтобы ты поехал со мной.

– Зачем?

– В такой ситуации лучше быть вдвоем. И потом, ты будешь свидетелем, что я им нисколько не угрожал.

Свен-Эрик криво улыбнулся.

– Вот, оказывается, что, – сказал он. – Лучше мне поехать с тобой, чтобы ты никого случайно не прибил.

– Да, будь так добр, окажи мне такую услугу.

– Ты сказал, что их зовут Ниеми? – произнес Свен-Эрик. – Может быть, узнать, что о них люди говорят, прежде чем мы туда отправимся?

– Так и знал, что от тебя будет большая польза, – улыбнулся Кристер.

Девочка, нашедшая рукав рубашки в камине спальни управляющего, живет с матерью и тремя младшими братьями и сестрами на острове.

Дверь открывает мать. У нее большие испуганные глаза. Но в них есть и еще какое-то выражение. Упрямство.

Полицмейстеру приходится присесть, чтобы пройти в дверь, и в той убогой сараюшке, которая служит им домом, он едва может выпрямиться в полный рост.

Бьернфут излагает свое дело, а Щепка и Бленда Мянпяя, которые вызвались пойти с ним, призывают девочку рассказать, что она видела.

Девочка-служанка не произносит ни звука. Трое младших детей сидят на полу и тоже молчат, разглядывая чужаков. Мать убирает со стола после ужина, простые деревянные тарелки и ложки – они ели кашу без намека на молоко. Женщина молчит, но внимательно следит за каждым движением посетителей и своей старшей дочери, когда полицмейстер пытается поговорить с ней.

Девочка настолько не желает отвечать, что в какой-то момент полицмейстер начинает подозревать: она вообще его не понимает и знает только финский язык. Или она полная идиотка? Из тех, что справляются лишь с самой простой работой, рубить дрова да полоскать белье?

– Стало быть, это тебя зовут Хиллеви? – спрашивает Бьернфут и не получает ответа.

– Ты работаешь в доме управляющего Фаста, не так ли?

Ни слова. Она еще плотнее сжимает губы.

– Puhutko soumea? [38] – спрашивает он.

Тут в разговор вступает Бленда Мянпяя.

– Что на тебя нашло? – шипит она на девочку. – Расскажи ему про рубашку!

– Я ошиблась, – говорит девочка. – Это была не рубашка, а всего лишь грязная тряпка, которую кто-то из служанок кинул в огонь.

38

Ты говоришь по-фински? (фин.)

Говорит она быстро, явно заученный текст, поглядывая на мать.

– Пожалуй, придется тебе пойти со мной в полицейский участок, и мы с тобой поговорим обо всем этом поподробнее, – говорит полицмейстер Бьернфут.

Он старается придать своему голосу важность, но чувствует, как беспомощно звучат его слова.

Девочка испуганно вскрикивает, а мать смотрит на него в упор, не отводя глаз.

– Прошло два месяца с тех пор, как мой Самуэль подорвался насмерть, – говорит она. – Он должен был держать в тепле динамит для подрывников. Компания гарантирует нам, вдовам, работу, так что я мою пол в бараках бессемейных рабочих и получаю по сорок эре в неделю за каждого человека, у которого убираюсь. Если беру еще и стирку, то зарабатываю чуть больше. И тут как раз Хиллеви взяли на работу служанкой к управляющему Фасту. Вместе складывается то, что позволяет нам сводить концы с концами. Если бы не было компании… и управляющего Фаста! Тогда детей отправили бы на бедняцкий аукцион.

Она стоит перед Бьернфутом в своей рабочей блузе, изношенной почти до прозрачности.

– Само собой, я знаю, кем была фрёкен Петтерссон, – добавляет она, с отчаянием во взгляде глядя на них. – Лучик божий. Но!

– Понимаю, – произносит Бьернфут.

В мрачном настроении он бредет обратно сквозь метель. За ним плетутся Щепка, рыдающая от бессилия, и уныло молчащая Бленда Мянпяя.

– Это несправедливо, – всхлипывает Щепка. – Несправедливо!

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – в который уже раз повторяет полицмейстер. – Обвинил управляющего в убийстве на том основании, что он перестал похлопывать служанок по попе? У меня нет никаких доказательств. Никаких. Даже если бы бедная девчонка решилась рассказать, этого все равно было бы недостаточно.

Щепка пытается перестать плакать, но рыдания снова прорываются наружу. Она воет, как раненое животное. Бьернфут не в силах слышать эти звуки.

– Меня выгонят, – говорит Бленда Мянпяя. – И ради чего? За просто так.

Бьернфут возвращается в полицейский участок и весь вечер сидит, уставившись на пустую камеру, пока остывает кафельная печь.

Всю ночь Щепка лежит на раскладном диване и смотрит в темный потолок.

«Я не выдержу, – шепчет она богу и сжимает руки так, что пальцы белеют. – Я не могу смириться с мыслью, что он останется безнаказанным. Это чудовищно несправедливо».

Рагнхильда Линдмарк, сотрудница службы социальной помощи на дому в Лайнио, приняла Ребекку у себя дома и с готовностью отвечала на вопросы.

– Но кофе я тебе предложить не могу, – пояснила она. – Несколько лет назад мне пришлось вообще от него отказаться. Сама понимаешь, мне приходилось пить его ведрами, приходя домой к старикам. В конце концов организм был полностью отравлен.

На карнизе сидел попугайчик, время от времени издававший громкие звуки. Весь подоконник был уставлен стеклянными фигурками. За окном текла река, суровая и спокойная среди серого пейзажа. Рагнхильда приготовила зеленый чай и пояснила Ребекке, что вода не должна закипеть, а чай не должен настаиваться слишком долго.

– Я покупаю его в интернет-магазине, – добавила она, когда ее гостья вежливо похвалила.

– Ты заботилась о Франсе Ууситало, – начала Мартинссон.

– О да, тьфу, какая ужасная история! Между прочим, я ему не раз говорила, чтобы он ставил меня в известность, когда собирается в лес, ведь он может упасть с велосипеда или бог еще знает что, и тогда мне важно знать, где его искать. Но, сама знаешь, старички упрямы. Кстати, он был в отличной форме. Хотя ему было уже за девяносто, подумать только! А почему ты о нем спрашиваешь?

– Просто рассматриваю этот случай. Ты не знаешь, были люди, которые испытывали к нему неприязнь?

– Нет, а что ты имеешь в виду? Ведь его задрал медведь.

– Ты не помнишь, не произошло ли чего-то необычного перед его исчезновением? Чего-то такого, что выделялось бы из привычного хода вещей? Может, он был чем-то озабочен? Или еще что-нибудь?

– Что? Нет. Все было как обычно, насколько я помню. А чем, на твой взгляд, он мог быть озабочен?

Ребекка не знала, что на это ответить.