Круги ужаса(Новеллы)

Она усовершенствовала мои методы, преодолевая трудности с удивительной легкостью и расширяя горизонты моих операций.

Без ее руководства и помощи я бы не осмелился ограбить древние мавзолеи Торрингтонского аббатства — они принесли одиннадцать золотых распятий, усыпанных драгоценными камнями.

О Боже, почему весна с криками ласточек и запахами сирени сыграла со мной дурную шутку?

Я столкнулся с Руфь на лестнице, когда солнце светило через окошко на лестничной площадки и вокруг ее головки сиял нимб святой.

На ней была чудная зеленая блузка с большим вырезом…

Я обнял ее и расцеловал в глаза и губы.

— Ты еще любишь меня? — прошептал я.

— Я никогда не переставала тебя любить, Аб, — просто ответила она, и ее улыбка осветилась золотым блеском зубов.

Скрипнула ступенька лестницы, и мы сразу отскочили друг от друга, но увидели только кота Гримми — он не спускал с нас глаз.

Однако мне показалось, что я ощутил запах лаванды, но это были лишь игра моего воображения и замешательство. За ленчем, когда Руфь отсутствовала, супруга спросила меня:

— Вы не находите, что Руфь изменилась?

— Нет, совершенно нет, — ответил я нетвердым голосом.

— Она плохо себя чувствует… и плохо спит. Надо сходить к аптекарю и купить тюбик веронала.

Я облегченно вздохнул — волноваться не следовало. Эльза пила кофе с удовольствием — она всегда наслаждалась вкусными вещами.

* * *

Я не жаворонок и люблю поваляться в постели до той минуты, пока из кухни не донесется запах свежесваренного кофе и жареного сала.

В то утро, хотя солнечные лучи уже давно освещали шторы, этот аппетитный запах заставлял себя ждать.

Вдруг я услышал снизу голос Эльзы:

— Аб, спускайтесь скорее… с Руфь неладно…

Руфь неподвижно лежала на спине. Она была бледнее обычного, губы ее были полураскрыты, и на солнце сверкали ее золотые зубы.

— Она спит? — спросил я.

— Думаю, дело серьезнее; идите за доктором Стиллером на Блум-стрит.

На ночном столике лежал пустой тюбик веронала.

Доктор Стиллер явился без особых упрашиваний. Это был небрежно одетый человек с грязными руками и лицом. От него несло спиртным, несмотря на раннее утро.

Он склонился над Руфью и одобрительно махнул рукой.

— Что и называется смертью! — сказал он.

Он достал из кармана бланк и принялся писать.

— Да, да, — кривился он, покрывая бумагу неровными буквами, — жизни наступает конец, как и всему прочему. Мы говорим коронарный тромбоз… или остановка сердца. Так проще. Вот свидетельство о смерти. Шесть шиллингов. Разрешение на похороны еще шесть шиллингов и пять шиллингов за вызов в часы приема, что привело к потере нескольких клиентов. Семнадцать шиллингов, которые мы округлим до фунта, чтобы не возиться со сдачей. И дайте мне выпить чего-нибудь покрепче, поскольку я не люблю утренней свежести.

Он осушил полбутылки виски и похлопал Руфь по щеке.

— До встречи в раю, моя красотка! И удалился, насвистывая.

* * *

Мы с Эльзой не поскупились на расходы. Руфь спит на маленьком кладбище Гровс в могиле из шотландского гранита. Она обратится в прах, и ее никто не потревожит, ибо мы решили оставить ей ее золотые зубы.

Мистер Глесс меняет жизнь

В день, когда Дэвид Глесс отпраздновал свою пятидесятую годовщину, он вернулся в прошлое, вспомнив людей и события.

Отпраздновать — слишком сильно сказано, ибо никто не подарил ему ни цветка, ни безделушки, никто не сказал доброго словца; сам же он позволил себе только лишнюю пинту эля. Воспоминания, впрочем, длились недолго и завершились несколькими словами: «И что за свинячья жизнь!»

Именно в это мгновение в лавочку мистера Глесса ворвалась мисс Труссетт и обвинила в том, что он продал ей красную фасоль, которая никак не хотела развариваться.

Дейв Глесс не питал особой злобы к мисс Труссетт, хотя та была паршивой покупательницей, недовольной всем и вся, но в тот день — почему именно в этот день, а не другой? — она вызвала в нем раздражение.

— Полагаю, — добавила сплетница, — что рис, полфунта которого собираюсь купить, будет дробленым и разбавлен мышиными какашками, а в той полуунции перца, в котором нуждаюсь, будет недовес.

Бакалейная лавка Дэвида Глесса находилась между Лавендер-Хиллс и Клепхэм-Коммон, на углу кривой улочки и неподалеку от пустыря, превращенного в свалку; по непонятной причине, когда поднимался смог, черный лондонский туман, он зарождался именно здесь.

В этот момент за окнами заскользил жирный дым, стены дома напротив отдалились и исчезли.

— Аннабелла Труссетт, — тихо произнес Дейв Глесс, — идите к дьяволу.

— Э!.. Что?.. Вы сказали, — женщина задыхалась, держась за живот, словно ее ударили.

— Что я сказал?.. Если хотите лучше расслышать, слушайте: вы — отвратительное создание… любовница старого точильщика с Систерс-стрит, порочного и страдающего экземой, и воруете в больших магазинах!

— Святые небеса! — завопила мисс Труссетт, которая частенько помогала активисткам Армии Спасения… — Спасите меня… С ума сошел! С ума сошел!

— Моя фасоль доброкачественна, и я никого не обвешиваю, — продолжил Дейв, — и могу вам сказать, дорогая и старая потаскуха, что…

Он говорил тихим голосом, прислушиваясь к приближающемуся шуму, доносящемуся из ватного, черного тумана.

— Я говорил…

— Ничего не хочу слышать, — взвизгнула мисс Труссетт, затыкая уши.

— Прекрасно, — сказал бакалейщик, — лучшего вы сделать и не можете.

Шум становился все отчетливей: грр… грр… грр…

Женщина распахнула дверь и нерешительно замерла перед стеной дыма, загородившего ей дорогу.

— Грр… грр…

Дейв Глесс хорошо знал этот привычный шум.

— Идите к дьяволу, Аннабелла Труссетт, вы будете у него через мгновение.

И с силой толкнул в спину.

Она сделала несколько шагов и во весь рост растянулась на мостовой в то мгновение, когда появился огромный грузовик, груженный тюками хлопка для фабрики «Брезилиен Ко».

* * *

В мире, быть может, и есть места, где о мертвых принято говорить лишь хорошее. В лавочке Дэвида Глесса все было иначе, особенно когда там собирались местные домохозяйки.