Крушение мировой революции. Брестский мир

21 ноября (4 декабря) переговоры в Брест-Литовске начались. С советской стороны делегацию возглавили три большевика (Иоффе, Каменев и Сокольников) и два левых эсера (А. А. Биценко [23] и С. Д. Масловский-Мстиславский) [24] . По поручению главнокомандующего Восточным фронтом Леопольда принца Баварского, с германской стороны переговоры должна была вести группа военных во главе с генералом Гофманом. За день до начала переговоров генерал Э. Людендорф сформулировал директивы переговоров: согласие на невмешательство в российские дела; денежные компенсации германскому правительству за содержание более миллиона русских военнопленных; «присоединение Литвы и Курляндии к Германии, так как мы нуждаемся в большем количестве земли для пропитания народа»; гарантии того, что в Финляндии, Эстонии, Лифляндии и на Алландских островах не закрепится Англия; обмен военнопленными и гражданскими пленными; самоопределение Польши и ее федерация с Центральными державами; установление границы между Литвой и Польшей в соответствии с военными интересами; возврат оккупированных русских территорий при определении восточной границы Польши; отказ России от Финляндии, Эстонии, Лифляндии, Молдавии, Восточной Галиции и Армении; предложение германского посредничества при урегулировании вопроса о Дарданеллах и других спорных европейских вопросов в случае отказа России от намерений завоевать Константинополь; модернизация железнодорожной сети России с привлечением германского капитала и другие взаимовыгодные экономические соглашения; восстановление правовых взаимоотношений; нейтралитет Германии в случае нападения Японии на Россию; переговоры о будущем союзе с Россией [25] .

23

«Третьим членом делегации является г-жа Биценко, — записал Чернин в своем дневнике. — [...] То, что происходит кругом нее, ей, кажется, в сущности безразлично. Только тогда, когда речь заходит о принципах международной революции, она внезапно просыпается, все выражение ее лица меняется и она напоминает хищного зверя, который внезапно увидел свою добычу перед собой и готов кинуться на нее» (Чернин. Брест-Литовск, с. 149-150).

24

Из пропагандистских соображений в состав первой советской делегации включили рабочего Н. А. Обухова, крестьянина Р. Н. Сташкова, матроса Ф. В. Олича и солдата Н. К. Белякова.

Этих держали для парада, и в переговорах они никакого участия не принимали. В состав делегации была также включена группа военных консультантов, из высших офицеров русской армии: генерал-майор В. Е. Скалой, контр-адмирал Альфатер, капитан 1 ранга Б. И. Доливо-Добровольский и некоторые другие. (Чубарьян. Брестский мир, с. 87). Секретарем делегации был назначен большевик Л. М. Карахан.

25

Германия, док. № 45 от 3 декабря по н. ст. 1917 г. Тел. Лерснера в МИД Германии.

Но все это были лишь директивы. На состоявшемся 3 декабря по н. ст. первом совместном заседании делегатов многие из этих вопросов вообще не поднимались. Русская делегация настаивала на заключении мира без аннексий и контрибуций. Гофман на это как бы соглашался, но при условии присоединения к этому требованию еще и Антанты, а поскольку, как всем было ясно, советская делегация не уполномочена была Англией, Францией и США вести переговоры с Четверным союзом, вопрос о всеобщем демократическом мире повис в воздухе. К тому же делегация Центральных держав настаивала на том, что уполномочена подписывать лишь военное перемирие, а не политическое соглашение. И при внешней вежливости обеих сторон общий язык найден не был.

Германское правительство явно надеялось на быстрое заключение соглашения с большевиками. Иоффе, ведший переговоры от имени советского правительства, пытался выиграть время. Немцы предлагали начать тотчас хотя бы неофициальное обсуждение перемирия. Иоффе предлагал перенести обсуждение на 4 декабря по н. ст. Делать было нечего, все согласились [26] .

4 декабря в 9.30 утра переговоры возобновились. От имени советской делегации контр-адмирал В. М. Альфатер зачитал проект перемирия. Подразумевалось, что перемирие будет всеобщим, сроком на шесть месяцев. Возобновление военных действий могло последовать только с объявлением о том противной стороне за 72 часа. Переброска войск в период перемирия сторонам не разрешалась. Определялась четкая демаркационная линия. После заключения всеобщего перемирия все местные перемирия теряли силу. Гофман на это заметил, что о всеобщем перемирии говорить бессмысленно, так как Антанта не побеждена, не присоединилась к переговорам, не пойдет на перемирие и в одностороннем порядке объявлять о прекращении огня на Западном фронте Германия не может. Перемирие поэтому может быть заключено только на Восточном и русско-турецком фронтах. На пункт о запрете перебросок войск Гофман возразил, что Германия оказывается здесь в невыгодном положении, так как только она воюет на два фронта и этот пункт, следовательно, направлен только против нее. К тому же общий запрет на перемещение войск подразумевает и запрет отвода войск в тыл, и замену уставших частей свежими, а это неразумно и в конечном счете не выгодно ни одной из сторон. Гофман предложил, поэтому, договориться о том, что армии Центральных держав, выставленные против России, не могут усиливаться, как и русские армии, выставленные против стран Четверного союза. Кроме того немцев не устраивали сроки — в шесть месяцев, как слишком большой (перемирие рассматривалось ими как первый шаг к миру, а советской делегацией — как оттяжка переговоров на полгода), и 72-часовой, как слишком короткий. Компромисс был найден в том, что перемирие заключалось с 10 декабря 1917 г. до 7 января 1918 г. по н.ст., а предупреждение о разрыве перемирия должно было последовать за семь дней.

26

Там же, док. № 47 от 3 декабря по н. ст. 1917 г. Протокол заседания.

Подписать договор предполагалось на следующем заседании, утром 5 декабря. В течение ночи советская делегация вела оживленные переговоры с Петроградом [27] . Центр ответил, что уступать нельзя и предложил «немедленно после утренних переговоров [22 ноября (5 декабря)] выехать в Петроград, условившись о новой встрече с противниками на русской территории через неделю» [28] .

На заседании 5 декабря советская делегация объявила, что «считает необходимым прервать конференцию на одну неделю» с тем, чтобы возобновить заседания 12 декабря (29 ноября) [29] . «Здесь не торопятся, — записал Чернин. — То турки не готовы, то опять болгары, затем канителят русские, и в результате заседание снова откладывается или закрывается тотчас после начала» [30] .

27

Там же, док. № 51 от 4 декабря по н. ст. 1917 г. Протокол заседания; там же, док. № 54 от 5 декабря по н. ст. 1917 г. Розенберг в МИД Германии.

28

Цит. по кн. Чубарьян. Брестский мир, с. 89.

29

Германия, док. № 56 от 5 декабря по н. ст. 1917 г. Протокол заседания.

30

Чернин. Брест-Литовск, с. 154.

Как и предусматривала директива Петрограда, советская делегация предложила перенести переговоры в Псков. [31] Согласившись на перерыв, германская делегация отклонила требование о переносе места заседаний, сославшись на то, что в Бресте созданы лучшие условия [32] . Иоффе не стал возражать. В неофициальном порядке было договорено о том, что на Восточном и русско-турецком фронтах с 24 ноября (7 декабря) до 4 (17) декабря объявляется перемирие, продленное затем до 1 (14) января 1918 г. [33] В первый день перемирия, 24 ноября (7 декабря), советская делегация, уже вернувшаяся домой, докладывала ВЦИКу о мирных переговорах. В прениях Троцкий был циничен, хладнокровен и подготавливал к возможному возобновлению войны: [34]

31

Советская делегация как условие перемирия пыталась выторговать также право провоза и распространения в Германии и провоза через Германию для распространения в Англии и Франции пропагандистской литературы о мире. Гофман на это заметил: «Желание пробудить в Германии стремление к миру является излишним, так как мы ведь готовы заключить с вами мир». Впрочем, распространение «пропагандистских брошюр в других странах» Гофман посчитал уместным: немцы надеялись пораженческой пропагандой ослабить Англию и Францию. (Чубарьян. Брестский мир, с. 90.)

32

Известия ЦИК, 25 ноября 1917, № 235. В Армении новость о перемирии не была воспринята с большой тревогой. Вот что писала в те дни одна из закавказских газет: «Из Эривани Закавказскому комиссариату телеграфирует президиум съезда армян-воинов: «Выслушав доклад и декларацию Закавказского комиссариата об объявлении сепаратного перемирия России с Турцией, первый всероссийский съезд армян воинов постановил: [...] Съезд верит, что революционная демократия свободной России [...] не отдаст остатки армянского народа [...] на растерзание самодержавной Турции и одним из условий мира будет полное самоопределение Турецкой Армении, полное ее освобождение от турецкого ига [...]. Впредь же до заключения мира Армения не должна быть очищена нашими войсками, ибо очищение занятых областей имело бы последствием истребление [турецкой армией] остатков нашего народа» (газ. Республика [Тифлис], № 116, 26 ноября 1917, с. 1-2, статья «К перемирию»).

33

Соглашение о продлении перемирия было подписано вечером 3(16) декабря 1917 г. Перемирие могло быть разорвано любой из сторон с уведомлением за семь дней. В случае отсутствия такого уведомления перемирие автоматически продлялось вплоть до разрыва его с уведомлением за семь дней любой из сторон. (Германия, док. № 90 от 16 декабря 1917 г. по н. ст. Тел. Розенберга в МИД Германии.)

34

Член мирной делегации левый эсер Мстиславский докладывал о мирных переговорах на заседании Первого съезда ПЛСР.

«Мы говорим с (германской) делегацией, как стачечники с капиталистами [...]. И у нас, как у стачечников, это будет не последний договор. Мы верим, что окончательно будем договариваться с Карлом Либкнехтом, и тогда мы вместе с народами мира перекроим карту Европы [...]. Если бы мы ошиблись, если бы мертвое молчание продолжало сохраняться в Европе, если бы это молчание давало бы Вильгельму возможность наступать и диктовать условия, оскорбительные для революционного достоинства нашей страны, то я не знаю, смогли бы мы при расстроенном хозяйстве и общей разрухе [...] смогли бы мы воевать. Я думаю: да, смогли бы. (Бурные аплодисменты.) За нашу жизнь, за смерть, за революционную честь мы боролись бы до последней капли крови. (Новый взрыв аплодисментов.)» [35]

35

Протоколы II созыва, с. 168, 127. Точку зрения большевиков и левых эсеров разделяли в этом вопросе меньшевики. Д. Ю. Далин, в частности, пишет: «Идея большой социалистической революции на Западе одушевляла меньшевизм во всех его течениях, хоть и с разными оттенками. Дело было не только в том, что меньшевизм [...] сохранял верность ортодоксальному («революционному») марксизму и [...] что большая часть партии придерживалась циммервальдских взглядов, что мировая война является прологом социальной революции [...]. И для большевиков, и для меньшевиков первым отчетливым отрезком большой европейской революции была ожидаемая революция в Германии. В Германии, казалось, имеется самая большая ортодоксально-марксистская партия; она была самой промышленной страной континента» (Далин. Меньшевизм в период советской власти, с, 144-145).

Каменев был оптимистичен: «Я могу сказать смело, на основании своих впечатлений, для сепаратного мира у Германии предел уступок весьма и весьма широк. Но не для того мы ехали в Брест, мы туда поехали потому, что были уверены, что наши слова через головы германских генералов дойдут до германского народа, что наши слова выбьют из рук генералов оружие [...]. Если германские генералы думают, что мы взяли слишком заносчивый тон и были слишком требовательны, то мы уверены, что наши требования будут еще больше [...]. Мы были смелы [...]. С одной и другой стороны использована сила штыков, но не использована еще сила революционного энтузиазма» [36] .

36

Протоколы II созыва, с. 82. Каменев, видимо, отдавая дань революционному настрою делегатов, указал на то, что большевиками «среди немецких солдат распространяется воззвание за подписью советского правительства. В этом воззвании народные комиссары заявляют, что в случае, если немецким солдатам придется идти на помощь революционному тылу Германии, русские солдаты не будут наступать на германском фронте. Воззвание распространяется в миллионах экземпляров.» В ответ германская делегация выразила «полуофициальный протест», в котором назвала воззвание советского правительства к германским солдатам вмешательством во внутренние дела Германии, указав, что «листок угрожает ходу мирных переговоров». Германский протест, впрочем, был проигнорирован: советское правительство заявило, что в этом отношении «не брало на себя никаких обязательств» (там же, с. 92).

Германская и австро-венгерская делегации неоднократно просили советских делегатов воздержаться от пропагандистской деятельности. Так, Чернин заявил Иоффе, что категорически протестует против всякого вмешательства во внутренние дела Австро-Венгрии и в противном случае предлагает советской делегации прервать переговоры. (Чернин, Брест-Литовск, с. 151; AT, T-3742. Л.Троцкий. Советская республика и капиталистический мир, т. 17, ч. 2, с. 632, 633). Неудивительно, что такие гуманитарные вопросы, как обмен военнопленных и интернированных в пылу дискуссий о мировой революции остался неразрешенным. Советское правительство объясняло это тем, что не хотело обмениваться пленными, так как этим давало германской армии потенциальных солдат, «употребление которых» не могло контролировать: «Если бы в Германии правил Либкнехт, мы бы отпустили пленных» (Протоколы И созыва, с. 91). Германское правительство в этом вопросе не спешило, так как речь шла о неравном обмене. Генерал Людендорф указал в связи с этим, что если после заключения мира с Россией немцам придется «выдать наших 1.200.000 русских пленных, которым противостоят 100.000 человек в России», германская экономика рухнет, так как 600 тысяч этих пленных заняты в сельском хозяйстве, 230 тысяч — в промышленности, 200 тысяч — в оккупированных областях (Германия, док. № 195 от 25 января по н. ст. 1918 г. Тел. Лерснера в МИД Германии).

12 (25) декабря, в день возобновления работы Брест-Литовской мирной конференции, граф Чернин объявил от имени стран Четверного союза, что они согласны немедленно заключить общий мир без насильственных присоединений и контрибуций и присоединяются к советской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей37. Аналогичное заявление сделал Р. Кюльман: «Делегации союзников полагают, что основные положения русской делегации могут быть положены в основу переговоров о мире» [37] .

37

Германия, док. № 113 от 25 декабря. Тел. Кюльмана в МИД Германии со стенограммой заседания от 25 декабря 1917 г. по н. ст.

Правда, и Чернин, и Кюльман [38] сделали одну существенную оговорку: к предложению советской делегации присоединяются все воюющие страны, причем в определенный, короткий, срок [39] . Таким образом, Антанта и Четверной союз должны были сесть за стол мирных переговоров и заключить мир на условиях, выдвинутых российской советской делегацией. Было очевидно, что такое предложение нереалистично [40] . Когда 6 (19) декабря посол Франции в России Ж. Нуланс сообщил в МИД о беседе с Троцким, предложившим Франции присоединиться к переговорам, министр иностранных дел С. Пишон ответил, что не склонен присоединяться к мирным переговорам между германским правительством и «максималистами». 8 (21) декабря он телеграфировал Нулансу, что французское правительство «ни в коем случае не согласно вмешаться — официально или нет — в мирные переговоры максималистов и беседовать об интересах Франции с псевдо-правительством» [41] .

38

Мирные переговоры в Брест-Литовске, с. 9-10. Как писал позднее Троцкий, «дипломаты Четверного союза присоединились к демократической формуле мира — без аннексий и контрибуций, на началах самоопределения народов. Для нас было совершенно ясно, что это — лишь лицемерие». (АТ, Т-3742. Л.Троцкий. 1917, т. 3, ч. 2, с. 325.)

39

Германия, док. № 113.

40

В конце 1917 года не многие сохраняли иллюзии относительно согласия Германии пойти на подписание демократического мира.

Вот что писал о перспективах мира один из авторов: «В территориальном отношении немцы [...] после провозглашения «независимости» Польши [...] проектируют образовать из Курляндии и Лифляндии «новую Германию» с центром Ригой и «независимое» литовское государство [...] с столицей Вильно. [...] Кроме того возможно, что связь с Финляндией будет еще более ослаблена, если не совсем прервана. [...] Престиж России [...] будет совершенно утрачен [...] и на Дальнем Востоке, где могущественная Япония, сохранившая свой флот и свою армию неприкосновенными, явится вершителем всех дел [...]. Русские интересы в Китае, Монголии и Маньчжурии и вся вообще Восточная Сибирь будут в зависимости от доброй воли японцев. [...] Правда, многие мечтают о том, что грядущий мир с Германией будет «демократическим миром», «братским миром». Вполне надеяться на это мы могли бы, если бы во главе Германии было демократическое, революционное правительство, скажем, Либкнехта, но увы — вместо Либкнехта мы видим Вильгельма и Гинденбурга, от которых едва ли можно ждать почетных и приемлемых для России условий мира»

(А. Щепотьев. Перспективы будущего мира. — Республика. Ежедневная внепартийная газета. Тифлис, четверг, 30 ноября 1917 г. № 119).

41

AT, T-3742. Статья из «Последних новостей» от 2 марта 1921 г., № 5457.

По существу попытка привлечения Антанты к переговорам была банальным пропагандистским шагом [42] , используемым советским правительством еще и для затяжки переговоров: на заседании 12 (25) декабря Иоффе предложил «сделать десятидневный перерыв» с 25 декабря по 4 января по н. ст. «с тем, чтобы народы, правительства которых еще не присоединились к теперешним переговорам о всеобщем мире, получили возможность ознакомиться» с мирной программой, выдвинутой большевиками [43] . Пятью днями позже перерыв был объявлен [44] .

42

Когда болгарская делегация высказалась против согласия Германии и Австро-Венгрии подписать мир без аннексий и контрибуций, Кюльман и Чернин убедили ее в том, что на такое предложение не согласится Антанта, а потому опасаться нечего. (Гофман. Война упущенных возможностей, с. 169-170.)

43

Германия, док. № 113.

44

На основании соглашения об общем перемирии начались переговоры фронтов. В частности, командующий Кавказской группой турецкой армии обратился к главнокомандующему русской кавказской армией генералу Пржевальскому. Сообщив об общем перемирии, он распорядился о перемирии на турецком фронте.

28 ноября комиссар Кавказской армии Д. Д. Донской разослал в русские воинские части Кавказа телеграмму о том, что турецкая армия согласилась на русские условия перемирия и что «делегация из представите пей главнокомандующего краевого центра.

Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и армейского комитета выезжает срочно для установления условий перемирия». Договор о перемирии был также подписан главнокомандующим румынским фронтом. В телеграмме Донского сообщалось кроме того, что перемирие на Западном фронте, по слухам, начнется 29 ноября, но не ясно, мол, на каких условиях. (Республика. Ежедневная внепартийная газета. Тифлис, четверг, 30 ноября 1917 г. № 119. Статья «К перемирию».)

Тот факт, что заявления Чернина и Кюльмана об их согласии вести переговоры на условиях, выдвинутых советской делегацией («мир без аннексий и контрибуций»), совпадали, не должен вводить в заблуждение: у Германии и Австро-Венгрии по этому вопросу имелись серьезные расхождения. Германское правительство давно относилось с подозрением к готовности Чернина подписать мир с Советами как можно скорее. Еще 20 ноября (3 декабря) статс-секретарь Германии по иностранным делам Кюльман высказал мнение, что Австро-Венгрия хочет опередить Германию в деле будущего сближения с Россией. Похоже, однако, что Чернин думал не столько о далеком будущем, сколько о завтрашнем дне. Когда Кюльман уже во время заседания делегаций, имея в виду большевиков, сказал Чернину по-французски: «Они могут только выбирать, под каким соусом им придется быть съеденными», Чернин скептически заметил: «Совсем как мы [45] . [...] Для нашего спасения необходимо возможно скорее достигнуть мира» [46] .

45

Цит. по AT, T-3742. Из мемуаров Чернина, с. 317.

46

Чернин. В дни мировой войны, с. 236.