Крушение надежд

— Но это же глупость! За такое обвинение его самого надо уволить.

Миша ухмыльнулся:

— Он еще добавил, что я скрытый сионист. И в этом же меня обвинили профессора Бабичев и Родионов.

Боря Элькунин воскликнул:

— Вот, евреев все ругают, евреи всем мешают. А какие русские за это время выросли? Такие, как Родионов и Бабичев. Они же тупые антисемиты, эти так называемые профессора!

После первого приступа удивления поднялась волна эмоций. Маневич воскликнул:

— Да вы бы посмотрели, какой хирург этот Бабичев! Между собой мы называем его «утюг без ручки». Вы представляете, что может наделать утюг без ручки? Вот это самое Бабичев делает с тканями на каждой операции.

Боря Элькунин выкрикнул:

— Однако кто-то нас продал! Я говорил, что есть стукачи и среди евреев.

Маргарита примирительно вступила:

— Не думаю, что кто-то нас продал. Наверное, просто рассказывали о вечеринке, когда мы праздновали выздоровление Мони. А Поляков использовал это для обвинения. — И она повернулась к Алеше: — Помнишь наш разговор, почему наша компания состояла из евреев? Теперь понял?

Алеша вспомнил, склонил голову, Моня шепнул ему на ухо любимую присказку:

— Это ж усраться можно, такого врача обвинять!

Боря Элькунин услышал, злобно добавил:

— А каких врачей обвиняли тогда, в пятьдесят третьем, в том, что они отравители? Лучших еврейских профессоров.

Лева Шимелиович сказал:

— Моего отца тоже обвинили в том, что он действовал по указке сионистов, и расстреляли. Но это было при Сталине и по его приказу. Теперь хоть не расстреливают…

Все уставились на Цалюка:

— Миша, что теперь будет?

— Мне предложили уйти, чтобы не углублять скандал с Поляковым.

— Так это же его самого надо выгнать!

— Его не выгонят. Ну, я уже нашел место дежуранта в больнице МПС [97] и буду подрабатывать в платной поликлинике № 6 на Петровке.

Атмосфера праздника была испорчена, все расстроились и быстро разошлись. Перед уходом грустно обнимали Мишу:

— А все-таки спасение Ландау — твоя большая мицва.

* * *

Узнав о выздоровлении Ландау, авторитетный физик с мировым именем, 77-летний датчанин Нильс Бор написал письмо в Шведскую королевскую академию наук: «Нобелевская премия в области физики за 1962 год должна быть присуждена Льву Давидовичу Ландау за то поистине решающее влияние, которое его оригинальные идеи и выдающиеся работы оказали на атомную физику нашего времени» [98] .

97

Министерство путей сообщения.

98

Ландау прожил еще шесть лет, автор этой книги был в числе врачей, лечивших его уже позже от последствий травмы. После смерти Ландау в 1968 году на его могиле много лет не было памятника.

Первого ноября 1962 года академику Ландау была присуждена Нобелевская премия.

57. Приезд бельгийской родственницы

Четырехмоторный реактивный «Боинг-707», новинка американской авиации, приземлился в аэропорту «Шереметьево-1» и подрулил к двухэтажному зданию старого аэровокзала. На борту «Боинга» красовались большие синие буквы КLМ («Королевские нидерландские авиалинии»). В начале 1960-х были налажены регулярные рейсы в Советский Союз самолетов западных авиакомпаний. Людям это казалось чудом — никогда эти «заморские птицы» не летали в небе России.

Мария и Павел стояли на балконе второго этажа и наблюдали, как красивая махина важно подруливает к зданию. К самолету подали трап, и по нему стали спускаться пассажиры. Мария всматривалась, стараясь узнать свою двоюродную сестру Берту.

Визиты иностранных родственников в СССР разрешили совсем недавно, люди могли приехать повидаться с родными, это было большой радостью для тысяч советских граждан. До сих пор родственники за границей считались позорным пятном на биографии и чуть ли не преступлением, любые связи с ними вызывали подозрения госбезопасности. Люди скрывали наличие таких связей, предпочитая ничего не знать о родственниках, чтобы не попасть под подозрение. Даже просто встречи с редкими иностранными туристами были опасны. Железный занавес, отделявший советскую страну от остального мира, был и в самом деле сделан на славу.

У евреев родственников за границей было больше, чем у других советских людей. Почти миллион евреев эмигрировали из России на рубеже XIX–XX веков, спасаясь от погромов и в поисках лучшей жизни. В России они оставили родных. И вот наконец через десять лет после смерти Сталина разрешили визиты так долго скрываемых родственников. За ними тщательно следили, были введены строгие ограничения: приезжать только в разрешенные для иностранцев города, жить только в гостиницах и навещать своих родных у них дома.

Мария неожиданно получила открытку из Бельгии от двоюродной сестры Берты Леви. Берта писала, что хочет приехать, и мягко намекала, что не знает, живет ли сейчас кто из родных в Москве. Мария обрадовалась, разволновалась и, хотя осторожность и страх в ней все-таки оставались, сразу написала, чтобы Берта приезжала.

Они росли вместе, были ближайшими друзьями в детстве, но расстались в 1918 году, когда родители Берты убежали от революции и разрухи. Только через тридцать лет, в 1948 году, им удалось увидеть друг друга на короткое мгновение — Берта приезжала с группой первых иностранных туристов. Но тогда встречи с родственниками были категорически запрещены. Если бы их выследили, Марию могли снять с работы, арестовать и даже выслать. Они сумели встретиться на концерте в Большом зале консерватории, в антракте. Встреча напоминала сцену из трагедии — радость, смешанная со страхом [99] .

99

Встреча Марии с Бертой описана во второй книге «Еврейской саги» («Чаша страдания»).

С тех пор прошло четырнадцать лет, и Мария надеялась впервые по-настоящему повидать Берту. Обеим было уже за шестьдесят, и Марии эта встреча казалась последней радостью в жизни. А Павел радовался счастью жены.

Когда все пассажиры вышли из самолета, Мария с Павлом спустились с балкона в зал и встали за стеклянной стеной, отделявшей встречавших от прилетевших. Мария наконец разглядела Берту. Та стояла у стола таможенного досмотра, два ее чемодана были раскрыты, в них, уткнувшись носами, возились таможенники, тщательно перебирая вещи, выискивая «недозволенное», особенно книги. Таможенница изучала содержимое сумочки. Она достала пудреницу, раскрыла ее и на всякий случай дунула внутрь — облако пудры поднялось прямо ей в лицо. Сцена была смешная, и Мария с Павлом приглушенно засмеялись, не забывая осторожно оглядываться.

Как только Берта вышла из дверей, ища глазами Марию, к ней сразу приблизилась молодая женщина:

— Я представительница «Интуриста», буду вам помогать во всем. Вас ожидает машина.

Берта натянуто улыбнулась и настороженно оглянулась вокруг. В это время к ней подбежала Мария, а за ней шли Павел и другие встречавшие. Сестры обнялись и заплакали. Сцена была трогательная, у всех на глаза навернулись слезы.

Мария стала знакомить Берту с Павлом и остальными. Павел попросил представительницу «Интуриста»:

— Можно сестра жены поедет в машине с нами? Они ведь не виделись с восемнадцатого года.

Представительница говорила намеками:

— Я понимаю, я ведь тоже люблю фаршированную рыбу… — Это надо было, по-видимому, интерпретировать как лояльность к евреям. — Мадам может ехать с вами, но привезти ее надо в гостиницу «Националь». Я буду следовать за вами на интуристской машине.

* * *

В тесном и бедно обставленном номере старой гостиницы сестры уселись, держась за руки, и не могли оторвать друг от друга глаз. Павел сидел в стороне, с улыбкой смотрел на них. Он вспоминал, как когда-то давным-давно, еще до их женитьбы, Мария рассказала ему о самой близкой подруге детства, двоюродной сестре Берте, и как она скучала по ней…