Крушение надежд

Дома поздними вечерами он тяжело вздыхал, сидел несколько минут, отдыхая, и потом уже звонил в Москву. Разница во времени с Кокчетавом была три часа, там бывал еще ранний вечер, и он не боялся, что может разбудить Августу.

— Авочка, ну как ты там, родная моя? Как Алешка?

Августа с тревогой ждала звонков и старалась по голосу угадать состояние мужа.

— Мы в порядке. Расскажи о себе. Ты не звонил целых три дня.

— Я три дня ездил по совхозам, а оттуда нет связи с Москвой.

— Ты принимал все лекарства?

— Конечно. Ты же знаешь, какой я организованный. Вот именно.

Она не доверяла общей фразе и расспрашивала в деталях: когда и какие?

За тридцать пять лет совместной жизни Августа научилась тонко разбираться в тональности его голоса, голос отражал состояние Семена. Когда он работал строителем в двадцатые — тридцатые годы, часто уезжал на месяцы. Междугородняя телефонная связь была отвратительной, слышимость крайне низкой, но даже и тогда она умела улавливать в его голосе нотки утомленности. Но ведь тогда он был еще молодым. Потом в Москве, когда в тридцать седьмом году его неожиданно сделали министром строительства [92] , он оставался на работе до трех-четырех часов ночи. Такой стиль работы был установлен Сталиным, который сам засиживался в Кремле до середины ночи, и никто из министров не имел права покидать свой кабинет до его отъезда: а вдруг он захочет что-то? Когда Семен возвращался домой, Августа улавливала в его голосе сильную утомленность. Все же и тогда еще он был в среднем возрасте. Теперь, когда он постарел и его фактически выслали из Москвы, она слышала по голосу, что чувствует он себя плохо, волновалась:

92

Возвышение С. Гинзбурга описано в первой книге «Еврейской саги» («Семья Берг»).

— Я приеду и буду следить за твоим здоровьем.

— Авочка, моя жизнь вся в длинных заседаниях и долгих поездках. Не можешь же ты сидеть со мной на заседаниях и ездить по совхозам. Вот именно. А что ты будешь делать без меня? Это ведь не Москва, никого близких и друзей здесь нет.

Но она так переживала за него, что уже сама стала чувствовать сердечные боли.

— Сеня, пожалей ты меня тоже, я не могу без тебя. Я выезжаю к тебе.

Он попытался было что-то сказать, но на этот раз она уловила в голосе нечто новое:

— Я жду тебя, моя радость.

Августа ехала поездом, Семен встречал ее на темном вокзале, кинулся целовать:

— Авочка, как я соскучился!

Она увидела, что он осунулся, побледнел, и поняла: здоровье его ухудшилось, он обманывал ее, успокаивал. Чтобы не расстраивать и не пугать его, она не стала сразу говорить об этом, но решила: она должна увезти его в Москву, чтобы он лечился в кремлевской поликлинике, у специалистов.

Семен привез ее в свою маленькую квартиру на втором этаже типовой пятиэтажной «хрущобы», против строительства которых он когда-то возражал. После большой министерской квартиры в Москве Августе предстояло жить, как живут все люди в стране — в двух маленьких комнатах с низким потолком, с крохотной кухней и плитой на две конфорки, с «ге-ванной» — туалетом и сидячей ванной.

Введя ее в квартиру, Семен развел руками:

— Вот так я и живу. Вот именно.

Никакого хозяйства у него не было, кухня оказалась пустой. Но он заказал ужин в обкомовской столовой, и шофер привез готовые блюда.

За ужином Августа мягко сказала:

— Я думаю, что тебе надо ехать лечиться в Москву.

— Авочка, родная моя, я хорошо себя чувствую. А с тобой мне станет еще лучше. Ну чего я поеду в Москву беспокоить врачей? Вот именно.

Споры на эту тему велись потом каждый день, он упорствовал и нервничал, она пугалась и уступала, боялась, чтобы он не волновался и не стало еще хуже. Каждый день она сама мерила ему кровяное давление ртутным манометром, который привезла с собой, и строго следила, чтобы он принимал лекарства.

Характер у Августы был рациональным и покладистым, и уже через неделю она почувствовала себя в Кокчетаве, как дома. Продуктов в магазинах было мало, до ее приезда Семен столовался в обкоме партии, теперь они решили брать паек на дом и готовить. Но на чем? В воскресенье она решила пойти на рынок и закупить необходимую хозяйственную утварь — кастрюли, сковородки, терку, немного посуды. Семен собрался с ней: «Одну я тебя не отпущу, с нами будет ходить мой охранник».

Рынок был большой, нарядный, горожане все закупали на нем, хотя цены были выше магазинных, но продукты лучше, а в магазинах и плохих-то продуктов бывало недостаточно. Большинство продавцов на рынке оказались чеченцами, это были молодые или моложавые крепкие мужчины. Августа с интересом смотрела на них. Торговали они всем — от чайных ложек до мяса и больших красивых ковров, зазывали покупателей гортанными криками: «Эй, подходи, товарищ, эй, покупай, товарищ, эй, самый лучший товар, товарищ!»

С ними обязательно надо было торговаться. Хозяйскую утварь продавал молодой красавец. Увидев Семена с Августой, он что-то сказал мальчишке, крутившемуся рядом, и тот быстро исчез. Августа выбирала кастрюли и сковородки, спрашивала цены, удивлялась. Тут появился старик, Ахмед Муратов, его привел мальчишка. Семен поздоровался с ним как со старым знакомым, объяснил Августе:

— Ахмед Маратов — мой кунак.

Ахмед подтвердил:

— Да, Семен Захарович помог освободить моего сына, вот этого парня, который продает вам товар. — И тут же приказал сыну: — Все цены скоси наполовину.

Соседями Гинзбургов по лестничной площадке были три семьи: хирург городской больницы Исаак Киль с женой Верой, терапевтом, бездетные; шофер грузовика с семьей и детьми-подростками и заведующая столовой — мать-одиночка с двумя маленькими детьми. Все недавно приехали по призыву специалистов на освоение целины. Дети заведующей столовой то ходили в детский сад, то болели, и Августа взялась смотреть за ними, когда они оставались дома. Она уже созрела для внуков, а их все не было, и она даже получала удовольствие от общения с этими детьми. Но семья шофера вызывала у соседей беспокойство: он часто напивался, в квартире поднимался шум, ругань, подростки тоже шумели и ругались.

Соседей докторов Августа просила обследовать Семена в больнице, близко сошлась с ними. Ей показалось, что оба они знающие специалисты, она приглашала их на чашку чая, просила советов.

Так продолжалось несколько недель до конца зимы, но весной здоровье Семена стало ухудшаться. Он сам признался:

— На этот раз я чувствую себя хуже.

Августа кинулась к соседям, они пришли, осмотрели его, сказали:

— Надо срочно вызывать скорую помощь и везти Семена Захаровича в больницу.

— Что с ним?

— Похоже на предынфарктное состояние. Надо сделать электрокардиограмму и начать лечение уколами кардиамина и камфоры. Главное, ему надо лежать в абсолютном покое.

— Вы не думаете, что лучше повезти его в Москву?

Оба грустно покачали головами:

— Это невозможно, он может не доехать.

Больница была перестроена из старой, оказалась переполнена больными. Семену дали отдельную маленькую палату в специальном секторе для начальства, но койка была старой и узкой. Кардиограмму снимали долго, старым аппаратом, пленку проявляли и просушивали, но что-то не проявилось и пришлось повторять. Это заняло много времени. Предположение подтвердилось, развивался инфаркт сердца. Главный врач и терапевты суетились, делали уколы, укладывали Семена, давали ему кислород для дыхания из старых прорезиненных подушек. Единственный на всю больницу баллон с кислородом стоял в приемном покое, доктора и сестры постоянно бегали туда и обратно, надували подушки и подносили их к носу и рту Семена. Чтобы не было ожога сухим кислородом, раструб трубки обматывали влажной марлей.

Почти все врачи были новоселами, многие евреи. Августа видела, что они достаточно опытны, и то, что они делают, делается решительно и быстро. Она слегка успокоилась. Ей поставили рядом с кроватью раскладушку, а кроме того, возле Семена постоянно дежурил один из докторов.

Августа решила позвонить Павлу, просила его приехать, прямо сказала:

— Павлик, может, вы увидитесь в последний раз. И мне ты нужен, для поддержки.

Павел срочно приехал, слабый Семен сумел лишь улыбнуться ему: