Крушение надежд
Шрифт:
А Берта воскликнула:
— Боже, какое чудо, что мы снова вместе! Ведь прошло сорок четыре года, как я уехала.
Мария кивала головой и одновременно показывала рукой на потолок и стены, а палец другой руки прикладывала к губам, знаками показывая, что в гостинице для иностранцев и стены могут слышать, лучше говорить осторожно. Берта понимающе улыбнулась:
— О да, я знаю. — И спросила: — А где твоя дочка Лиля? Почему она не пришла с вами встречать меня?
— Лилечка сейчас в отъезде, я тебе потом все расскажу, — поспешила ответить Мария. Она не хотела в гостинице говорить про замужество Лили и упоминать
Настоящие разговоры между ними происходили только в квартире, когда Берте удавалось освободиться от опекавшей ее сотрудницы «Интуриста». Выглядела Берта очень элегантно: седые волосы прекрасно причесаны, одежда модная и высокого качества, по-русски говорила с заметным акцентом, иногда подбирала слова.
Она была очень хорошо информирована о жизни в России и сразу сказала:
— Господа, у нас передают по телевидению и пишут в газетах обо всем, что происходит здесь. Так что мы многое знаем. Западные журналисты пишут о несвободной жизни, о бедности. Много пишут об антисемитизме, о тяжелом положении евреев.
Слова «господа», «господин» никогда не использовались в Советском Союзе и звучали для Марии с Павлом непривычно и странно.
Дома Мария первым делом рассказала сестре о судьбе дочери. Узнав, что Лиля живет в Албании, Берта расстроилась:
— Это же самая бедная страна в Европе, никто с ней не дружит, никто туда не ездит.
— Берточка, дорогая, мы ее отговаривали, но это любовь, она безумно любит своего мужа-албанца и пишет, что очень счастлива. Мы с Павликом скучаем и волнуемся за нее, но нам остается только надеяться, что ее счастье ничем не нарушится.
Берта покачала головой, но из вежливости не стала это обсуждать. Она сказала:
— Если у вас когда-нибудь появится желание и будет возможность уехать из России, я сделаю все, чтобы вызволить вас отсюда.
Мария воскликнула:
— Берточка, спасибо тебе, но это невозможно. Никогда нас отсюда не выпустят.
Павел объяснил:
— На это нужна выездная виза, а ее не дают.
— Но, господа, я никогда не слышала о выездной визе. У нас в Европе нужен только паспорт и въездная виза в страну, куда ты въезжаешь. Да и это скоро отменят, мы будем ездить по всем странам совсем свободно.
Павел объяснил:
— Так то Европа! У каждого европейца есть всего один паспорт, только для выезда из страны. А у нас в России у всех есть внутренний паспорт — для жизни в стране. Это такая уникальная издевка над людьми, введенная в тридцать четвертом году, чтобы контролировать место жительства и национальность. Если кто-то из наших граждан выезжает за границу по делам, ему нужен уже другой паспорт, заграничный. Но чтобы получить такой паспорт частным лицам, нужна специальная выездная виза. Некоторые евреи хотели бы уехать в Израиль, но им не дадут эту выездную визу.
— О да, господа, я знаю, у нас много пишут о жизни евреев в России.
Павел добавил:
— Во внутренних паспортах обязательно указаны национальность и печать о прописке.
— Что же это такое?! Я, например, еврейка, но живу в Бельгии и поэтому считаюсь бельгийкой. А что такое прописка, я вообще не понимаю! Мы живем там, где хотим.
Берта была небогата, жила на довольно значительную пенсию, которую ей выплачивала Западная Германия за убитого в лагере мужа.
Павел с Марией удивились,
переглянулись:— Западная Германия выплачивает пенсию за убитых в гитлеровских лагерях? У нас миллионы семей имеют погибших в войну, но никто никакой пенсии не получает.
— Да, господа, мы, вдовы, получаем от Германии хорошее обеспечение.
И все же, живя только на эту пенсию, Берта привезла целый чемодан подарков родственникам: женщинам платья и кофточки, мужчинам рубашки и галстуки. Все вещи красивые, добротные.
А потом Берта сказала:
— Господа, я хочу подарить всем родственникам по двести долларов.
— Берточка, дорогая, спасибо, но это слишком много. Оставь эти деньги себе.
— Но моей пенсии мне хватает абсолютно на все. Я хочу сделать подарки.
— Мы не можем взять у тебя доллары, у нас в стране иметь доллары запрещено, за это судят.
— Об этом я не знала. Вот что, у вас есть для иностранцев магазины — «Березка», торгующие заграничными товарами на валюту. Мы поедем туда вместе, каждый из вас выберет себе вещи на двести долларов, а я заплачу.
Мария, Павел, Августа и Алеша очень стеснялись, но Берта настаивала, и они несколько раз съездили с ней в «Березку» и выбрали для себя подарки. Мария, конечно, больше покупала для Лили.
— Дорогая, ты принарядила нас всех. Спасибо тебе громадное.
— О, дорогие мои, какая это ерунда, не о чем говорить.
Павел вздохнул:
— То что для вас, европейцев, кажется обычной ерундой, для нас в Советской России — чудо. Мне уже за шестьдесят, а я еще никогда не имел таких хороших костюмов. Вот скоро мы пойдем с тобой на концерт в консерваторию, в этом новом костюме я буду впервые выглядеть джентльменом. Мы тебя приглашаем на первое исполнение симфонии Шостаковича «Бабий Яр». Ты слышала об этом ужасном месте, где гитлеровские фашисты расстреляли тысячи евреев?
— О, да, я знаю, у нас много писали об этом злодеянии.
— А вот у нас до сих пор почти ничего не писали.
58. Симфония Шостаковича «Бабий Яр»
Директор Большого зала Московской консерватории Векслер все дни перед премьерой Тринадцатой симфонии Шостаковича «Бабий Яр» был на телефоне: звонили знакомые, звонили известные музыканты, певцы, писатели, ученые — все просили дать контрамарки или продать билеты. Павел, старый знакомый Векслера, тоже позвонил:
— Марк Борисович, я как всегда с просьбой устроить нам билетики на симфонию Шостаковича.
— Для вас лучшие места в директорской ложе номер шесть.
— Марк Борисович, вы уж извините, но к Маше приехала ее сестра из Бельгии, большая любительница музыки. Нельзя ли и ее?..
— Конечно, о чем вы говорите. Пропуск на три лица, приходите прямо ко мне в кабинет, у меня и пальто снимите.
Осенью 1961 года исполнилось двадцать лет со дня расстрела киевских евреев в Бабьем Яру. Официальных упоминаний об этой трагической годовщине не было, но память о ней жила в сердцах людей, и многие киевские евреи молча собрались к месту огромной братской могилы: 29 и 30 сентября 1941 года здесь расстреляли 33 771 еврея — стариков, женщин и детей, почти все еврейское население Киева. Но ни памятника, ни мемориальной доски на этом месте установлено не было.