Кружной путь, или Блуждания паломника

И он поставил Джона посреди комнаты, и сказал:

– Глядите! Вот этого типа обработал мой папаша. Надо вправить ему мозги. Начнем с чего-нибудь такого... ну, этакого...

Присутствующие посовещались и решили, что первой споет Викториана. Когда она встала, Джон подумал было, что это школьница, но, приглядевшись, понял, что ей под пятьдесят. Она надела маску с красным носом и одним прикрытым глазом, словно подмигивающим раз и навсегда.

– Великолепно!
– закричала половина гостей.
– Чистая Пуритания!

Но другая половина, в которую входили все бородатые, поджала губы и подняла носы. Викториана запела, подыгрывая на игрушечной арфе, издававшей чрезвычайно странные звуки, и перед Джоном мелькнул было остров, быстро сменившийся людьми, похожими на его отца, и на лорда Блазна, и на управителя, только все они кривлялись и были в клоунских костюмах. Потом появился цветок в вазоне, и песня оборвалась.

– Превосходно!
– сказали гости, носившие имя Снобов.

– Ну, как?
– спросил Джона молодой Болт.

– Понимаете...
– начал Джон, не зная, что ответить, но Викториана сбросила маску и ударила его по щеке.

– Так ему!
– сказали Снобы.
– Что-что, а удаль в ней есть! Мы не всегда согласны с тобой, Викки, но в смелости тебе не откажешь.

– Преследуйте меня!
– визжала тем временем певица.
– Бейте меня, садист! Мещани-и-ин!
– и она зарыдала.

– Простите, - начал Джон, - я, собственно...

– А пела я хорошо!
– рыдала Викториана.
– Всех великих людей преследуют, пока они живы... меня пре-пре-преследуют... значит, я великая!

– Что, нечем крыть?
– возликовали Снобы, а Викториана выбежала из комнаты.

– - Надо сказать, - промолвил один из них, - песенка ее... тогось...

– Да уж, слушать противно, - поддержал его другой.

– Ей бы и съездить по морде, - предложил третий.

– Избаловали!
– пояснил четвертый.
– Перехвалили, вот в чем беда.

– То-то и оно!
– откликнулся хор.

Глава 2

Южный ветер

– Может, кто другой споет?
– сказал Болт.
– Я!
– закричали человек тридцать, и тот, кто кричал громче всех, вышел на середину комнаты. Он был из бородатых, в красной рубахе, в шортах крокодиловой кожи, и держал большой барабан. Ударив в этот барабан, он стал извиваться, глядя на всех огненным взором. На сей раз Джон острова не видел. Ему показалось, что он в зеленой тьме, среди переплетенных корней и мохнатых лиан, шевелящихся, как змеи. Тьма сгущалась, дышало жаром, корни сплелись в огромный непотребный комок, и песня оборвалась.

– Да, - сказали все Снобы, как один, - истинно мужское искусство.

Джон огляделся и увидел, что сами Снобы, холодные, как огурцы, спокойно курят и пьют свое лекарство. "Какие, однако, чистые люди", - подумал он и устыдился за себя.

– Ну, как?
– спросил бородатый певец.

– Я... я не все понял...
– отвечал Джон.

– Ничего, поймешь!
– сказал певец и грохнул по барабану.
– Крутись, не крутись, а этого ты и хотел.

– Нет, нет!
– вскричал Джон.
– Вы ошиблись, честное слово. Это выходит, у меня всякий раз, а хочу я другого.

– То есть как?

– Если бы я хотел этого, я бы не горевал, когда так выходит. Ну, скажем, если ты голоден, ты же не огорчишься, когда тебя накормят. И я не пойму...

– Не поймешь? Давай объясню.

– Я думал, вам не нравится лорд Блазн потому, что его песни вызывают этих... темнокожих.

– - Так оно и есть/

– Чем же лучше с темнокожих начинать? По лаборатории пронесся тихий свист, и Джон догадался, что ляпнул глупость.

– Ты что?
– грозно спросил бородатый.
– Значит, я пою про этих девок?

– Мне... мне померещилось...
– залепетал Джон.

– Ясно, - сказал певец.
– Не отличает искусства от порнографии, - и, подойдя к Джону, он плюнул ему в лицо.

– Так его, Фалли!
– воскликнули Снобы.
– Поделом!

– Грязная тварь, - сурово определил один из них.

– Что говорить, Пуритания!
– вздохнула девица.

– Чего вы хотите?
– сказал Болт.
– Он доверху набит запретами. Любые его слова - только рационализация подавленных влечений. Спела бы ты, Глагли?

Глава 3

Свобода мысли

Глагли немедленно поднялась и оказалась длинной как телеграфный столб. Выйдя на середину комнаты, она подбоченилась, умудрившись так вывернуть руки, словно в них нет суставов, и пошла боком, завернув носки внутрь. Подергав бедром как будто оно вывихнуто, она хрюкнула и сказала:

– Глобол обол укли огли глобол глугли глу, - после чего издала губами тот неприятный звук, который издают младенцы. Потом она села на место.

– Спасибо большое, - вежливо сказал Джон.

Но Глагли не ответила, ибо говорить не умела, ударившись обо что-то в детстве.

– Ну, она тебе угодила?
– спросил Болт.

– Я не все разобрал...

– А почему?
– сказала женщина в очках, не то гувернантка, не то сиделка при Глагли.
– Потому что вам нужна красота. Пора понять, что гротеск - это пафос современной музыки.

– Выражает первобытное отчаяние, - прибавил кто-то.

– - Реальность треснула по всем швам, - пояснил толстый юноша, который напился лекарства и лежал на спине, сладостно улыбаясь.

– Наше искусство, - продолжала сиделка, - должно быть жестоким.

– Мы потеряли идеалы на войне, - сказал молодой Сноб, - в дерьме, и в крови, и в грязи. Поэтому мы жестоки и откровенны.

– Простите, - сказал Джон, - воевали, собственно, ваши отцы, а они живут тихо, мирно.

– Мещанин!
– вскричали Снобы и повскакивали с мест.

– Если вы воевали сами, - сказал Джон, отшатываясь от летящей в него реторты, - почему вы одеты, как подростки?

– Мы молоды!
– орали все.
– Мы - новое искусство, мы - мятеж!

– Нам не до гуманизмов, - прибавил один из бородатых, ловко ударяя Джона под коленку.

– Мы отбросили запреты!
– завопила худая старая девица, а шесть других девиц вцепились Джону в лицо. Он кинулся на пол, вскочил, побежал к выходу, за ним летели какие-то колбы, а на улице собаки помчались за ним, люди же кидали в него всякий мусор и орали:

– Мещанин! Лицемер! Сквалыга!

Глава 4

Самый главный

Наконец он выбежал за город и присел отдохнуть, думая о том, не вернуться ли к лорду Блазну. Кругом лежала равнина, на Востоке темнели горы. Солнце спускалось. Джон с трудом поднялся и побрел на Запад. Вскоре солнце скрылось и стал накрапывать дождь.