Крыло бабочки

Дрожа от холода и страсти, захлебываясь, Дафна млеет в их объятиях и понимает, что, познав секс с Древними, особенно самый первый, самый запоминающийся секс, уже никогда не сможешь ловить восторг от обычного человеческого. То, от чего сходят с ума другие люди, ей, Дафне, кажется простым и каким-то чужим. То ли дело пленительные, неподвластные ее разуму пытки и наслаждение, что дарят ей Древние.

Пусть терзают, пусть потрошат. Но только не останавливаются. Ее трясет от холода, дыхание затрудняется, Дафна пытается вдохнуть побольше воздуха, как вдруг чувствует, что по ее телу скользят уже не пальцы, а такая знакомая, привычная... Змеиная кожа. Переливающиеся бока трутся об нее, Сиреникс и Омега сжимают ее в своих плотных кольцах, и Дафна задыхается от ледяных прикосновений белой змеи. А потом, когда кажется, что выше наслаждения уже не найти, Омега быстро проникает своим хвостом Дафне в рот.

Та резко открывает его, максимально широко, задыхаясь от шока, но даже не успевает передохнуть, потому что тут же Сиреникс входит в нее снизу, тоже хвостом, но как обычно. А через секунду Дафна чувствует адскую боль, потому что они рвут ее изнутри, продираясь сквозь все органы, потроша и протыкая, выворачивая наизнанку. Дафна пытается судорожно вздохнуть, но не может даже пошевелиться из-за невероятной боли.

Слишком, слишком больно. Из глаз брызжут слезы, а тело сотрясается в судорогах. А они продолжают рвать ее своими хвостами, идя навстречу друг другу, и наконец-то находят свою цель где-то в районе ее живота, соединяясь, сильно соединяясь изнутри, а Дафна пытается закричать, но не может, потому что рот занят, потому что снизу она вся влажная, а внутри ее сжигает невыносимая боль.

А еще по животу и груди расползается холод, ледяными ладонями скользя под кожей. Холод любезно обрабатывает ее тело, вымораживая внутренности, и Дафна не может сфокусировать взгляд, который становится каким-то... Бессмысленным. Возникает резкая сонливость, дыхание замедляется и становится пугающе поверхностным, кожа синеет и холодеет, постепенно снижается пульс.

Дафна леденеет изнутри, находясь на грани потери сознания. Но отключиться ей не дает боль и два змеиных хвоста, находящихся внутри ее разодранного, растерзанного тела. Два хвоста, которые, соединившись, рождают внутри невероятную, потрясающую, разрывающую живот конвергенцию льда и воды, отчего Дафна пытается согнуться, обхватить себя руками, но не может, потому что скована.

Ей сносит крышу, ее разум сейчас на самой грани, ее порой сотрясает в судорогах, а в следующий миг она бессмысленно смотрит перед собой, ничего не различая. Но если это то, что делает ее живой, то какая, в общем-то, разница. А еще почему-то хочется плакать. От безграничного счастья, от невыносимой боли – своей и чужой, физической и душевной. От самого прекрасного и разрывающего на части секса что-то теплое рождается внутри, что-то происходит, поднимается, раздуваясь, наполняя тело Дафны.

Ее пламя. Но уже не свечи. Трепещущее, легкое, но сильное и цепкое золотистое пламя столбом сполохами вырывается из нее, согревая тело, залечивая его, и Дафна резко фокусирует взгляд, распахивая глаза, тут же на секунду прикрывая их, потому что реальность играет слишком резкими красками. Ее пламя, мчащееся вверх, объединенное еще с тремя столбами, – элементами воздуха, земли и воды... Все это рождается внутри нее, соединяясь с конвергенцией сил Омеги и Сиреникса, и Дафна, сотрясаясь, изливается в самом сильном оргазме, который только у нее был за всю жизнь. По ее животу разливается приятное тепло, и она выдерживает, выдерживает последние секунды пленительной пытки, удивительного тройственного союза, произошедшего внутри нее, а затем змеи одновременно резко выдергивают свои хвосты из ее тела и не дают нимфе упасть вниз, опутывая своими кольцами, а Дафна, залитая золотым пламенем, наконец-то заходится в отчаянном крике, которым сопровождается восстановление ее тела, происходящее благодаря ее собственным силам и силам Древних.

Наконец они разжимают кольца, плавно опуская Дафну на пол, обнаженную, полную жизни, магии и потрясающей, внутренней силы. А еще... Еще какой-то странной, фантастической свободы. Той самой, что способна окрылить. Той самой, что позволяет расправить плечи.

Омега и Сиреникс тоже принимают человеческий облик. Не моргая, они смотрят друг на друга, а затем на Дафну, и на секунду нимфе кажется, будто они испытывают растерянность и смущение, не зная, что сказать. Но вдруг Омега, долго и пронзительно смотрящая змею в глаза, улыбается. Счастливо и ослепительно. Она подается навстречу Сирениксу и жадно целует его, замирая и нежно проводя бледными пальцами по его щеке. А он сжимает ее руку, и Дафна, какая-то разгоряченная и раскрасневшаяся, обессиленная и в то же время полная сил, смотрит на это взаимодействие, на эту внезапную ласку и понимает, что цель достигнута.

Они прощаются, теперь навсегда, но самое главное, что от Сиреникса Омеге передается ледяное сияние, исчезая внутри нее. На миг глаза змея вспыхивают кипенным, а затем становятся водянистыми, и цвет, приобретенный им от Омеги, исчезает навсегда. И уже больше никогда в его глазах не зажжется холодный, вымораживающий душу свет. Наконец белая змея отрывается от Сиреникса, как-то нехотя, всего на секунду задерживаясь пальцами у его щеки, а затем все же убирает руку и встает. Теперь от улыбки на лице не осталось и следа.

Дафна тоже встает и, чувствуя, как Сиреникс считывает ее душу, расслабляется. А Омега еще раз всматривается в лицо змея и, поворачиваясь, обращается к нимфе:

– В нем больше не осталось любви ко мне. И больше никогда она не возникнет в нем. Я сделала, что Он хотел от меня. Теперь он твой. Береги его и, слышишь, не смей, не смей думать, как...

– Не посмею, – глаза Дафны светятся спокойствием и внутренней силой. Она делает все в точности так, как учил ее Сиреникс, и говорит на языке, который доступен ему с того самого момента, как его создал Великий.

А внутри бьются вопросы. Неужели... Неужели та любовь, которую она наблюдала здесь, любовь, в которую ее допустили, позволив стать третьей участницей... Неужели та любовь пропала окончательно и безвозвратно? Дафна смотрит на Сиреникса и видит, что его взгляд полностью сосредоточен на ней, что его больше не разрывает на части, а Омега... Омега сдерживается. С трудом сдерживается от того, чтобы не сорваться, не закричать. Глазами она пожирает Сиреникса, который теперь по воле Создателя абсолютно равнодушен к ней.

И у Дафны выворачивает душу от понимания того, что Омега сделала для нее, для него, для них, подарив им шанс на счастье и на новую, свободную жизнь, пожертвовав своими чувствами. И нимфа делает то, чего от себя никак не ожидает, вернее, то, что раньше она бы сделать не осмелилась.

Дафна обнимает обнаженную Омегу, прижимаясь своей теплой щекой к ее, чувствуя, как эта потрясающая, чувственная женщина трясется от ненависти к ней и от любви к Сирениксу, которая не находит своего отклика. Змей делает шаг к ним, но Омега шипит на него, взглядом давая понять, что лучше не стоит. Сиреникс склоняет голову набок, а затем, обнимая Дафну сзади, прижимается к ней, и вновь нимфа оказывается между двумя телами. Она стоит между ними барьером, а затем, осторожно призывая свои силы, аккуратно перемещается в другой угол комнаты, позволяя этим двоим сомкнуть объятия и постоять рядом, совсем как люди.

Внезапно Омега надрывно кричит, превращаясь в белую змею, а за ней трансформируется и Сиреникс. Их пасти прижимаются друг к другу, а их хвосты сплетаются, сплетаются, и на миг – совсем крошечный – их снова заполняет та самая всепоглощающая любовь, которой просто нет места в этом мире. На этот раз это точно их самый последний, самый трагичный, притягательный прощальный поцелуй. Все вокруг них накаляется, их силы объединяются, и вдруг возникает резкая белая вспышка, от которой Дафна прикрывает глаза, а когда уже снова распахивает их, то понимает, что вот теперь да. Теперь все. Абсолютно. Омега забрала абсолютно все остатки любви Сиреникса к ней, впитав все в себя. Уже находясь в человеческом облике, она снова оказывается в том же виде, что и пришла к ним. В длинном платье, элегантных перчатках до локтя, умеющая подать себя и в то же время с трудом сдерживающаяся.