Крымские истории

Резко отшатнулась от него и криком, причём, заполошным, – закончила:

– Нет и нет – если ты с нами считаешься и нас любишь.

Он мягко, но властно, усадил её в кресло и уже твёрдо сказал:

– Марина! Я уже принял это предложение и от него не откажусь. Решением Министра обороны нам предоставлена замечательная квартира на Юго-Западе Москвы. Так что – всё хорошо.

Задумался на миг и поцеловав её в висок, тихо довершил:

– А я, я… должен быть там, где сегодня труднее всего. Там же – мои воспитанники, мои друзья.

Она успокоилась только тогда, когда побывала в квартире. Жильё, на самом деле, было прекрасным – четыре комнаты, с видом на дивный парк.

И она смирилась. В последние дни его пребывания дома – окружила вниманием и заботой, была неутомима и особенно нежна с ним ночью и всё, не уставая, говорила:

– Ты только скорее возвращайся. Я очень хочу быть женой маршала. И верю, что это произойдёт скоро, пока я – молодая....

***

Взрыва он не слышал. В голове только ясно и чётко пронеслось:

«Как глупо и как жалко. Только ведь начался вывод войск. Домой уже скоро, а тут…» – и он провалился в тяжёлую и тёмную яму.

Очнулся в Москве, в прославленном госпитале имени Бурденко.

Один в палате. Тишина. У окна сидела молоденькая девочка-сестричка и читала какую-то книгу.

Почувствовав, что он зашевелился, она тут же устремилась к нему:

– Слава Богу, товарищ генерал, Вы пришли в себя. Теперь уже дело пойдёт на поправку, – и она заботливо, но даже со страхом, поправила на нём одеяло.

И только здесь он увидел, что там, где должны быть его ноги – одеяло словно проваливалось, к матрацу кровати.

Собрав всю свою волю в кулак, после паузы, тихо спросил:

– Ноги?

– Да, товарищ генерал, – ответила сестричка.

– Но Вы – успокойтесь, у нас хирурги чудеса делают и они уже обсуждали вопрос разработки, специально для Вас, протез.

– Спасибо, – попытался улыбнуться он, – а то я думал – новые пришьют.

Через минуту в палате была уже целая куча врачей и все они говорили с ним каким-то нарочито-бодрым тоном:

– Владислав Святославович, всё будет хорошо. Вы только набирайтесь сил. Не волнуйтесь, мы сделаем всё от нас зависящее.

– Сегодня звонил сам министр, справлялся о Вашем самочувствии. Несколько раз звонил генерал армии Третьяк.

– Спасибо, – ответил он.

И обращаясь к начальнику госпиталя, попросил:

– Позвоните генералу Кошелеву, в академию к танкистам. Скажите, что я прошу его подъехать.

На следующий день, рано утром, ему вручили газету, в которой был помещён его красивый портрет (где только и нашли такой, – с горечью подумал он), и сообщение о том, что ему присвоено звание Героя Советского Союза Указом Президиума Верховного Совета СССР, а Совет Министров страны, своим постановлением, удостоил его очередного воинского звания генерал-лейтенант.

Он горько усмехнулся:

«Зачем всё это? Почётная пенсия? Отставка, а мне ведь ещё только тридцать шесть лет».

Назавтра утром, у него был генерал Кошелев. Юрия Алексеевича он знал давно, ещё с той поры, когда учился в академии, встретились на каком-то знаковом совещании в Министерстве обороны, и неслыханно уважал за высокий интеллект, прирождённую корректность и острый ум.

Он был гораздо старше за Владиславлева. Седой, небольшого росточка, как подавляющее большинство танкистов, он привнёс в его палату спокойствие, добрый и светлый миг такого далёкого прежнего счастья.

– Юрий Алексеевич, Вы меня не щадите, знаете, как я к Вам отношусь. Она – об этом, – и он указал взглядом на свои ноги, вернее, на то место, где они должны быть, – знает?

– Знает, Владислав. Я сам лично ей звонил. И сам же, все эти два года, что ты был в Афганистане, вразумлял. Змею ты у сердца пригрел. Змею.

Решительно, уже не думая о впечатлении от своих слов, заключил:

– Я настоял перед командующим войсками Московского военного округа, чтобы этого мерзавца, со службы уволили, подчистую.

– Начальника дома офицеров?

– Так ты знаешь всю эту историю?

– Нет, не знаю, но догадывался. Чувствовал, что что-то нечистое там, ещё с молодости, когда я первый раз вернулся из Афганистана.

– За сына не волнуйся. Как ты и велел – он в Суворовском, завтра же мы с ним к тебе приедем, а дочь – с ней. Что поделаешь?

Отвёл глаза и как о какой-то и личной вине, еле выдавил из себя:

– Из квартиры твоей – её и её хахаля изгнал, вот – ключи. Где они сейчас – не знаю, да и знать не хочу.

– Юрий Алексеевич! Об одном прошу – найдите дочь. Можно же её куда-нибудь определить, пока я выйду из госпиталя.

– Хорошо, предприму все возможные меры.

И завтра же – доставлю детей к тебе. Думаю, и они своё слово скажут.

***

Господи, как же он ждал этого дня. И когда заслышал шаги по коридору: чёткие и звонкие – сына; уверенные и тяжёлые – Юрия Алексеевича; и среди них – лёгкие, с детским шарканьем – дочери, он поднялся на руках, сел в кровати – попросил, его с утра побрили, одели в форменную рубашку, с новыми генерал-лейтенантскими погонами – и весь устремился навстречу детям.

– Папа, родной, – прямо с порога прокричал сын и тут же метнулся к нему, заключил в свои объятья и затих на груди.

– Папочка, папочка, – залепетала дочь, уже выросшая, красивая, с белыми бантами в роскошных, – «Её», – подумал он, – волосах.

– Ты меня, с Вячеславчиком, заберёшь к себе? Я не хочу жить с этим противным дядькой, которого мама заставляет папой называть.

И требовательно, не выпуская его из своих объятий:

– Заберёшь?

– Да, моя хорошая. Заберу, непременно заберу. Вот я только немножко подлечусь и сразу же заберу. И мы будем втроём жить, вместе.

– А мама? – наивное дитя, но оно спросило и об этом.

– Мама – нет, солнышко моё, я её обидел и она мне этого простить не может.

– Папа, – я уже взрослая, не говори глупостей. Ты не можешь никого обидеть. Ты – самый лучший. Это она, этого Григория Ильича привела.

Состроив уморительную рожицу, как заговорщица, прошептала ему на ухо:

– Ругаются каждый день. Я не хочу там больше жить. Ты заберёшь меня к себе?

– Заберу, мой ангел. А туда ты больше не вернёшься.