Кто ищет, тот всегда найдёт
Шрифт:
– 4 -
Моё слово — кремень: сказал, кончу в начале августа, и кончил — 13-го. На следующий день срочным нарочным отправил Бугаёва к Траперу с журналами и разрешил замученному парню с бичами поквасить с недельку в родном посёлке, пока я перебазирую его хлам на Детальный-2, а свой — на Угловой. Сулла ушёл за Горюном, остальные удрали на речку, а я хожу по опустевшему стойбищу как неприкаянный, делать ничего не хочется, думать — тем более. Полнейшая апатия и прострация, хоть ложись и изображай йога. Ухайдакали вороного крутые горки! С утра ещё, с налёту думал сбегать проведать Уголок — раздумал, начал зачем-то мыть ноющие ноги, одну вымыл, другую — расхотелось, вытер так, пошёл, обречённо шмякнулся на спальник. В мозгах сплошная калейдоскопическая круговерть из всякой чепухи, как после тяжёлой пьянки, в которой никогда толком не бывал. Взялся за борщ, открыл банку, понюхал,
Пришёл кормилец, притаранил две здоровенные кетины, волочащиеся хвостами по траве, умело вспорол белоснежное брюхо, вывалил, помогая пальцами, икру в миску — смотреть противно, чуть не вырвало. Ни зародышей, ни варёной красной рыбы терпеть не могу, она такая сухая, жёсткая и безвкусная, не сравнить с нежным тайменем или ленком, не говоря уже о царской форели. Головы и хвосты Сашка отнёс далеко на помойку, и там они не залежатся — охотников хватает и сверху, и снизу: сойки, сороки, лесные вороны, мыши, хорька видели, а пара соболей и не думает прятаться, убеждённая в полной летней безнаказанности.
— Сашка, — спрашиваю вяло, — тебе чего-нибудь хочется? — Может и мне того же захочется.
— Ухи, — отвечает, не задумываясь, — из свежатины. — Счастливец! Тоска! — Куда мы теперь? — интересуется.
— На скалу, — радую.
— Лишний раз на речку не сбегаешь, — сожалеет.
Мне бы его заботы. Согласен сейчас на любые. Пойти вздрыхнуть, что ли, на всю катушенцию? В палатке духотища, в самый раз забыться.
А не удалось. Слышу натужное лошадиное дыхание вперемежку с попёрдыванием и звяканье подков о камни. Горюн? Так рано? Ура! Бодро выскакиваю, а это не он. Три абсолютно незнакомых, с избытком навьюченных, лошака, облегчённо всхрапывающие и мотающие мордами в соображении конца пути, и четыре незнакомых, изрядно навьюченных, мужика, тяжело отдыхивающиеся и смахивающие пот, льющий с бровей, носа и подбородка густой капелью. Все семеро в мыле. Один первым тяжело сбрасывает рюк с торчащей из него длинной ручкой молотка, утирает пот с широкой белобрысой морды в жарких розовых разводьях и идёт ко мне с протянутой широченной короткопалой дланью.
— Привет! — Дима! Кузнецов!
— Привет! — радуюсь, наконец-то приличным, гостям. — Какими судьбами?
— Вашими, — отвечает, оглядываясь, и, увидев оставшиеся каркасы палаток Кравчука, спрашивает: — Свободны? — Киваю головой. — Михаил, — обращается Дима к одному из своих, — давай туда, — и снова ко мне: — Так это ты взбаламутил весь район? Где тут ваше сверхместорождение? — тихо смеётся, тоже рад встрече. — Ну и видик у тебя, прямо как африканский эбеновый божок, видел таких?
Я всё видел и всё знаю.
— Видел, — отвечаю, лихорадочно роясь в эрмитажных воспоминаниях.
— Такой же худой и коричневый. Над сеткой до пояса будешь выпрыгивать. — Кому что, а у Дмитрия всегда одно на уме — волейбол: и хобби, и образ жизни. — Чего площадку не сделали? — Только её нам и не хватало.
— Как-то, — оправдываюсь, — не собрались. Торопились участок кончить, чтобы вам передать. Ты-то, — спрашиваю, — чего на лошаках припёрся, дороги не дождался?
Он с остервенением снимает потную энцефалитку, а под ней — бело-розовая в красных пупырышках необъятная спина и мощная выпирающая грудь без единого волоска. Может, и есть какие, но такие светлые, что и не видно. Мне бы такие телеса вместо эбеновых.
— Теперь, — отвечает, — и не дождёшься.
— Что так? — беспокоюсь за всесоюзный объект, неужели месторождение отменили по новейшей научной гипотезе.
— Рыба на нерест пошла, — объясняет, успокаивая, Дмитрий, — до конца месяца никто не будет работать.
— Чего она, — удивляюсь, — поперёк дороги, что ли, валит?
— Поперёк кармана, — уточняет, ухмыляясь, Кузнецов.
Вот те на! Приехали! Мы-то, ухайдакиваясь, торопились к началу месяца, подгоняемые мыслителем, сделали, как и обещали, а выходит, что весь наш кровавый пот коту под хвост? Обидно донельзя, а ничего не сделаешь: мы — такие замухрышные винтики в разогнавшейся поисковой махине, что если даже и свернём шею-резьбу, то мало кто и почухается. В нашем социалистическом производстве всегда так: сначала «давай-давай!», а потом почему-то встали, а то и вовсе забыли, зачем начинали. Зато всё по плану, у нас их тьма разных: пятилетний, годичный, квартальный, месячный, встречный, уточнённый, коллективный, индивидуальный, технический, социально-политический… Их столько, что чёрта с два запомнишь. Вот и приходится вкалывать на «давай-давай-стой, не туда заехали!». Внизу, у реки, где строится дорога, отчётливо услышался натужный рёв бульдозеров.
— Работают же, — укоряю Дмитрия, — а ты говоришь?
— Это рыбаки, — объясняет он. — Не видел, как наши буровики и строители
наловчились ловить нерестовую рыбу современным техническим способом?— Нет, — сознаюсь, — а что в нём необычного? — Я рыбалку не люблю, она выматывает мои и без того натянутые нервы.
Дмитрий встаёт.
— Сходи, полюбуйся, а я пойду устраиваться.
— Хочешь ушицы? — опаздываю с предложением, уловив шибающий в нос запах сварившейся кеты.
— Мы тоже принесли, сварим, — отказывается он, — одному с вами неудобно, — и уходит ставить лагерь.
— Что будешь делать здесь? — кричу в спину.
— Съёмку перед бурением, — отвечает, чуть повернувшись и подбросив движением спины сползающий рюкзак.
Ага, злорадствую, попухла мать Алевтина, выведут тебя на чистую воду. Криви душой и телом, но не криви делом.
— Так наша Сухотина сделала, — напоминаю Дмитрию.
— А-а, — машет он рукой, — студенческий лепет.
Вот так, Алевтинушка! Вы потеряли профессиональное лицо, что может быть страшнее, особенно в нашей профессии. Стоила ли овчинка выделки?
— Ну, что, — обращаюсь к верному адъютанту, — пойдём на экскурсию? А то что-то тошно.
— Поешь, — советует Сашка, старательно вгрызаясь в варёную кету, — полегчает.
Может, и правда? Поклевал слегка, брезгливо выкинув шкуру в костёр, никакого облегчения — не тот фрукт!
Пошли сначала по тропе вниз напропалую, потом — по неряшливо прорубленной просеке и скоро выбрались на неоформленную дорогу, обочина которой вниз по склону была густо завалена спиленными деревьями и пнями, вывороченными ножами бульдозеров. До участка дорожникам оставалось километров пять, может, чуток меньше. Вот ведь как у нас бывает: какая-то рыбёшка остановила дело государственной важности, и не сдвинуть его никакими силами. Интересно, какие части тела кусает сейчас мыслитель? Гладко было на бумаге, да забыли про нерест.
Сначала дорога виляла по распадкам и отрогам долины нашего ручья, полого спускаясь вниз, а потом перекатила в долину соседнего, устьем подмывающего мою скалу. Решили не бегать по зигзагам дороги, а спуститься напрямик к ручью и шлёпать по нему. И так удачно спустились, что сразу попали в родильный дом. Ручей здесь расширялся, утихомирил бег по песчаному дну, кое-где заросшему пучками торчащей из воды травы и утыканному валунами. У меня глаза полезли на лоб, когда я увидел это природное чудо: в слабопроточной прозрачной воде, мелкой и хорошо прогреваемой, бултыхались огромные рыбины-чудища, раскрашенные в багрово-сине-зелёный камуфляж, с раззявленными горбатыми рылами, из которых торчали безобразные зубы-пилы. Некоторые трепыхались на боку в агонии, другие ещё двигались, выискивая подходящие местечки для потомства, а многие безжизненно прибились к берегу и медленно сплывали в обратный путь. В последнем усилии выкопав под валуном ямку, самка выпускает туда красную икру, а крупный самец немедля торпедой накрывает ямку и оплодотворяет будущее потомство, неистово крутя хвостом. Потом оба запахивают зародышей, пряча от хищников, а те уж тут как тут. Разящими стрелами носятся форели и пеструхи, видимые только в момент атаки, уже ошалевшие от изобилия калорийной пищи. По берегу мечутся сороки, ещё какие-то птицы, а выше по ручью мелькнула медвежья туша, и я её узнал — встречались в малиннике. Теперь медведю и вовсе было не до нас. Невозможно глаз оторвать от апофеоза жизни и смерти. Что значит сила природы в инстинктах! Людишки на такое не способны, никто не пожертвует, кроме разве идиотов, своей драгоценной жизнью ради новой, но чужой. Каждый думает: я, родной, сегодняшний, дороже всех будущих поколений на свете и плевать мне на природу с её выкрутасами и на то, что будет после меня. Хоть потоп! Угробит человечество пухнущий от разума эгоизм! Нет в наше время в людях мира в себе, и чем дальше, тем труднее его найти, потому что количество соблазнов и знание о них всё увеличивается, а отрыв от природы, которая всё чаще становится врагом, растёт.
Пошли дальше навстречу прерывистому источнику рёва тракторов. Постепенно к нему примешался, нарастая, ровный гул падающей воды, и скоро мы вышли к водопаду высотой метра четыре. Вода, стиснутая скалами, ровным мощным потоком обрушивалась вниз, вырыв громадную ямину, в которой как в консервной банке скопились, набирая силы, тёмные косяки рыбин. Иногда они, словно сговорившись, стремительной стайкой как ласточки взмывали вверх по падающему потоку, взлетали над водопадом и, падая выше него в ручей, уплывали на смену выполнившим долг перед природой и уже расставшимся с жизнью. На лужайке у самой ямины разместилась тёплая компания с эпицентром из нескольких бутылок и какой-то еды на газете. Отчётливо различался только увесистый шмат сала — сало на жаре? Бр-р! Шум водопада заглушал все звуки, и нас заметили только тогда, когда мы спустились вниз. Тотчас от шайки отделился краснорожий мордоворот и перегородил дорогу.